Александр Проханов - Человек звезды

• Название: Человек звезды
• Автор: Александр Проханов
• Издательство: Вече
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9533-6214-6

В новом романе известного российского писателя Александра Андреевича Проханова представлена галерея чудовищных образов, олицетворяющих русский ад. Ей противопоставлены творцы и герои, превносящие в нашу жизнь райский смысл, — это схватка добра и зла, света и тьмы, так хорошо знакомая нам по реалиям современной политики и культуры.

---

— За нашу Родину, огонь, огонь!

Пушка дернулась, изрыгнула грохочущее пламя. Снаряд полетел над городом к наркотической дискотеке «Хромая утка» и лег прямо на стол, за которым собрались губернатор, глава местной Думы, олигарх, наркоторговец и владыка. Взрыв разметал дискотеку. На месте стола образовалась черная, полная дыма воронка. Все, кто сидел за столом, превратились в пар. Только на обугленной балке качался бюстгальтер восьмого размера.

Садовников слышал далекий разрыв снаряда. Запахнул штору, за которой тихо спала Вера, и вечернее солнце дрожало на стене малиновым пятном. Он хотел прилечь рядом с ней, обнять ее легкое тело, вдыхать кроткие запахи ее волос и думать о колокольчиках, слипшихся от дождя, о сосновых борах с фиолетовым вечерним туманом. Никола уже вернулся домой, и Садовников целил его раны, покрывал волшебной смолой ссадины и надколы. Чистил и точил зазубренный меч. Смывал копоть со страниц священной книги.

Он услышал шаги. Человек, вошедший без стука, появился на пороге. Он был одет в безупречный смокинг, галстук-бабочка украшал белоснежную рубаху. Лакированные туфли мягко ступали по половицам. На лбу краснело пятно, как лепесток ядовитого цветка.

— Вы позволите, господин Садовников? — с изысканным поклоном спросил человек.

— Проходите, господин Маерс. Не могу предложить вам кресло за неимением оного. Садитесь на стул к верстаку.

— Благодарю вас, Антон Тимофеевич.

Они сидели на стульях, напротив друг друга, и некоторое время молчали. В окно светило низкое солнце, озаряя далекие заречные луга и голубые леса.

— Нам не доводилось встречаться, Антон Тимофеевич, в спокойной обстановке, где могла бы состояться наша беседа. Однако все эти десятилетия мы находились очень близко друг к другу. Можно сказать, соприкасались вплотную.

— Мне это известно, господин Маерс.

— Вы помните, как в Панджшере ваша группа попала в засаду? Вас истребляли, и за вами пришел вертолет, и вы уступили место в вертолете своему другу. После этого вы обнаружили в себе необычные способности. Я находился в отряде моджахедов и приказал снайперу вас подстрелить. Но его пуля попала в камень. Хочу, чтобы вы это знали.

Садовников это знал, и помнил тот пепельный камень, о который чиркнула пуля и запахло расколотым кремнием. За камнем уступами поднимались серые горы, и над ними прозрачно голубел ледник. Спустя много лет он написал афганский стих, сохранив его на пожелтелом листочке.

У автомата ложе из березы,
Коричневый березовый приклад.
Вдруг из приклада выступили слезы,
И стал зеленой веткой автомат.

— А там, в Никарагуа, когда вы продвигались с сандинистской пехотой к пограничной Рио-Коко, над вами пролетел гондурасский самолет и сбросил бомбу. Вас ударило взрывной волной о сосну, и вы на несколько месяцев потеряли дар речи. В том самолете на кресле второго пилота сидел я, в то время советник гондурасской армии.

Садовников помнил болотную тину на трубе миномета, желтые, растущие на болоте цветы, и убитого индейца, распухшего от жары, плавающего в желтой воде. Где-то, в его дневниках, сохранился стих того времени.

Я помню давний бой на Рио-Коко,
В атаку шла усталая пехота.
На облако, стоящее высоко,
Легла лучей последних позолота.

— На юге Анголы, когда вы с партизанами Намибии уходили в пустыню Калахари, и на вас напали вертолеты батальона «Буффало», и ваш отряд был разгромлен, и вы всю ночь пролежали в песках, слыша, как в зарослях стонет раненный осколками слон. А ведь это я навел на вас вертолеты, я надеялся уничтожить вас залпом реактивных снарядов.

Садовников помнил, как на желтой вечерней заре возникли черные вертолеты. Красное длинное пламя летело с подвесок, снаряды рыхлили барханы, истошно грохотала зенитка, пока не поглотил ее взрыв. Он лежал в чахлых зарослях, ожидая на утро смерти, смотрел на текущие сквозь ветки огромные белые звезды, и где-то близко вздыхал и охал сраженный осколком слон. Об этом он написал стих, сберегая его среди фронтовых заметок.

Под небом Африки, в стреляющем краю
Средь блеска звезд лежал, зажав винтовку.
С тех пор я под рубашкою храню
Тех африканских звезд татуировку.

— Ив Кампучии, под Батамбангом, когда две ваши «тойоты» выехали из гостиницы, и под передней, где должны были ехать вы, взорвался фугас и была убита ваша спутница-итальянка, — это мои люди заложили фугас. Я видел из зарослей взрыв и сетовал, что случай опять вам помог, вы сели во вторую машину.

