Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

• Название: Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
• Автор: Дмитрий Дмитрий
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

Роман представляет собой дневниковые записи и рассуждения, объединённые общим местом действия — литературным Ленинградом-Петербургом. На страницах Вы встретите Аркадия и Бориса Стругацких, Юрия Полякова, Даниила Гранина, Виктора Конецкого, Михаила Веллера, Глеба Горбовского, Михаила Успенского и многих других писателей, которыми автор поддерживал приятельские и профессиональные отношения.

---

Молдаване, греки, помещики, великие армаши, юристы, поэтессы. И даже крупный антисемит забрел в родовой бредень. Кого только не вытащишь из глубины веков! Прав Юрий Лотман: «История не меню, где можно выбирать блюда по вкусу». А генеалогия — тем более. Как сказал Фома Аквинский в застольной беседе: «Отдайте мне мое, а чужое я и сам не возьму».

Я надел очки и принялся разглядывать на присланном фрагменте топографической карты излучину Днестра, на берегу которого виднелись прямоугольники деревень, которыми владели материнские предки. Карта была подробная, и в деревнях светились прожилки улиц, идущие вдоль речного берега. На противоположной стороне Днестра — Украина.

Взял в библиотеке обтрепанный географический атлас, нашел Молдавскую ССР. Вот она — излучина Днестра возле города Сороки. Представил: блестит голубым река, зеленеет сочной травой пойма…

6 декабря 2000 г.

Дорогой Евгений Александрович!

Получил Ваше изящное письмо 26 ноября — не письмо, а готовая глава для «Саги о Бузни». Отвечаю только теперь, 6 декабря, глядя на скучно-серую кромку льда Финского залива, который никак не может замерзнуть, и виден из окна моего санаторного номера в поселке Репино, рядом с усадьбой Ильи Ефимовича. Неподалеку запущенная дача театрального критика Евреинова с лесенкой и фонтаном — в ней живут работники нашего санатория и хранятся метлы. Обещают реставрировать, но боюсь не успеют — развалится. На этой даче молодой Маяковский (в желтой блузе, косматый, кричащий стихи в сторону моря, голодный — он только прибыл в Петроград) был представлен Репину, и И. Е. попросил того явиться назавтра к нему в «Пенаты», чтобы писать его портрет. Маяковский постригся наголо, оделся в приличные одежды и пришел — робкий и задумчивый. Репин огорчился утраченной фактуре, но маленький портретик нарисовал, карандашом.

Так вот, дорогой Евгений Александрович, пишу вам через десяток дней после получения Вашего милого и полезнейшего письма только потому, что санаторий по реабиалитации инфарктников — это не санаторий цэка, вы догадываетесь. Осмотры, процедуры, обязательные прогулки под хронометраж и т. п. Поначалу чувствовал себя вполне сносно и даже весело — отличный номер, хороший стол, неунывающие инфарктники от 40 до 80, есть о чем поговорить и что послушать. Библиотека, кинозал и танцы (!). Но голова была слегка туманной, под стать низкому свинцовому небу за окном. Снега пока нет, туманы, дожди, вороны… А вчера психанул, звонив на работу (Кот из дому, мыши впляс), и пролежал целый день с приступом стенокардии — хотели возвращать в больницу, но я, хитрый молдаван, не дался. Сегодня с утра почувствовал прояснение в голове и сел писать.

Письмо Ваше порадовало обстоятельностью, прекрасным русским языком и логикой, но и огорчило — концовкой, где Вы деликатно намекаете на мой угасший энтузиазм.

Дорогой Евгений Александрович, большое Вам спасибо за Ваши огромные труды по перелопачиванию материалов, связанных с родом Бузни.

Ни в коем случае не думайте, что я остыл к материалу, схватил, что поверху лежало, и успокоился. Нет! Я намерен идти с Вашей помощью до конца.

Засим заканчиваю — зовут на процедуры.

Искренне Ваш Дмитрий Каралис.

2001 год

31 января 2001 г.

Дома, на больничном. Врачи предлагают обследоваться и сделать, если потребуется, операцию на сердце, поставить шунты или вставить специальную трубочку, которая расширит сузившуюся аорту. Глотаю лекарства горстями. Еще и язва желудка откуда-то взялась. Пока ее не залечу, операцию делать нельзя. Есть надежда, что обойдемся трубочкой. Ее вводят специальным зондом через артерию в районе паха и помещают на нужное место в сердце. Потом дают кислород, она расширяется и аорта становится шире. Я видел это на картинках в кардиологическом отделении Покровской больницы.

Раиса Владимировна Романова, которая работала вторым секретарем в Союзе писателей, а сейчас работает в Комитете по печати, готовит письмо в комитет здравоохранения, чтобы меня взяли быстрее. Доктора говорят, что тянуть нельзя. Вроде бы и Чулаки, наш председатель, собирается на переговоры во 2-ю Городскую больницу, где делают такие операции. Операция платная, а денег нет. На бесплатные операции — очередь.

