Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

• Название: Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки
• Автор: Александра Шарандаченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

Александра Филипповна Шарандаченко, учительница киевской средней школы № 4 в Пуще-Водице (ныне школа № 104), два страшных года находилась в немецкой оккупации в Киеве. Работая регистратором «бюро метрик» при «районной управе», она в течение всего этого времени вела дневник, заносила на его страницы все, что видела, что пережила сама и что переживали окружающие люди. В дневнике, ведение которого само по себе было подвигом, рассказывается о тяжелых, полных трагизма оккупационных буднях.

Автор рисует волнующую картину жизни в оккупированном гитлеровцами городе. Буквально каждый штрих этой картины пробуждает у читателя жгучую ненависть к фашизму — злейшему врагу человечества.

---

В конце приказа стояла подпись: «Комендант Брандт».

14 октября

Накануне ночь была могильно тихой. Почти никто не спал. По дворам сновали и шепотом переговаривались беженцы. Утром шли толки все о том же.

— Ну что делать?

— Никуда не трогаться — и все!

— Кто же пойдет на тот вокзал?

— Будем кочевать с узлами с улицы на улицу; с улицы во двор, со двора на улицу.

— В последнюю минуту можно будет спрятаться и в «запретной зоне». Риск — благородное дело.

— Сегодня ночью уйдем на кладбище. Там найдем подходящий склеп.

— А мы в овраге спрячемся.

— На пятьсот тысяч населения не хватит жандармов!

На улице люди собираются группами. Возмущение прорвалось наружу, и его не остановить.

— Но где же наши?

— Говорят, видели уже разведчиков в Пуще, на четырнадцатой линии.

— Ах, это «говорят»!

— Неужели успеют, гады, выгнать нас из города? Наши соседи советуются, успокаивают друг друга, порой чья-нибудь острая шутка вызывает дружный смех. А потом опять слышится:

— Что делать? Уходить или еще подождать?

Постепенно созревает твердое решение: собрать узлы и на них сидеть до последней минуты. Наши вот-вот должны нагрянуть!

Чтобы успокоиться, хожу со двора на улицу, с улицы во двор. Мама спокойно хлопочет, готовя «постники» — постные супы, заправленные овощами, всякой другой зеленью. Они — аппетитные, вкусные, особенно на голодный желудок.

Беженцы держат между собой совет, что взять из вещей в дорогу и что спрятать, чтобы легче было скитаться по городу. Только бы выдержать, дождаться своих, думает каждый.

А что, если наших задержат немцы, а что, если у самых ворот Киева завяжутся бои? Но думы об этом не пугали: желание избавиться наконец от оккупантов было таким жгучим, что все страхи никли перед ним. Вот только не отразили бы наступление наших. Но нет, никак не похоже на это. Из города вывозят все дочиста, думают «организованно» угнать население куда-то в западные области, сами поспешно отступают, — где уж тут до подготовки к обороне Киева как военного объекта!

Видимо, наши жмут — и крепко. Позавтракав, ухожу на свой бывший участок. На улицах оживилось движение, увеличилось число прохожих — почти все свободны от принудительных работ. Не вижу ни одного, кто спешил бы по приказу коменданта на вокзал: трамваи ходят пустые. Даже те, кому нужно побывать по делу на Подоле, не садятся в трамвай, а движутся «пешим порядком».

Иду по Вышгородской улице. И встречные и те, кто идет позади меня, говорят о том, что волнует всех: о приказе Брандта. Доносятся отрывки разговоров:

— Опять хитрости; заманить в западню мужчин, ограбить и вывезти женщин…

— Помогать им! Ишь чего захотели…

— Не напугает этот комендант.

— Может, он еще захочет, чтобы ему привели на аркане блох?

Когда я свернула с центральной улицы на боковую, в глаза сразу же бросились признаки запустения. Издевательством над притаившейся улицей показались мне звуки танго, доносившиеся из автомобиля. Он был светло-серого цвета, с радиопередвижкой. Привинченный к его крыше громкоговоритель исторгал кощунственную музыку. Автомобиль этот я сразу же узнала, вспомнив вчерашний рассказ о нем домашних. Проиграв несколько раз танго, он поехал на другую улицу, и вскоре оттуда донеслась мелодия одного из вальсов Штрауса. Брандт выманивал людей, звал их на вокзал. Тщетно, конечно. И на вальс улица ответила молчанием.

Разбросав воззвания с известным уже приказом, автомобиль двинулся со своей музыкой на другую улицу, а я пошла на Большую Мостицкую. Жители всех улиц моего бывшего участка, всей Приорки не собирались уходить. Все ждали…

Под вечер, когда я возвратилась домой, услышала тревожное:

— А для нас опять играл патефон.

Никому не спалось. Пошли на гору, что за вишенником, в конце сада. Оттуда смотрели на ракеты, пылавшие где-то далеко, в районе Вышгорода и Пущи, на огромные зарева в том же районе и на разноцветные нити трассирующих пуль.

Отчетливо слышна была сильная непрерывная канонада, где-то кружили в небе наши самолеты, «хлопотали» около военных сооружений врага.

