Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

• Название: Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки
• Автор: Александра Шарандаченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

Александра Филипповна Шарандаченко, учительница киевской средней школы № 4 в Пуще-Водице (ныне школа № 104), два страшных года находилась в немецкой оккупации в Киеве. Работая регистратором «бюро метрик» при «районной управе», она в течение всего этого времени вела дневник, заносила на его страницы все, что видела, что пережила сама и что переживали окружающие люди. В дневнике, ведение которого само по себе было подвигом, рассказывается о тяжелых, полных трагизма оккупационных буднях.

Автор рисует волнующую картину жизни в оккупированном гитлеровцами городе. Буквально каждый штрих этой картины пробуждает у читателя жгучую ненависть к фашизму — злейшему врагу человечества.

---

По флагам на воротах и калитках домов вижу, кто уже возвратился домой.

Кое-где флаги сделаны наспех из красных полотнищ; на многих ветерок расправляет золотой серп и молот. Вчера мама предложила мне разгладить наш флаг, а сегодня ветерок еще распрямляет — приятно!

Наш флаг с серпом и молотом.

В небе появились воркующие «ястребки». Их появление громко приветствуют дети, играющие на улице, они помыты, празднично одеты. Среди детей спор: что делают в небе наши самолеты сейчас? Все приходят к непреложному выводу: дежурят, чтобы немцы не могли бомбить, а от них можно этого ждать — они очень обозлены за то, что их выгнали из Киева. Проходит соседка, которая спешит домой.

— С праздником! Вы когда возвратились?

— Вчера, — отвечаю.

— Мы тоже недалеко отсюда отсиживались, на Соломенке, но пока выбрались…

Татьяна Яковлевна обрывает разговор и, ойкнув, спешит к себе во двор.

— Надо сейчас же вывесить флаг. Где-то в узлах есть он, есть!

Не успели позавтракать, начали появляться гости. Первой через сад влетела Зина:

— С праздником! Ой, дожили-таки! — И перецеловала всех, кто попался на глаза.

Рассказывает, как днем прятались в оврагах, а ночью забирались в печи кирпичного завода. Спаслось немало людей, но нескольких немцы поймали и убили. Расстреляли Николая Дмитриевича с сыном, четырех сыновей Потапенчихи… Сегодня будут их хоронить на кладбище — до сих пор трупы были едва присыпаны землей где-то в овраге. Не слышали об этом? Еще много ужасного услышим. Гадов уже нет, но дела гадючьи долго еще будут выползать наружу. Зина рассказывает второпях, ее дома ждут. Еще придет, рада, что мы живы. У них тоже прекрасные ребята на постое.

— Приходите, Оксана, к нам обязательно!

Петр Платонович, слушавший наш разговор, сказал, чтобы я никуда не уходила, а пригласила Зину к нам — вечером ночевавшие прошлой ночью принесут вино, погуляем…

Зина благодарит за приглашение и убегает домой, а в проем калитки (калитку сняли немцы) идут все новые и новые гости. Идут соседи к маме, товарищи к нашим «хлопцам», ко мне идут люди с участка.

— Оксана, жива?

И тут же слышу:

— С праздником! Вдвойне вас с праздником!

Мальчевская, уходя, говорит:

— Мы так боялись, что гестаповцы вас схватят! Узнала, кто уже вернулся, кто погиб в изгнании, кого загнали далеко, кто еще не вернулся, от кого получены известия.

Я говорила людям, что жизнь наша и для нас началась сразу же, как только в город вступила Советская Армия, что скоро будет хлеб, пойдут трамваи, откроются магазины, начнут работать заводы, фабрики, учреждения. Успокаивала тех, кто боялся, что немцы вернутся назад…

Я все собиралась подняться на чердак, чтобы снести вниз книжки, привести их в порядок и разложить по полкам книжного шкафа. Мне в этом хотел помочь Владимир Петрович. Но нам помешала в этом веселая и счастливая Фрося, пришедшая в сопровождении очень симпатичного офицера.

— Вот она, эта регистраторша. Знакомьтесь! — говорит Фрося, представляя меня своему спутнику.

На меня очень внимательно посмотрели хорошие, светло-карие глаза, потом владелец их по-дружески, как давней знакомой, улыбнулся мне и стукнув каблуками, по-военному отрапортовал Фросе:

— Есть, Фрося, знакомиться! — И представился мне: — Танкист Любышкин, капитан.

Я так и села на перекладину лестницы, возле которой стояла, собираясь подняться на чердак. Почувствовала, что покраснела. Потом с нескрываемым интересом взглянула на него и, чтобы не рассмеяться, так как Фрося уже заливалась смехом, просто, тоже по-дружески, протянула ему руку и назвала себя.

— Я именно такой представлял себе вас, — сказал дальше Любышкин и минуты две молча смотрел на меня. Фрося притихла: и она в эти минуты вспоминала один из рассветов в родном оккупированном городе…

Владимир Петрович, не отходивший от лестницы, с любопытством смотрел то на меня, то на капитана, и его глаза как бы говорили: «Этих двух людей, которые до сих пор не были знакомы, что-то объединяет, но что именно?» Любышкин с благодарностью пожал мне руки и с большой сердечностью сказал:

— Того, кто хитрит, надо обязательно перехитрить. Вы молодец. За Фросю — солдатское спасибо!