Объявление на сайте ЦСЛК: «Поэт Геннадий Григорьев представляет документальную поэму „Доска“ — о том, как он с литераторами Сергеем Носовым и Алексеем Ахматовым в дни Пушкинского юбилея нашли мемориальную доску с места дуэли. Начало в 1830. Без фуршета».

Гена, прочитав мой «Автопортрет», сделал одно замечание: «Ты пишешь: прочитал „Черный принц“ Айрис Мердока. Она же женщина!» Я признался, что в те годы, когда делал эту запись в дневник, думал, что А. Мердок — мужчина. А исправлять не стал, чтобы не выглядеть умнее, чем был на самом дел. Геша засмеялся.

1 февраля 2001 г.

Прошелся по квартире. Ольга не сводила с меня глаз. Видок у меня вялый, сонный. Упадок сил. Всё время тянет лежать и спать. А ведь еще несколько лет назад бегал по утрам. Н-да… Как сказал племянник Димка: «Если сам себя не загонишь, никто тебя не загонит». Прав.

3 февраля 2001 г.

Были у главного врача больницы по наводке Михаила Чулаки. Кардиохирург худощав, лет пятидесяти, крашенные хной волосы. Он полистал мои бумаги, откинулся в кресле.

— Вот на вас костюм, вы человек с положением, за вас общественность и власть хлопочут. Ну, возьму я вас без очереди, значит, кого-то придется отодвинуть. А у меня целый бомжатник в ожидании этой операции… У людей не то что костюма нет — в ватниках на прием приходят.

— Извините, пожалуйста, — я поднялся. Лицо загорелось. — Не знал, что всё так непросто. Еще раз извините. Всего доброго…

И быстро вышел. За мной Ольга, прихватив медицинское досье.

И так стыдно стало. Всю обратную дорогу, пока ехали в такси, ни слова не сказал Ольге.

— Давай машину продавать, — сказала Ольга дома.

— Может, обойдется без операции. Я же не обследовался по-настоящему… На обследование наскребем?

— Наскребем…

13 апреля 2001 г.

Опять санаторий «Репино». Сделали аортокоронарное шунтирование, поставили три шунта, взяв мои же сосуды из левой ноги и левой руки. Оперировали шесть часов на работающем сердце. Операция была в день рождения моей мамы — 4 марта. Я знал, что всё будет хорошо. Деньги на операцию — три тысячи долларов — дала сестра Надя.

Чувствую себя нормально.

Мы живем вместе с Мишей Глинкой, писателем из нашего Союза. Его оперировали на десять дней раньше с тем же диагнозом, плюс еще искусственный клапан поставили. Он дождался меня в Покровской больнице, и мы вместе отправились в кардиологический санаторий «Репино». Ему тоже пришлось занимать. В качестве залога оставил кредитору орден своего пращура. Тот отказывался, но Миша настоял: «А вдруг я не вернусь с операции?»

Живем в двухместном номере с кнопочками для вызова медсестры. Лоджия, окна на заснеженный Финский залив, точки рыбаков и лыжников на льду. Прекрасная белковая диета с икрой, мясом, рыбой, много овощей, фрукты. Прекрасная библиотека, читаем исторический журнал «Родина», рассуждаем на разные историко-бытовые темы. Миша: «Не надо ни с кем спорить, воевать, чего-то доказывать! У них — свой мир, у нас — свой! После этих раздумий в душе остается выжженная дырка…» Я: «Но мир-то общий. Я не хочу жить по чужим законам. По чуждым моему сознанию законам…» Миша только вздыхает: «Я это проходил, по себе знаю. Вот посмотри лучше статью о Зимней войне с Финляндией…»

Бродим по заливу, загораем на весеннем солнце, слушаем лекции, где нам объясняют, как надо правильно жить после инфарктов и операций.

Когда Мишу везли на операцию, он вслух читал стихи Бродского.

Было бы естественней напевать арию Ивана Сусанина из оперы твоего предка «Жизнь за царя», — сказал я.

Операции ведутся под видеозапись — можно посмотреть. Я смотреть не захотел, чтобы не грохнуться в обморок при виде себя, разрезанного и окровавленного.

Все дни Ольга сидела у моей постели. Когда я съел тарелку бульона, заулыбалась и засветилась радостно.

Во время операции в меня ввели стакан наркоза, и потребуется несколько месяцев, чтобы он вышел из клеток организма. Котел варит плохо. Не могу долго разговаривать с людьми и ко многому потерял интерес. Тянет в одиночество.

Гуляем по несколько километров в день. Разрезанные грудины срастаются быстро. Миша наливается жизнью прямо на глазах. Я еще бледен.

Сегодня Ольга привезла две папки моих генеалогических записок и новое письмо от Евгения Александровича. Я открыл.