Павел Парфентьев - Эхо Благой Вести: Христианские мотивы в творчестве Дж. Р. Р. Толкина

• Название: Эхо Благой Вести: Христианские мотивы в творчестве Дж. Р. Р. Толкина
• Автор: Павел Парфентьев
• Издательство: олкиновское Общество Санкт–Петербурга
• Жанр: Религия
• Год: 2004 Т

Монография российского историка Церкви П. Парфентьева посвящена проблеме осмысления творчества Дж. Р. Р. Толкина как христианского писателя. Анализируя широкий круг толкиновских текстов и привлекая многочисленные источники, относящиеся к христианской богословско–философской традиции, автор показывает место и значение веры в жизни и творчестве знаменитого английского писателя. Ряд рассмотренных в книге вопросов впервые подробно и обстоятельно освещаются в мировой толкиноведческой литературе. Это исследование является первым научным трудом по данной теме, издаваемым на русском языке.

Книга адресована всем любителям творчества Дж. Р. Р. Толкина, специалистам по зарубежной литературе и широкому кругу читателей, интересующихся христианским вероучением и богословием.

---

Покаяние

Трудно переоценить значение покаяния для христианской духовности, а темы покаяния — для христианской мысли. В Священном Писании даже сама проповедь Евангелия иногда называется проповедью «покаяния и прощения грехов» (ср. Лк. 24,47). Греческое слово, которым в Новом Завете обозначается покаяния — «μετανοια». Среди значений этого слова — «изменение жизни», «обращение (к Богу)», «переосмысление», «пересмотр». Что же такое покаяние? Для христианина речь здесь не идет о сиюминутном наплыве эмоций, когда человек просто чувствует себя виноватым. Речь идет о глубочайшей, радикальной духовной переориентации человека, которое происходит при истоках изменения его жизни. В свете истинных ценностей (прежде всего — Бога) человек как бы воочию видит самого себя, видит свои грехи в сравнении с подлинным благом, и понимает глубину своего падения («пере–смотр, пере–созер- цание»). Но покаяние — это не просто осознание вины, иначе оно лишь влекло бы за собой депрессивное состояние, а не вело бы к духовному преображению личности. Покаяние — это поворот воли к подлинному (на вершинах покаяния — к Подлинному Бытию, к Богу). Действительно увидеть свои грехи человек может только при сиянии подлинного света. Покаяние всегда указывает путь — отсюда «изменение жизни». В покаянии человек обретает подлинное видение тех ценностей, которые могут вести его ввысь («переосмысление») — прежде всего главной ценности бытия — Бога. Благодаря этому он одновременно видит свой грех, но и отделяет себя от него, понимает, что он сам — не грех. Это «обращение»: увидев свой грех и благость Бога, человек выбирает Бога и обращает свой взор к Нему. Он видит себя падшим, но он видит и то, что существует подлинное добро (Бог, Его милосердие и любовь) — а значит, возможно подняться и удалиться от зла. Отходя от греха и вновь обретая подлинность своей жизни, человек возвращает себе мир — с собой, с другими и с Богом; мир, который был утрачен в результате греха, потому что грех несет в себе и с собой разлад и вражду. Грех разделяет. Покаяние — примиряет. Покаяние — это путь к собственной подлинной личности. Полноту этого примирения принес человеку Христос, в Нем примирение было осуществлено — на Кресте (и продолжает, для каждого христианина, осуществляться в Таинствах Крещения и Покаяния) — но и до Его пришествия покаяние было возможно, как путь к Богу (хотя человек и не мог самостоятельно пройти его до конца). То, что во Христе стало Таинством, и до Христа было добродетелью.

Пожалуй, именно образы, связанные с искушением, падением и покаянием, особенно ясно опровергают поверхностные суждения тех критиков Толкина, что пытались обвинить его в создании «чер- но–белой реальности», мира, где все раз и навсегда разделены на «добрых и злых». Полем битвы добра и зла в толкиновском повествовании (особенно во «Властелине Колец») оказывается не только внешний мир, но и сердца героев. И это внутреннее сражение, хотя мы далеко не всегда видим его ясно, оказывается не менее серьезным и — нередко —не менее важным для хода истории, чем внешние события. Искушение, падение, возможность восстать через покаяние — моменты, весьма важные для понимания духовного содержания «Властелина Колец».

По крайней мере, в одном случае мы видим, как после искушения и падения совершается исцеление благодаря покаянию — в истории Боромира. Поддавшись искушению, он падает — сперва внутренне, пожелав Кольцо, а затем и делом — попытавшись отнять его у Фродо. Он действует как бы охваченный безумием, отдаваясь действующему в нем вожделению, желанию обладать Кольцом, страшные проклятия срываются с его языка. Но падение Боромира не столь глубоко, каким могло бы быть. Скоро приходит раскаяние:

Тут, споткнувшись о камень, он не удержался, упал ничком и замер, уткнувшись лицом в землю. Какое‑то время он лежал неподвижно, словно настигнутый собственным проклятием, — н вдруг заплакал.

Встав, он провел рукой по глазам, смахивая слезы.

