Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

• Название: Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки
• Автор: Александра Шарандаченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

Александра Филипповна Шарандаченко, учительница киевской средней школы № 4 в Пуще-Водице (ныне школа № 104), два страшных года находилась в немецкой оккупации в Киеве. Работая регистратором «бюро метрик» при «районной управе», она в течение всего этого времени вела дневник, заносила на его страницы все, что видела, что пережила сама и что переживали окружающие люди. В дневнике, ведение которого само по себе было подвигом, рассказывается о тяжелых, полных трагизма оккупационных буднях.

Автор рисует волнующую картину жизни в оккупированном гитлеровцами городе. Буквально каждый штрих этой картины пробуждает у читателя жгучую ненависть к фашизму — злейшему врагу человечества.

---

Но вот тропинкой с горы шагает долговязый человек в знакомом френче, перехваченном широким кожаным ремнем. Он рассержен:

— Как вы шли? Ищу вас уже на третьей тропинке!

— Не ворчите, а радуйтесь, что нашли, — весело говорю ему. — Идемте скорее, а то уже темнеет!

Через несколько минут мы были у Фроси. Там нас давно дожидались. Младшую сестру Фроси узнала тут же. Мотя в прошлом году регистрировала у меня ребенка, мальчика. Да вот ковыляет и он сам на не окрепших еще ножонках.

Отец Фроси — инвалид, у него искалечены обе ноги. Когда хозяин подошел ко мне, я увидела, что не ноги его носят, а он их волочит с мучительным усилием. Старик вынужден, однако, работать в Сырецком хозяйстве (до войны это был государственный совхоз).

— Здравствуйте, здравствуйте, — протягивает он мне руки. А мать, просто и чистенько одетая женщина, внешне типичная колхозница, сразу же:

— Сидит, слепнет наша Фрося в кладовке, под замком, прячется от полиции. Выручайте как-нибудь. Охотятся за ней, как за зверем каким.

Через несколько минут прибежала Фрося, полненькая блондинка, похожая лицом на мать. За полчаса семья ближе познакомилась со мной, и отец откровенно оказал:

— Тут все свои, всем жить хочется. Не бойтесь…

Мать налила всем по большой кружке молока, дала по куску хлеба в руки. Поужинали вместе. С нами и Ленька, копию метрики которого нужно мне написать, обозначив матерью малыша тетку, а отцом — ее жениха Любышкина, лейтенанта, от которого Фрося получала письма с фронта до той поры, когда Киев захватили оккупанты.

Договорившись о времени новой встречи с родными Фроси, я и Петр Митрофанович поспешили домой. В тихом безлюдном месте (дома здесь стоят очень далеко друг от друга) он вдруг предложил:

— Мы можем с вами зайти еще в один дом.

— Нас застигнет в дороге ночь, — протестую я, чувствуя, что это дело можно отложить. — А куда?

— К Ковалю. Старик просил, чтобы я когда-нибудь зашел с вами хоть на полчаса.

Вспомнила экстренную регистрацию брака в загсе, острый язык старика и его шутки по адресу оккупантов, гордость сыновьями, сражавшимися на фронте. Ну что же, зайдем к Ковалю. Он очень обрадовался нашему приходу. Я еще с порога услышала:

— А, пани Штраф, заходите, заходите. Долго же я вас не видел! Рад, что живы и здоровы, пускай бы вам всегда легко икалось.

В комнате оказался еще один гость — Хатнюк, с моего участка, давнишний знакомый. Жена Коваля, Анна Васильевна, готовила салат из свежих огурцов. Она приветливо улыбнулась и с укорам спросила:

— Почему не заходите к нам?

— Просто некогда, — говорю, — да и далековато.

Анна Васильевна начала расспрашивать о здоровье моей матери, о Маринке. Петр Митрофанович бывает у них часто (это же его участок), и разговор обо мне здесь, очевидно, велся не раз.

Довелось «присесть» к салату. Старик за ужином удачно копировал наглых, самоуверенных немцев (видит их ежедневно, приезжают за данью в хозяйство). Он неплохо владеет мимикой и всех насмешил. Жена уже не сдерживала его, как тогда, в загсе.

За беседой не почувствовали, как бежит время. Мы заторопились, и нас не удерживали, зная, что за позднее хождение по улицам могут быть неприятности.

Ковали пригласили навещать их без стеснения и подарили свежих огурцов. «Вы имеете дело, пани, с завхозом огромного хозяйства, который не обижает ни себя, ни своих людей, двумя пальцами кладет немцам, а двумя руками прячет», — не унимался старый насмешник.

22 июня

Проснулась оттого, что вдруг тревожно забилось сердце: во сне послышалась приглушенная чужая речь под дверью и топот мужских сапог у порога, там где каменный настил. В сонный мозг стукнул молоточек: гестапо! Сжала грудь руками, села на кровать, прислушалась: тихо.

Снова прислушалась — ничего подозрительного. Ночной ветер пронесся за открытой форточкой, пошелестел ветвями яблони и сливы и тоже притих. От сердца отлегло. Значит, приснилось. Успокоенная, хочу вновь заснуть, но сон упрямо бежит прочь. Слушаю тишину и внутренне содрогаюсь. «Лампочки фюры» превращают комнату в какую-то пещеру. Порой становится по-настоящему страшно.