Бомбардировка продолжалась всю ночь. Хотелось, чтобы ночи этой не было конца.

Утром узнали, что наши бомбили поселок Шевченко, Вышгород, Гостомель. Потери у немцев огромные.

16 октября

Вчера первыми погнали жителей Приорки (по «графику» они должны были явиться на вокзал 29 октября). Перед рассветом на улицах появились жандармы с собаками. На сборы дали полчаса, и люди, готовые ко всему, молча укладывались, отправляясь в неведомое, но немцы многих недосчитались. Кто остался кочевать около родного дома, кто пошел в заранее намеченное безопасное место или же скрывался в лесах, оврагах, на кладбищах. Некоторые обитатели этой недавно еще «свободной зоны» прибежали к нам, на Куреневку. Кричат испуганные дети, бегут взрослые с немым вопросом в глазах: где та спасительная щелочка, в которой можно скрыться в последний лихой час? Опять тележки, узелочки, малыши, беспомощные старики. Козы и коровы на веревках. С жалостью смотрю на человека, который запрягся в подводу, нагруженную детьми и разным домашним скарбом. Далеко ли он потащит все это? Позади, отчаянно напрягая силы, толкает подводу его жена. Семья «поехала». Вряд ли держит она путь к вокзалу.

Стою, взбудораженная, в толпе и жадно ловлю ее дыхание.

— Вы куда?

— Пока что сюда.

— А потом?

— В свою квартиру, в «запретзону».

— Всех не перестреляют.

— Не вывезут всех, врут.

— Даже собраться не дали.

— И меня выгнали в чем стояла.

— Раскатывала тесто, так и осталось на столе.

— А нам не дали и позавтракать.

— В лесу уже расстреляли нескольких человек.

— Всех все равно не переловят.

Иду в дом. Наши еле живы. Ни на что не поднимаются руки, всех преследует назойливая мысль: не могут, не должны нас выгнать, до вечера что-то должно случиться. Нам после повторной игры на патефоне дали срок до восьми часов утра 16 октября.

Надо бы спрятать кое-какие вещи, но для чего? Все равно найдут и заберут. Подол обобрали до нитки. И нашлось же у гадов время для этого!

Но недолго бездействовали люди. В садах и огородах зашевелились: закапывают имущество и хозяева и беженцы. Теперь уже все на одном положении — изгнанников. Закапываем для собственного успокоения, чтобы не терзаться душой, не глядеть на вещи, каждая из которых добыта твоим трудом. Их, как обнаружилось сейчас, довольно много. Возьмешь в руки, и сердце щемит. Казалось, никогда не была рабыней вещей, а жалко их, неужели пропадут? Кладешь в яму, как в могилу.

Утешает одно: все так делают. Сейчас только и слышно:

— Ой, дайте и мне лопату!

— Копайте яму вот здесь.

— Да глубже! Ну кто так закапывает?

Во всех соседних садах люди трамбовали и маскировали ямы. И смешно, и плакать хочется. Я выкопала глубокую ямку справа от садовой скамейки, под грушей. В нее положила небольшой чемоданчик с десятью тетрадями своего дневника, завернутыми в кусок клеенки. После долгих колебаний забросала яму землей. Где еще теперь спрячешь дневник? На чердаках будут шарить — найдут. Носить его, не расставаться с тайным верным другом, который не раз успокаивал душу, — рискованно. Все же не утерпела и взяла с собою начатую тетрадь № 11. Может, удастся взять перо в руки. Утрамбовала ямку. Позвала маму и допросила найти следы. Она не смогла их обнаружить. Значит, маскировка удачная.

Все комнаты оголены. Настроение как после пожара. Бледные, изнервничавшиеся, измученные бессонницей, слоняются обитатели нашего дома. А ведь лишь два дня тому назад все были уверены, что самого худшего — изгнанья — все же удастся избежать.

Окончательно успокоилась тогда, когда вещи исчезли с глаз: их закопали, отнесли на чердаки, в сараи, а кое-какие выкинули. На полу лежали узлы, заготовленные для похода. Будем спать на этих узлах и возле них, постелей в комнатах уже нет.

Под вечер полил дождик. Обыкновенный осенний дождик, который не забыл обрызгать для начала землю, схоронившую наше имущество.

Когда стемнело, к нам пришли ночевать человек двадцать жителей Приорки. Отдали им с детьми квартиру Наталки, а сами вместе с остальными беженцами разместились у меня и на чердаке. Прибывшие принесли известие о том, что поезда не ходят. На вокзале отбирают лучшие вещи, мужчин отделяют, женщин с детьми тоже угоняют. Куда именно — неизвестно.

Вновь возникла надежда: может быть, удастся нам отсидеться дома. Когда прекратился дождик, ходили на гору в надежде что-то увидеть.

Не спали. Какой уж там сон на голых кроватях и на полу, кое-как дотянули до утра, а утром и у нас на улицах появились жандармы и эсэсовцы с резиновыми дубинками и, заходя в каждый двор, стали всех выгонять.