Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы]

• Название: Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы]
• Автор: Дмитрий Холендро
• Издательство: Современник
• Жанр: О войне
• Год: 1987

Имя Дмитрия Михайловича Холендро, автора многочисленных повестей и рассказов, хорошо известно советскому и зарубежному читателю.

В первый том включены произведения о Великой Отечественной воине, дорогами которой прошел наводчик орудия младший сержант Дмитрий Холендро, впоследствии фронтовой корреспондент армейской газеты. Это повести «Яблоки сорок первого года» (по которой снят одноименный фильм), «Пушка», «Плавни» и рассказы «Вечер любви», «За подвигом» и др. Все они посвящены мужеству советского солдата, всю Европу заслонившего своею грудью от немецкого фашизма, ежедневно на войне решавшего проблему выбора между правом жить и долгом пожертвовать своею жизнью ради спасения Родины.

---

— Один аллах, — улыбнулся лейтенант.

Старик посмотрел на него неприязненно.

— Мне аллах всегда помогал… Был я молодой, как ты, — показал он большим пальцем на Безбородова, — коня хотел. Где коня взять? Просил аллаха. Каждый день просил. Аллах сказал: «Покажи в свой кишлак дорогу Чапаеву — получишь коня». Не обманул… Хороший конь мне достался… Я стал с конем как бай и женился. Такой, как ты, — показал он теперь на лейтенанта. — Стал дом просить у аллаха. Аллах научил: «Иди в сельсовет». Я пошел. Дали дом. Быстро. Через год… Через два года… Большой дом… И сейчас там живу. Видишь, аллах добрый!

Безбородов еще раз от души гоготнул, а старик рассердился:

— Зачем смеешься?

Тот осекся. Старик поглядел на лейтенанта:

— Аллах один на всех. И все его просят — то давай, это давай, это сделай, это не сделай… Совесть есть? Голова есть? — Он треснул себя по лбу. — Рука есть? Зачем «аллах поможет»? А ты — нет?

Лейтенант молчал. И Безбородов молчал. То ли смущенно они молчали, то ли терпеливо. За окном снова раскатился колесный грохот. Дверь распахнулась, юный часовой доложил с порога:

— Шестьдесят второй прошел.

Старик поднялся и слушал, как долго дрожали стекла.

— Ты плохой начальник, — прошептал он.

Лейтенант обиженно спросил:

— Это почему же я плохой?

— Человек, а ничего не даешь, — сказал старик и пошел к двери мелким старческим шагом.

Юный часовой уступил ему дорогу, а лейтенант крикнул:

— Куда?

— В Москву, — ответил старик, повернувшись в дверях. — Пешком пойду… Принесу и покажу своим детям… — Он вынул из бездонных карманов по яблоку и подержал на ладонях. — А больше нет… Все яблоки лейтенант Пинчук — тю-тю…

Услышав свою фамилию, лейтенант недобро покосился на Безбородова. Тот пружиной вытянулся:

— Разрешите идти?

И выбежал.

Старик засеменил за ним.

— Подожди, отец… У тебя что, сын на фронте?

Старик опять посмотрел на лейтенанта:

— Все… там, на фронте, в окопах… мои сыновья. Сидят, холодно, пули, бомбы — война… А я им яблоки везу. Что есть, то везу… А ты… — укоризненно покачал он головой, — тю-тю!

— Ну и вредный ты, дед!

Лейтенант посмотрел в окно и спросил у юного часового, переводившего глаза с одного на другого:

— Как там наши старички в депо, разогрели «кукушку»?

Старик насторожился. Боец ответил:

— Вроде шипит…

Старик сунул ему яблоко из своей руки. Лейтенант вздохнул и почему-то посоветовался с юношей, как будто тот был здесь самым главным начальником:

— Отдать им эту «кукушку»?

— Конечно, товарищ лейтенант! — вскрикнул боец. — Яблоки… не боеприпасы, но моральный фактор!

— Отдам я вам эту «кукушку»! — рассердился лейтенант. — А больше у меня ничего нету. Сдернет она вас с места — ваше счастье.

Старик онемел.

Он и сейчас был счастлив, вспоминая и заново переживая радость своей немыслимой победы. Мелкие глаза стали большими, чуть не во все стекла очков, которых тогда у него еще не было. Даже крепкие, казалось — вечные, складки на лице разгладились, а лоб приморщился, словно это взлетевшие полоски сивых бровей подтолкнули кожу к тюбетейке. Под белыми усами опять затемнела ямка рта.

Он был не только фантазером, конечно, он был актером. И себе не давал передышки, и мне не давал опомниться, что называется, держал в напряжении.

И пошла «сцена» на «кукушке», стареньком-престареньком паровозике, который долго силился и не мог сдернуть с места вагоны с яблоками. Ходуном ходили рычаги, пыхтела машина, утопая в клубах собственного пара, но колеса без толку крутились на месте. Они забыли о бесконечных рельсах давным-давно. Руки старых мастеров вернули «кукушке» дыхание и голос, но не могли вернуть молодой силы, которой требовала дорога. Живая дрожь пробегала по составу — и только.

Из одного вагона испуганно следили за пыхтящей «кукушкой» Адыл и Мансур и ждали, что же будет. Адыл изредка вздымал к небу глаза и руки.

