Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

• Название: Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
• Автор: Дмитрий Дмитрий
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

Роман представляет собой дневниковые записи и рассуждения, объединённые общим местом действия — литературным Ленинградом-Петербургом. На страницах Вы встретите Аркадия и Бориса Стругацких, Юрия Полякова, Даниила Гранина, Виктора Конецкого, Михаила Веллера, Глеба Горбовского, Михаила Успенского и многих других писателей, которыми автор поддерживал приятельские и профессиональные отношения.

---

Военно-исторический архив довольно быстро прислал мне «Полный послужной список штабс-капитана 93-го пехотного Иркутского полка Каралиса Павла Константиновича», составленный на пятнадцати листах в августе 1917 года, и по именам детей и жены я убедился, что это мой дедушка.

Коротко. Начал Первую мировую войну прапорщиком запаса, закончил штабс-капитаном. Командовал ротами. Пять боевых орденов. Был в мясорубке под прусским городом Сольдау, где полегли тысячи русских солдат и застрелился командующий армией генерал Самсонов. Там дедушка получил свой первый боевой орден — Святой Анны с надписью «За храбрость». Ранения, контузии. Последнее фронтовое дело — участие в наступательных боях на реке Стоходе, где он «в бою у фольварка Эмилин от разрыва бризантного снаряда получил контузию правой половины головы и ног». Эвакуация с театра военных действий. Госпиталь. И — «назначен для занятий в техническую часть Главного артиллерийского управления».

6. Последняя запись в личном деле: «В службе сего штабс-капитана не было обстоятельств, лишающих его права на получение знака отличия беспорочной службы или отдаляющих срок выслуги к оному знаку». Я почувствовал, как расправляется моя грудь, словно это было сказано про меня лично, а перечисленные ордена были моими собственными орденами… Я взял фотографическую карточку моего будущего деда с надписью на обороте: «Горячо-любимой бабушке от Павла Каралис» — и поцеловал ее. Ему лет семнадцать. Курточка со стоячим воротником, вдумчивые глаза, волевой подбородок, ежик волос. Мог ли он знать, как всё обернется в России, за которую он бился три года на разных фронтах?

Но куда мог деться царский офицер, живший в лихом семнадцатом году на Невском проспекте? Подался в Белую гвардию? Мимикрировал в извозчики? Расстрелян при зачистке домов на Невском проспекте?

Еще раньше из Большого дома ответили, что в их архивах дел по Каралисам нет. Но, как объяснил знающий человек, расстреливали и без составления списка, за найденную в квартире офицерскую шашку, за френч, за офицерскую фуражку, за образ жизни.

И кто были его родители? В военном послужном списке деда обнаружилась куча полезной информации, в том числе место учебы: ремесленное училище цесаревича Николая, и мне удалось найти в городском историческом архиве его личное дело с оценками на выпускном экзамене, наказаниями за дисциплинарные взыскания и свидетельством о рождении, в котором указывались его родители, то есть уже следующий слой моих предков — прадед и прабабушка. Они оказались католиками. На первой странице личного дела шла надпись: «Сын фельдфебеля, убиенного во время крушения Императорского поезда в 1888 г.»

Вернувшись домой, я бросился наводить справки — что это было за «крушение Императорского поезда в 1888 г.», унесшее жизнь моего прадеда — Константина Осиповича Каралиса.

Нашел. Местечко Борки под Харьковом. Всё царское семейство во главе с императором Александром III благополучно спаслось. Погибли двадцать один человек, в том числе мой прадед — кондуктор 2-го класса, отставной фельдфебель сто одиннадцатого Донского пехотного полка, георгиевский кавалер, уроженец Вилькомирского уезда Ковенской губернии. Как я понял, литовец, скорее всего, из крестьян. В газетах тех лет подробно описывались и траурная церемония с факельщиками, и место погребения прадеда — римско-католическое кладбище в Петербурге, ныне не существующее. В один из воскресных дней я поехал к этому гектару земли, упокоившему предка, и, шурша опавшими листьями, прошелся меж свежих гор щебенки. В окошке костела, под сбитым крестом, чистили перышки два сизых голубя. Я постоял, запоминая их, запоминая серую махину костела, и положил четыре осенние астры на обломок камня, торчащий из земли.

Я стал дальше наводить справки о прадеде: писать запросы в архивы, нашел через Интернет небольшой литовский городок Укмерге (бывший Вилькомир), списался с местным отделом культуры, попросил помочь в поисках, дело по-доброму закрутилось…

7. Шестой год я собираю сведения о фамильных кланах, обитавших в разных уголках земного шара: в придунайских княжествах — Молдове, Валахии и Трансильвании, в Греции, Венгрии, Турции, Речи Посполитой, Великом княжестве Литовском, Петербурге, Москве, Тамбове, Пошехонье, Парголове и слободе Колпино Царскосельского уезда Петербургской губернии, на берегах Дуная и Днестра, Прута и Дона, Невы и Днепра, маленькой речушки Швентойи (что по-литовски значит Святая), в Бразилии и Америке; в гудящих густым колокольным звоном городах Поволжья.

