Сергей Зверев - Бойцы анархии

• Название: Бойцы анархии
• Автор: Сергей Зверев
• Жанр: Боевик
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-53640-5

В неприступной, изолированной от внешнего мира «Республике дезертиров» – переворот! Власть местного «пахана» Благомора пала, и в крае развернулась настоящая гражданская война. Бывший военный следователь Михаил Луговой мечется в поисках выхода из проклятого места. Он не может и не хочет здесь оставаться, потому как остановить кровопролитие в этом аду невозможно. Едва появляется лидер, который пытается навести порядок, его безжалостно уничтожают. И Михаила внезапно озаряет страшная догадка: в крае проводится жестокий эксперимент над людьми…

---

Над этим можно было долго размышлять и строить версии. Происходящее напоминало затейливый эксперимент. Кто его проводил? Исходя из возможностей этих людей, их информированности и наплевательского отношения к загубленной сверхприбыли… можно было только догадываться, откуда растут ноги. Глупо скрывать, мне было любопытно, что сейчас, по прошествии года, происходит в обитаемой части Каратая. Я резонно догадывался, что ничего хорошего – достаточно посмотреть любой фантастический фильм про «апокалипсис», исключить из него радиоактивный пепел, землетрясения, тайфуны, застывшую вулканическую лаву, глобальный энергетический кризис, и то, что осталось, выложить в реальность. Но я привык к жизни в болоте, к своей депрессии, перемежаемой просветами, – я заполнял их охотой, работой по хозяйству, общением с деревенской публикой. Другого не хотел. Не ждал я от жизни радостных событий и ценил свое спокойное существование. Коротышка был согласен со мной, хотя и нападали на него временами пароксизмы «смены мест». «Неужели не интересно тебе, Михаил Андреевич, что творится в мире-то? Мир в опасности, ждет своего героя. А может, там уже идиллия? Никакого гнета, насилия… Всех плохих уже прикончили, остались одни хорошие? Поедем в Каратай, Михаил Андреевич? Там хорошо, красиво, осточертело уже твое болото. Поживем в эпоху Ренессанса». – «Хренессанса», – ворчал я, и доносил до мечтателя нехитрую мысль, что всех плохих парней за год убить невозможно, на это требуется лет десять, а то, что «анархия – мать порядка», звучало красиво лишь в устах Бакунина и компании. Но временами нападал какой-то зуд. Я вслушивался в разговоры сельчан, требовал новостей от бродяг и пилигримов, заходящих в Опричинку. А сколько развелось бродячих проповедников! Еще бы крышу от такого не снесло. Заявились недавно две снулые мымры в платочках и выдали, войдя без стука: «А вы знаете, что Христос вас любит?» Я ржал, как подорванный, а Степан схватил ухват и гнал этих «свидетельниц» до самой деревни, откуда они, собственно, и прибыли, не найдя там себе единомышленников. «Работать идите, кошки драные! – разносились по полю его писклявые вопли. – Понаехали тут, людей добропорядочных с праведного пути сбиваете!» Вот уж воистину… Скоро труженики сетевого маркетинга пойдут – будут впихивать никому не нужные бритвы, «сверхпрочные» колготки, пылесосы на батарейках…

Раздался сдавленный крик. Душа похолодела. Я выбежал из дома. Так и есть! Степан уронил на ногу снаряд вековой давности и теперь прыгал на одной ноге, держась за вторую. Снаряд почему-то не взорвался. Я перебежал двор, подобрал две оставшиеся железки и уволок их за плетень, где выгрузил в глубокую канаву.

– Ну, что, чучело, прошел испытание болью? – ухмыльнулся я, возвращаясь в дом.

– О, да, на мою долю выпало много испытаний, – огрызнулся коротышка.

Абсолютно ничего в этот день не предвещало несчастья! Светило солнышко, дрейфовали перистые облачка. Я практически проснулся. Вернувшись в дом, допил из кувшина кислую клюквенную бражку – перекосило так, что в голове выстроился порядок. «Не пей! Еще утро!» – закричал поборник трезвости в голове. «Так еще и не самогон», – резонно отозвался «анонимный» алкоголик. Я перетряс посуду на холодной печи, выискивая что-нибудь съедобное. Нашел ржаную краюху, перенес на стол оцинкованный тазик, снял с него крышку, вооружился деревянной русской ложкой и с грустью уставился на содержимое. Занимательная, между прочим, диетология. Человечество, я так понимаю, делится на три категории: те, что ели черную икру, те, что не ели и вряд ли соберутся, и те, которые объелись черной икрой… Осетрина в Опричинке в отдельные месяцы случалась чуть не основным продуктом питания – причем не от хорошей жизни. Из осетрины делали котлеты, голубцы, а мой Степан однажды экспериментировал и соорудил из осетра вполне «жизнеспособный», величиной с кастрюлю пельмень.