…Михайло, родной, что ты сейчас делаешь? Так хочется поделиться с тобой мыслями, переживаниями. Когда-то ты не придавал значения моим артистическим наклонностям. А сейчас они мне пригодились. Рассказать тебе о вчерашней инсценировке? Действующие лица: я — автор и режиссер, девушка Фрося, ее сестра Мотя, мальчик Леня, немец «доктор Шмидт», переводчица.

Место действия — центральная киевская арбайтзамт — биржа труда. Утро, восемь часов.

Длинные коридоры на втором этаже Киевского художественного института. На стене, что напротив парадной лестницы, — огромный фотомонтаж на брехливую тему: «Прекрасная жизнь украинских рабочих в Германии». Посетители отводят глаза и от него, и от каждой двери с немецкими и украинскими надписями, обозначающими названия отделов. Вот комната № 33 — «нур фюр дейче» — «только для немцев», мимо которой посетители норовят пройти как можно скорее. Около комнаты № 34 толпятся женщины. Это попавшие в облаву на улице или на базаре. Знаю, у этих полонянок спасительные метрики, иначе их бы не привели сюда. А остальные задержанные женщины и девушки отправлены в райх или другие места и будут гнуть спину на проклятущих немцев.

В коридорах чисто и прохладно. Иногда пройдет, рисуясь и стуча деревянными босоножками, какая-нибудь переводчица из «дейче» в платье или юбке выше колен. Не упомянула я еще об одной детали. В коридоре первого этажа, напротив лестницы, висит большой портрет «фюрера».

По ступеням лестницы на второй этаж поднимаемся: я, Фрося с Леней на руках. Четвертое действующее лицо — мать Лени (сестра Фроси — Мотя) с узелком провизии на дорогу и кое-какими вещами осталась на улице. Ждет там, волнуется. Ну, а дальше все как в настоящей пьесе.

Фрося. Хоть бы посчастливилось. Что будет, если провалимся?

Я. Все обойдется. Вы только не волнуйтесь, не теряйтесь, Фрося.

Фрося (проникновенно глядя мне в глаза). Сейчас повторю для уверенности. Значит, так: Ленька — мой сын, я была на селе, опоздала на регистрацию. Теперь пришла за броней. Ой, как она нужна. Без нее полиция заберет.

Леня (он заметил фотомонтаж и цветы под ним). Ма-ма! Ля-ля! Ца-ца! (Я и Фрося смеемся. Эта «цаца» способна обмануть только детей. Быстро поднимаемся на второй этаж и останавливаемся возле двери комнаты № 28.)

Я (сдерживая волнение). Проверьте документы, Фрося! Метрику случайно не забыли?

Фрося. В сумочке все. Еще у вас в комнате положила ее в паспорт… Ну…

Я. Идите. Я подожду вас здесь.

(Фрося берется за ручку двери страшной комнаты. Леня что-то лепечет ей. Минуты ожидания были невероятно долгими. Наконец появилась Фрося. Судя по всему — удача!)

Фрося. Ну и Ленька! Отличился малыш. Говорит мне: «Ма-ма, ма-ма», не дает ничего сказать. Рассмешил переводчицу, схватил бант, которым завязаны волосы какой-то немки. Умора с ним.

Я. Ну а броня?

Фрося. Послали в комнату номер восемьдесят девять, к какому-то пану Шмидту.

Пошли в комнату № 89. К этому пану у меня давнее дело насчет возвращения из Германии Нины Гелевер. Ее мать-калека находилась в больнице, когда Нину, единственную дочь несчастной, схватили на улице и увезли. Может быть, удастся вызволить ее из неволи. В прошлый раз меня направили к Шмидту, но он был в отпуске.

Короток был разговор Фроси с этим паном, лысым, с лицом мертвеца — бледным, безбровым, с когда-то голубыми, теперь выцветшими глазами, лишенными век. Посмотрев на него, Ленька скривился, вырвался из рук Фроси и засеменил ножками по комнате. Фрося поймала его, но он не шел на руки, а стоял, уткнув головку в подол ее платья.

Переводчица ошеломила Фросю:

— Нужно предъявить еще справку из того села, откуда выбыли.

Тут вмешалась я:

— Туда сейчас не пройдешь, там партизаны.

Переводчица доложила об этом пану Шмидту.

Фрося, догадавшись, повторила: «Партизаны» — и назвала какое-то село Иванковского района. Ей дали броню, направив на работу в фирму «Империал».

По делу Нины мне пришлось пойти в комнату № 11, где сразу же отказали: возвращение из Германии невозможно, об этом имеется специальный приказ «фюрера». Полчаса ушло у меня на оформление Фроси в «Империал».

Наконец мы двинулись к выходу, радуясь, что вырвались из арбайтзамта — век бы не знать этого слова. Обсуждаем с Фросей: самое главное сделано, броня получена. Осталось обменять направление, чтобы пойти не в «Империал», а в Сырецкое хозяйство, где Фрося и работала, но была уволена из-за отсутствия брони. Директор хозяйства пошлет запрос, и направление переменят. Ежедневно ходить пешком двенадцать километров на «Империал» невозможно.

И как же волновалась Мотя во время нашего отсутствия! Вот мы уже возле нее. Бледная, дрожащая, она кинулась навстречу: «Ну?» Вглядевшись в наши веселые лица, кинулась к ребенку.