И об этом Садовников написал стих, всего четыре строчки, которые напоминали ему ядовитую пыльцу цветущих джунглей, вьетнамский трофейный танк, который чавкал в болоте. На черном поле вставали столбы разрывов, убитый буйвол раскрыл фиолетовые, полные слез глаза, а потом ночной деревянный отель с шелестящими пальмами, и случайная встреча.

Сгибались пальмы в трепетном поклоне.
Ночной отель захлестывали ливни.
Я женщину увидел на балконе.
В ее руках — букет печальных лилий.

— В Эфиопии, в Лалибелле, вы посетили лагерь голодающих и фотографировались с французскими врачами, которые работали среди голодных эритрейцев и способствовали тайным поставкам оружия. Тогда в окно лазарета влетела пуля и разбила склянку с раствором, и охрана стала избивать голодную толпу, разыскивая снайпера. А снайпером был я, замотанный в рваную накидку, фиолетовый, как эфиоп, и пуля предназначалась вам, господин Садовников.

Он помнил тот лагерь, наполненный умирающей голодной толпой, и когда появился на раскаленном утоптанном пустыре, его окружили обтянутые кожей скелеты, потянулись умоляющие костлявые руки. Хоронили умерших, обкладывали мертвецов камнями, и над каменной грудой стеклянно струился воздух, испарялась плоть мертвецов.

Царило африканское засушье.
В голодных деревнях стояли плачи.
Пила из лужи лань, прижавши ушил,
Поджарый волк и я, — «солдат удачи».

— На Средиземном море, на палубе авианесущего крейсера, когда начинался массовый взлет авиации и советские штурмовики устремлялись к Ливану, у вас случился солнечный удар. Так вот, господин Садовников, это я, находясь на авианосце «Саратога», подверг вас экстрасенсорному воздействию и вывел вас на сутки из строя.

И в ответ на это в душе Садовникова прозвучало:

Тяжелый крейсер нес стальное тело.
Горел Ливан и пламенел Израиль.
Вдруг бабочка цветная пролетела,
Посланница неведомого рая.

— И это я, чего уж скрывать, устроил аварию, в которой погибла ваша жена. Звездолет, который она испытывала, был заправлен энергией Света, которую добыли из русской ноосферы. Мне удалось добавить в ваше топливо компоненты Тьмы, которую извлекли из шифрограммы пилотов «Б-29», сбросивших бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Произошел взрыв, убивший вашу жену.

Садовников испытал невыносимую боль, затмившую свет вечернего солнца. Эта боль нахлынула из ужасного времени, после смерти жены, когда он не желал больше жить, и в постоянных слезах, в неутолимом горе стремился вслед за ней, в то мерцающее, негаснущее над лесом облако, в котором исчез звездолет. И медленно оживал, по мере того, как жена возвращалась к нему, как бестелесный любимый образ, неподверженный смерти. Он посвящал ей стихи, как если бы она была жива и у них родился ребенок.

Весь тихий мир сияньем окружен.
Сухой душистый запах полотенца.
Моя жена, прекраснее всех жен,
Качает у груди уснувшего младенца.

— Я преследовал вас всю вашу жизнь, желая вас погубить, чтобы вместе с вами погибли необычайные силы творчества, которыми наделил вас Господь. Это я смотрел на вас, когда вы метались по ночной Москве и обезумевшие счастливые толпы крушили большевистские памятники, сбивали позолоченные надписи с коммунистических зданий. Это я руководил разгромом секретного научного центра, в котором вы работали, прекратил программу «Бессмертие», проекты «Скорость мысли» и «Райские сады». Я прекратил существование «Института Победы» и вывез в Америку секретную документацию и множество специалистов. По моему указанию с территории центра увозили белый звездолет, предназначенный для полета на Марс, а потом распилили его на куски. И теперь я пришел к вам, и вы видите мое лицо.

Садовников видел это немолодое, одутловатое, обрюзгшее лицо, мешочки под водянистыми глазами, лопнувшие склеротические сосудики на крыльцах носа. Видел залысины на висках и редкие белесые волосы. И сквозь это обыденное, невыразительное лицо проглядывалась страшная бездна, ужасная бесконечность, черный провал, источавший тьму. Лицо закрывало собой коридор, уводящий из этого солнечного летнего дня в антимир, где свертывалось время, исчезало пространство, и клубилась чудовищная субстанция Тьмы. Садовников видел темную, едва различимую кромку, окружавшую лицо, где шло непрерывное истребление материи, гибли молекулы земного вещества, превращаясь в черное ничто. И от этих вялых складок у рта, лучистых морщинок у глаз веяло страшным могуществом, метафизическим злом, направленным не только на него, Садовникова, но и на все бытие, — на цветок, звезду, небесную радугу, электромагнитную волну. Перед ним сидел враг, готовый истребить не только его, Садовникова, его любовь, его мечту, его неповторимую, исполненную благоговения жизнь, но и весь божественный мир, весь проект сотворения мира, весь божественный замысел. И эта непомерная мощь, явившаяся из потусторонних миров, ужасала Садовникова. Он чувствовал, как иссякает его воля, как умирают тысячами его кровяные тельца и разум наполняется слепой фиолетовой тьмой.