День, невзирая на утреннюю встряску, стартовал спокойно. Я извлек из бака разочаровавшегося в жизни кота, отнес в дом, погладил, накормил – то есть, в принципе, подружился с этим взъерошенным отщепенцем. Степан заявил, что в полночь у него свидание с берегиней, и если я не возражаю, он должен привести себя в порядок, то есть выглядеть на все сто. Я пожал плечами. Но когда он гремел тазиками в холодной бане, потом шарил по сусекам, ворча под нос: «Где моя рубашка от Валентино?», то невольно забеспокоился. Уж не хочет ли этот влюбленный идиот довести свои отношения с нематериальным объектом до полного логического маразма? Кто их знает, а вдруг девчонка будет не против? Степан – известный покоритель женских сердец и прочих органов. Я задумался. Можно усыпить бдительность Степана и проследить за его амурными похождениями. Но это будет не по-товарищески. Сам расскажет, если захочет. Угрозы для жизни берегини не представляют – если под их личиной не скрывается, конечно, кто-то другой…

Но все взорвалось и рассыпалось! Около одиннадцати вечера (батарейка в часах пока не села) окрестности Опричинки огласил раскатистый гул. Ночное небо озарилось оранжевым свечением. В отдалении вспыхнула стрельба. Она нарастала, и в окошке, выходящем на север, забились огненные сполохи. Мы сидели в доме. Я раскладывал пасьянс в свете масляной лампы. Степан – помытый, в чистой жилетке из бычьей кожи, весь в предчувствиях «рокового» свидания под луной – отсчитывал минуты и гипнотизировал чучело ястребиной совы, набитое трухой и опилками (его он сам притащил в дом, уверяя, что при жизни сова была ведьмой, а теперь будет оберегом). Когда разразилось «ненастье», я бросил карты и метнулся к оконцу. Давно стемнело, рассмотреть что-то было невозможно. От деревни нашу избушку на краю болота отделял лужок, заросший пыреем, и небольшой березовый околок. Сама деревня из окна не просматривалась. Но в небе над Опричинкой бесился фейерверк. Там все трещало, гремело, отчаянная пальба глушила рев двигателей. Занималась зарница – похоже, горели крестьянские избы.

Я отшатнулся от окна, споткнулся об упавшую табуретку. Степан застыл в нелепой позе плохого танцора, отвесив челюсть до пола, и смотрел на меня расширяющимися глазами.

– Отомри! – рявкнул я. – Ты чего?

– Да вот, стою, весь в ребусах… А делать-то чего, Михаил Андреевич? Ну, стреляют… Может, само рассосется?

– Не рассосется, Степан. Хватай оружие и шустро из дома – как бы в нашу хату не прилетело!

Я метался по горнице. Сорвал со стены охотничью двустволку, сунул горсть патронов в карман, натянул кирзачи, безрукавку из кожи молодого оленя, задумался на мгновение, схватил еще и лук, вырезанный из орешника, тряпочный колчан с ремешком, рассчитанный на дюжину стрел.

– Проблемы с тормозами, боец? – зарычал я на Степана, который стоял как вкопанный, весь такой тоскливый – мол, счастье было так близко…

– Но у меня же свидание, Михаил Андреевич, я должен идти… Это не наша война…

– Зато смерть наша, Степан. Уж поверь моему жизненному опыту.

– Он вам еще жить не мешает – ваш опыт? – в отчаянии вскричал коротышка. – Ладно, я еще успею…

Он тоже начал метаться, впрыгнул в щегольские сапожки, выхватил из сундучка, сплетенного из стеблей тростника, два топорика. Мы вывалились из хаты – а вакханалия в районе Опричинки только разгоралась. Мы перебежали двор и залегли за сортиром, состоящим из трех стен и потолка. Возвести четвертую стену не хватило духу, да я и не хотел – в минуты «отдыха» на очке открывался философский вид на болота, да и запашок не скапливался. Из укрытия просматривались кусочек луга и березняк перед деревней. Вся северная часть неба озарялась сиянием. Грохотал крупнокалиберный авиационный пулемет, чертили небо трассеры, гремели взрывы. Неясные тени носились по небу. И за что такое счастье нашей дыре?

– Красотища, Михаил Андреевич… – зачарованно шептал Степан. – Прямо Новый год…

– Хреновая красотища, приятель. Боюсь, от Опричинки мокрого места не останется…

– А что это значит, Михаил Андреевич, ты не думал?

– Думать, Степа, надо в обстановке, когда условия способствуют, а с этим сейчас проблемы… Но версию могу предложить. Некая персона с группой верных людей пыталась вырваться на вертолете из Каратая. За ними гнались – на тех же «вертушках». Сбили над Опричинкой. Вертолет не упал, совершил аварийную посадку. Тут их и обложили со всех сторон…

Кто-то бежал по лугу со стороны деревни, размахивая руками. Падал, вставал, снова бежал. Я отложил лук и взвел курок двустволки.

– Не стреляй, Михаил Андреевич, – зашипел Степан. – Это Митька, сын Акулины…

Он подбежал поближе, и я его узнал. Балбес «осьмнадцати годков», по уровню развития слегка опередивший трехлетнего ребенка. С его мамашей, розовощекой вдовой Акулиной Лаврентьевной, дамой «особо крупных размеров», у коротышки что-то было. Во всяком случае, он придерживался такого мнения, но никогда не раскрывал подробности. Не проблема, что «любовница» втрое выше и вдесятеро массивнее – был бы человек хороший, и чтобы исключительно «по взаимному согласию». Я никогда не мог понять, как у них это происходит технически… Отрок уже перебежал луг, треснулся лбом о плетень, перелез на нашу территорию и, тоскливо подвывая, закружился по двору.