Во время этого нашего разговора вышла из дома мама, и Фрося вспомнила, почему, собственно, у нее в руках корзина:

— Ой, Оксаночка! Тут вам мама моя передала на праздники молоко и квашеную капусту, очень хорошо сохранившуюся в погребе.

Фрося рассказала, что они не уходили из дому, так как в их «забегаловке» нетрудно было спрятаться, и там на постое немцев не было, даже корову Красульку удалось спрятать. Передала привет от отца и матери, Моти и завхоза, веселого старика, который сейчас с нетерпением ждет письмоносца с фронтовой весточкой от сыновей.

Я попросила гостей в комнату. Они зашли, но задержались недолго: куда-то спешили. По просьбе Любышкина я позвала Владимира Петровича, которого он и Фрося торжественно пригласили прийти со мной вместе к ним послезавтра в гости.

— Глядите же, — оказала Фрося, прощаясь, Владимиру Петровичу, — приведите Оксану Филипповну, так как она сама «без дела» теперь не придет. Мы с нетерпением будем ждать вас обоих!

Владимир Петрович дал слово, что приведет меня «под конвоем собственной персоны», если буду упираться.

Только ушли Фрося с Любышкиным, в комнату вкатился Юрик с округленными от радости глазами:

— Ксана! Василек с мамой пришли!

Радостные восклицания и суетливый шум во дворе подтвердили сообщение маленького вещуна, и я побежала во двор. Маруся с Васильком поселились у меня.

Наконец я смогла заняться книгами, но не успела я расставить их в шкафу, как в комнату влетели испуганные мальчики:

— Иди на улицу! Там — гробы…

На улице уже собрался народ. Туда спешили с Марусиной половины бойцы, на ходу снимая пилотки… Вышла и я. На улице — тишина, безмолвие. Тревожно забилось сердце; зашелестел в складках флаг на калитке. По дороге, четко отбивая шаг, шли солдаты, держа пилотку в свободной руке; они несли на плечах… гробы.

— Один… два… три… четыре… — считаю их в такт шагам, и от этого леденеет сердце.

За четвертым гробом, вся в черном, шла женщина, мать этих четырех сыновей, убитых немцами как нарушители приказа. С одной стороны ее вела под руку дочь, а с другой — поддерживал солдат. За ними шли еще несколько бойцов, смена товарищам, несшим закрытые гробы, да несколько соседей или родственников. Тихо. Безмолвие жуткое.

Когда это печальное шествие кончилось, кто-то из соседей не сказал, а приглушенно выдохнул:

— Один не подлежал мобилизации на фронт — Василий, второй — Петро — вырвался из плена в сорок первом, двое — Валерий и Юрий — юноши, подросшие уже в войну… Но у нее еще трое на фронте!..

Опять тишина, и в этой тишине истошный детский возглас:

— О, еще!

Появилась вторая процессия.

— Один… два… пять… шесть… двенадцать… — отупело считаю и замечаю два детских гроба.

За гробами шли плачущие люди. Не выдержав этого тяжкого зрелища, мы вернулись к себе во двор.

8 ноября

Сегодня весь день мне почему-то кажется, что вот-вот во двор войдет письмоносец. Ясно вижу перед глазами конверт-треугольник с адресом, написанным знакомым почерком.

Ох, рано ему еще появляться. Ведь только два дня прошло с тех пор, как мы живем на свете, живем нашей советской жизнью, только два дня, а уж сколько всего тебе хочется!

И больше всего сейчас хочется — трудиться. Свободно, по собственному желанию, с воодушевлением. По этой своей работе ноет каждая клеточка тела, изнывает душа, и при мысли, что такая возможность близка, от радости захватывает дух. Свой трудовой коллектив, сцементированный общностью взглядов, свои улицы, свои все люди, свое государство, труд на себя… Что может быть красивее всего этого и дороже? Жить, долго жить, ведь начинаешь жить как бы сначала!.. А письмо придет!

Письмо… Каждый ждет его не дождется — и Маруся, и Наталка… Сегодня, когда была одна в комнате, как-то вырвалось вслух:

— Михайло!

И, чтобы ответом была не тишина, подражая его голосу, ответила себе:

— Что?

И улыбнулась, счастливая.

10 ноября

Утром, как только мы позавтракали («хлопцы» продолжают нас подкармливать!), пришла Анастасия Михайловна, взволнованная и деловитая. Поцеловала меня, а затем сообщила:

— Преподавателей берут на учет. Власть наша уже на местах. Пошли на Подол!

Быстренько собрались и зашагали в город. Шесть километров одолели очень быстро, то разговаривая, то здороваясь со встречными.

На Червоной площади, в здании «Киевэнерго», на котором победно реял в морозном воздухе наш рубиновый флаг, разместились различные учреждения. С радостно-знакомым биением сердца прочитали на дверях слова: «Райисполком», «Райпартком», нашли дверь с надписью «Районо» и оказались перед столом, где регистрировали учителей и распределяли их по школам.