Белобородый, как леший, машинист суетился на паровозе. Старик был около него и горько похлопывал своей рукой то по плечу машиниста, то по стенке паровоза:

— Ты старый, я старый, и он старый…

— Нам главное — разбежаться, — возражал машинист. — А там — не остановишь… Там он заиграет, как молодой!

И дергал за разные рукоятки.

— Да, да! — соглашался старик. — Как молодой!

Тут он выглянул в окно и переполошился. Сквозь пар, одевший полстанции, к ним рысью приближался Безбородов.

— Вай-вай! — панически забормотал старик, знаками сигналя старому машинисту о беде, — от растерянности у него пропал дар речи.

Безбородов вспрыгнул на паровозную подножку:

— Приказ лейтенанта: с глаз долой! Живо! Санитарный идет. Без толкача.

Машинист сунул ему в руки песочницу. Соскочив, Безбородов начал сыпать горстями песок на рельсы, под колеса паровоза, будто приманивал его.

— Кнута бы ему!

Паровозик, видно, испугался кнута, напрягся — и чудо свершилось, эшелон тронулся. Медленно-медленно, быстрее-быстрее…

Мансур прижал очки к носу. Адыл взмахнул руками, чтобы восславить аллаха, и чуть не вывалился из вагона. Счастливый машинист стер с лица пот, оставив за ладонью грязный след.

— Ну вот…

А старик сдавил плечо машиниста, показывая на встречный дым:

— Санитарный… Отцепляйся, что ли…

— А?

— Гроб без толкача…

Стоял санитарный недолго, пока отцепляли и перегоняли к нему «кукушку». За это время три узбека успели подтащить к нему три ящика с яблоками.

О чем мог еще придумывать и рассказывать старик? Только о своих яблоках…

Из-под вагонов они вытянули за собой эти ящики, перебрались на ту сторону, где стоял санитарный, стали бегать по шпалам вдоль санитарного поезда, совать яблоки в окна, раненым. К ним потянулись руки. Раненые — там лицо с запекшимися губами, там тоскливый глаз среди бинтов — весело закричали, подзывая, засмеялись, передавая яблоки друг другу. Один боец, с перебинтованной рукой, удивленно ел яблоко и еще более удивленно говорил из окна:

— И не стреляют…

— Кушайте яблоки! Узбекские… Вкусные…

— Спасибо, — летело в ответ из разных окон. Неожиданно санитарный тронулся… Старик схватил ящик и затрусил, догоняя подножку. Он успел поставить ящик на ступеньку. Двое раненых открыли дверь и втащили яблоки в вагон.

Хромой Адыл, торопясь, доковылял с ящиком до другой ступеньки, плывущей мимо, брякнул на нее свою ношу. Дверь там все не открывалась, — может, в том вагоне не было ходячих раненых, — и ящик поехал на ступеньке, покачиваясь.

Мансур нагнулся за третьим ящиком. С его носа упали очки. Он неловко потоптался, наступил на них, раздавил, бессильно выпрямился и пошел к бегущему эшелону вслепую, вздрагивая от неясного мелькания вагонов, сближаясь с ними.

Ящик, поставленный на подножку Адылом, качнулся последний раз и упал. Яблоки запрыгали, покатились под колеса.

— Назад!

Это закричала девушка с подножки Мансуру, и тот остановился, держа ящик с яблоками у живота и беспомощно улыбаясь, а вагоны мелькали и постукивали.

Последним прошипел паровозишка-толкач — «кукушка».

Белобородый машинист с перепачканным лицом возник в окне, снял картуз и, дернув неугомонной рукой какой-то рычаг, голосисто гуднул на прощанье. Крикнул:

— Я поехал!

Ушел санитарный. Но три странных фигуры в халатах стояли и стояли на шпалах.

Мимо спешила молодящаяся женщина, за ней едва успевал унылый мужчина с массивным зонтом в руке. Они были с поезда, который еще никуда не ушел. Из беженцев.

— Яблоки! — сказала она. — Видишь, яблоки!

— Да, в самом деле, — сказал он. — Смотри-ка, яблоки!

— Продают, наверное.

— Кто это?

— Спекулянты. Кто же еще?

Старик оглянулся. Обидное было слово.

— Почем яблоки? — подходя, спрашивала женщина. — Почем? Ну, что молчите? Не понимаете?

Старик перестал молчать и бросил в ее сторону:

— Пятьсот рублей!

Только от волнения он кричал по-узбекски.

6

На желтую воду в арыке, у самой чайханы, слетали листья с талов и быстро уплывали. Иногда они ложились бесшумно на чайханные нары, и я щелчком сбивал их в воду.

Уже давно старик держал в руке пиалу с чаем и молчал. Попробовал холодный чай и выплеснул в арык. Покосился на меня. Ему был нужен вопрос.

— И вы… вернулись домой? — спросил я, желая укоротить историю.

До Москвы, где он снимался в кино, не доберешься и к вечеру.

Старик налил себе в пиалу горячего чаю, насмешливо фыркнул и сказал:

— Черта с два! Не вернулись… Это было где? За Аралом… Нет, до Арала… — И совсем по-мальчишески прикусил кончик большого пальца. — Опять забыл…