Попадаются помещики и народовольцы, поденные рабочие и крестьяне, бояре и подмастерья, семинаристы и гимназисты, георгиевские кавалеры и заключенные.

Есть принц и принцесса. Есть полный список приданого, составленный бабушкой принцессы в 1806 году; известны надгробные надписи на всех трех могилах, но до наших дней дошел только обелиск принца — его звали Алексей Карагеоргиевич, фигура, более приметная в русской, чем в сербской истории.

Есть девушка-служанка, ставшая женой потомственного дворянина — моя бабушка; есть почетные железнодорожники и журналисты; секретные доктора наук и люди с четырьмя классами образования. Есть великий логофет и его внук великий армаш: первый был главным боярином в княжестве Молдова, канцлером и хранителем государственной печати, второй — возглавлял личную охрану господаря и заведовал в княжестве рабами и полковой музыкой.

Встречаются предводители дворянства и монахи. Найдутся исправники уездов Российской империи и митрополиты, летописцы целых народов и «бедный кондуктор, молящий о помощи» из-под обломков царского поезда.

Следы моих ушедших на небеса конфидентов обнаруживаются в повстанческих землянках Тамбовщины 1921 года и в скучных меблированных комнатах Петербурга, в литературных салонах Серебряного века русской поэзии и в бараках советского периода.

Есть католики и православные. Православных больше.

Когда-то они строили и разрушали церкви, стреляли на жаркой лесной дорожке из-под саквояжа с деньгами в бандита-дворянина Котовского, считая его хвастуном и парвеню, разбивали чужие семьи и создавали собственные, восставали против большевиков и состояли в большевистской партии, готовились свергать царизм и спасали царей ценой собственной жизни.

Совершенно фантастической выглядит присланная мне статья из румынского исторического журнала, свидетельствующая о том, что у моей матушки, тушившей в блокадном Ленинграде зажигалки на ночных крышах и хитростью поймавшей немецкого ракетчика, единые предки с тринадцатью королевскими династиями Европы и, кажется, уже несуществующим императорским домом Бразилии.

Великое смешение народов и сословий во флаконе одной ленинградско-петербургской семьи…

8. Если вдуматься, я стою на вершине гигантской, растущей из глубины веков человеческой пирамиды. Подо мною, расширяясь в геометрической прогрессии, бродит многоэтносный конгломерат, исчисляемый миллионами предков.

Там клубятся дымы былых сражений, слышится стук конских копыт и влюбленных сердец, гремят пушки и свистят пули, льются слезы радости и горя, трещат на ветру знамена, бьют барабаны и звучат похоронные мелодии…

Да, я вскрыл сундучок прошлого и разбогател. Теперь у меня миллионы предков и десятки ныне здравствующих родственников. Я стал причастен к историческим пространствам Евразии — от Атлантики до Тихого океана и от сотворения мира до наших дней. Эти земли политы потом и кровью моих праотцев, и в каждой европейской стране найдется, думаю, родственник. Надо только поискать. При этом я ощущаю себя русским человеком, великороссом, как на склоне лет писал в своей анкете мой дедушка штабс-капитан.

Иногда я ощущаю, как миллионы предков смотрят на меня с надеждой и тревогой: не подведет ли в трудную минуту, защитит ли Отечество, не проспит ли страну? Смотрят мать и отец, смотрят старшие братья, смотрят, прищурившись из немыслимой дали, великий логофет Петрашко и пять братьев Бузни, главные военачальники Молдавского княжества. Смотрят две мои русские бабули — простые женщины, воспитатель детского дома и служанка, я уже перерос их по возрасту. И прабабушки-польки смотрят, и греческая прародительница не спускает, думаю, глаз…

Они смотрят — у Бога нет мертвых, все живые.

…Вот и мой отец — в черной железнодорожной шинели с погонами инженер-капитана, из которой мне в восьмом классе сшили полупальто. Фуражка с белым праздничным чехлом, буденовские усы, орлиный нос, улыбка. В блокадные времена — начальник поезда, политрук и по совместительству машинист паровоза. Почему же еще и машинист? Начальник поезда должен был вести состав в случае ранения или гибели паровозной бригады…

Трасса Шлиссельбург — Поляны, за семнадцать дней выстроенная по торфяникам и болотам после прорыва блокады Ленинграда. Немец стоял в пяти километрах и бил по поездам прямой наводкой. Паровозная колонна № 48 Особого резерва НКПС — «коридор смерти», который требовалось называть Дорогой Победы.