— Что я сказал?! — воскликнул он. — Что я наделал? Фродо! Фродо! Вернись! Я сошел с ума. Но это уже позади! Вернись![402]

К несчастью, сделанное уже необратимо. Раскаяние Боромира не в силах обратить время вспять, сделать совершенные поступки и произнесенные слова никогда не бывшими. К этому времени Фродо уже не мог услышать слов его раскаяния — и произошедшее раз и навсегда изменило ход истории. Совершенное зло уже совершилось — крайне редко человек может полностью исправить плоды своих дурных деяний и слов. Изменить их может лишь сила, большая чем он сам — Провидение, незримо, но реально присутствующее в истории. Однако, перед «падшим» стоит выбор — остаться пребывать в своем «падении» или восстать через покаяние, вернуться на правый путь и пытаться исправить плоды своих деяний, как можешь. Боромир делает свой выбор. Он возвращается к отряду Кольца, теперь уже неполному, и гибнет, пытаясь защитить Пиппи- на и Мерри. Перед кончиной он еще раз признает свое падение — и «исповедует» его. Свою смерть он недвусмысленно принимает как следствие своей вины и часть ее искупления, принимает в смирении — как поступил бы кающийся христианин. Это завершает путь его покаяния и он обретает духовное исцеление и мир:

Арагорн опустился на колени рядом с Боромиром. Тот открыл глаза и сделал усилие, пытаясь что‑то сказать. Наконец уста его разжались.

— Я пытался отобрать у Фродо Кольцо, — с трудом произнес он. — Я признаю свою вину. Я заплатил за это. ‹.‚.› Он смолк, и глаза его устало закрылись. Через мгновение он заговорил снова: — Прощай, Арагорн! Иди в Минас Тирит, спаси мой народ! Я проиграл сражение.

— Нет! — с жаром возразил Арагорн, схватив руку гондорца и касаясь губами его лба. — Нет, Боромир! Ты выиграл! Немногим доводилось одержать такую победу. Усни с миром! Минас Тирит выстоит!

Уста Боромира тронула слабая улыбка[403].

Боромир умирает, ио, когда его хоронят, лицо его «исполнено мира и покоя»[404]. Быть может, с точки зрения внешней, его последний бой был проигран. Но — и в этом Арагорн совершенно прав — он побеждает в своем последнем духовном бою. Он вновь обретает и сохраняет самого себя. Он действительно поддался злу, но оставаться в его власти не пожелал — такова его победа. Плоды ее реальны — чтобы понять это, достаточно сравнить мирную смерть Боромира, до конца защищавшего других, со смертью отца Боромира, Денетора, который, до конца пребывая в гордыне предается отчаянию и совершает самоубийство, пытаясь, к тому же, отнять жизнь еще и у своего второго сына, Фарамира.

Полностью противоположно подлинному покаянию «покаяние» плененного Моргота в Сильмариллионе. В «Преображенных мифах» Толкин пишет, вновь размышляя над этой частью своего ле- гендариума:

‹.‚.› страсть владеть подчиненными ему существами стала уже привычной и необходимой, так что если процесс и был обратим (только через абсолютно искреннюю аскезу и покаяние), он не мог заставить себя исправиться.

Как у любой личности, здесь должен быть момент равновесия, баланса. он почти раскаивается — но не делает этого, а становится еще более испорченным и безрассудным.

Возможно (Мелькор верит в это), что в тот момент он еще мог объединить свои рассеянные силы, «собраться» и перейти на другую сторону. В мыслях отвергнув раскаяние, он (как и Саурон впоследствии) совершает фарс аскезы и покаяния. От этого он получает некое извращенное удовольствие, как от осквернения чего‑либо святого ‹.‚.›. Он разыгрывает угрызения совести и покаяние. Мелькор преклоняет колена перед Манвэ и сдается в первую очередь для того, чтобы не быть скованным цепью Ангайнор. Она уже была на нем, и страх перед вечной неволей пересиливал все. Кроме того, у него есть мысль проникнуть в твердыни Валинора и сокрушить их изнутри. Поэтому он просит места «ничтожнейшего из Валар» и слуги каждого из них, чтобы помогать (словом и делом) в исцелении того зла, которое он причинил[405].

И Мелькор и Саурон лишь разыгрывают покаяние — и это увлекает их в еще более глубокое падение, становясь кощунственным надругательством над доверием и милосердием. Интересно, что некоторые Отцы Церкви (например св. Василий Великий) предполагали, что для падших духов еще было возможно покаяние — и лишь отвергнув его, они пали окончательно[406].

Возможность покаяния предлагается и Саруману — и отвергается им, причем отвергается трижды. В первый раз это происходит, когда Гэндальф обращается к нему с предложением спуститься вниз из Ортанка в третьей части «Властелина Колец» (глава «Голос Сару- мана»):

По лицу Сарумана прошла тень, он смертельно побледнел. Прежде, нежели чародей снова принял бесстрастный вид, всем стало видно, что он мучается сомнениями: казалось, ему тяжело было оставаться в Башне, однако и покидать ее он не хотел. Какое‑то мгновение Саруман медлил: все затаили дыхание. Наконец чародей заговорил, но голос его звучал отрывисто и холодно. Гордость и ненависть победили[407].