Камиль Фламмарион - Люмен

• Название: Люмен
• Автор: Камиль Фламмарион
• Издательство: Знамя мира
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1995

Это книга об удивительных приключениях души в Тонком Мире. Автор — известный французский астроном 19 столетия, написавший целый ряд книг по астрономии и жизни в Тонком Мире. Его книги пользовались широчайшей популярностью.

Роман будит воображение читателя представлениями о межпланетных путешествиях на скоростях, близких к скорости света, данными Эйнштейном в его теории относительности 30 лет спустя.

---

Мой взор остановился на обсерватории; она была моим любимым местопребыванием, которого я не покидал в течение сорока лет. Представь, каково было мое удивление, когда я, вглядевшись, не нашел проходящего между Люксембургом и обсерваторией бульвара; на месте украшавшей его роскошной аллеи каштанов раскинулись монастырские сады.

Сначала у меня в голове мелькнула идея, что я употребил на перемещение с земли не несколько дней, как показалось мне, а, по всей вероятности, несколько лет, может быть, несколько веков. Так как понятие времени по существу относительно, и наши меры времени за пределами Земли теряют всякое значение, я мог утратить всякое представление о движении его, и я сообразил, что года и века могли пройти на моих глазах совершенно незаметным образом, так как я, говоря вульгарным языком, слишком был заинтересован своим путешествием, чтобы время мне могло показаться долгим. Не имея никакой возможности удостовериться в истинном положении дела, я, наверное, так бы и остался в убеждении, что со времени моего пребывания на земле прошли целые года и века и что перед моими глазами открывался конец двадцатого или двадцать первого века. Но тут мне бросились в глаза еще кое-какие подробности.

Мало-помалу я начал ориентироваться в городе и восстанавливать улицы и здания, которые мне были памятны со времен моей юности. Ратуша была вся разукрашена флагами, а Тюильри выставлял напоказ свой спиральный купол. Одна мелкая подробность дала мне, наконец, ключ к загадке. Я заметил в глубине монастырского сада улицы Сен-Жак беседку, при виде которой во мне затрепетало сердце. Здесь во времена юности я встретился с женщиной, которая полюбила меня такой беспредельной любовью, — с моей нежной и преданной Эйвлис. Она пожертвовала всем, чтобы разделить мою судьбу. Я увидел маленький купол террасы, перед которой мы так любили мечтать по вечерам, наблюдая небесные созвездия. О, как я блаженствовал во время этих прогулок, когда мы, идя нога в ногу, углублялись в эти аллеи, скрывавшие нас от нескромных взоров ревнивого месяца! Я смотрел на эту беседку и убеждался, что она осталась такою же, как и была. Легко представить себе, что одного этого факта было для меня совершенно достаточно, чтобы убедить меня бесповоротно и окончательно, что вопреки всему, что можно было предположить, предо мной был вовсе Не тот Париж, каким он мог сделаться после моей смерти, а, наоборот, Париж минувшего, старый Париж начала нынешнего века или конца предшествующего.

Тебе не трудно представить, что, несмотря на полную очевидность этого факта, я все еще не верил своим глазам. Мне было гораздо легче вообразить, что Париж постарел, что он изменился

уже после моей смерти (я совершенно не знал, сколько времени прошло с тех пор), что я вижу город будущего. Я продолжал внимательно рассматривать Париж, чтобы окончательно убедиться, был ли это, действительно, старый Париж, теперь уже отчасти исчезнувший, или — что было бы во всяком случае нисколько не более удивительно — перед моими глазами открывался другой Париж, другая Франция, другая земля.

II

Quaerens. — Какой благоприятный случай для твоего критического ума! Но как же удалось тебе в конце концов разобраться во всех этих впечатлениях?

Lumen. — Пока я размышлял над всем виденным мною, старцы продолжали беседовать. Вдруг самый старый из них, патриарх с головою Нестора, внушавший невольное уважение, грустным голосом вскричал:

— Братья, на колени! Будем просить милости у вездесущего Бога. Эта земля, этот город, этот народ все еще обливаются кровью: только что скатилась новая голова, и это голова короля.

Остальные собеседники, казалось, поняли его, ибо они преклонили колена и обратили свои седые головы к земле.

Что до меня, то я все еще не был в состоянии различать отдельных людей на улицах и площадях и потому не мог вполне понять происходившего. Когда старцы опустились на колена, я один продолжал стоять, всматриваясь в подробности открывавшегося предо мною зрелища.

— Чужеземец, — обратился ко мне старик, — вы, кажется, порицаете образ действий ваших братьев, так как вы не хотите присоединиться к их молитве?

— Я не могу ни одобрять, ни порицать того, чего я не понимаю, — отвечал я. — Я только недавно вступил на этот холм и не знаю, что побудило вас приступить к молитве.

При этом я подошел к старцу, и пока другие поднимались с колен и беседовали друг с другом, я попросил его рассказать мне, что так взволновало их и заставило обратиться с молитвой к Богу.

Я узнал от него, что духи, подобные обитателям тех сфер, куда я попал, благодаря особенностям своих умственных способностей и силе восприятия, находятся в каком-то магнетическом общении с соседними звездами. Таких звезд около двенадцати или пятнадцати. За пределами этой ближайшей группы наблюдения их становятся уже сбивчивее. Наше солнце является одною из ближайших звезд. Потому-то старцы знакомы, хотя и не особенно обстоятельно, но все же в достаточной степени с состоянием планетных обитателей солнечной системы и степенью их умственного и культурного развития.

Когда же население одной из этих планет становится жертвой какого-нибудь крупного физического или общественного переворота, они испытывают нечто вроде внутреннего сотрясения, подобно тому, как колебание одной струны передается на расстоянии другой струне.

В течение последнего года (а год этой планеты равняется десяти нашим), какая-то сила притягивала внимание ее обитателей к земле. Они следили за происходившими на ней событиями с волнением и интересом. Им пришлось быть свидетелями конца прежнего режима, торжества свободы, провозглашения прав человека, признания великих принципов человеческого достоинства. Потом они увидели, как священное дело свободы компрометировалось именно теми, которым следовало бы быть ее первыми защитниками, и как грубая сила заняла место разума и убеждения. Я понял, что дело шло о великой революции 1789 г. и о падении старого государственного строя. С некоторого времени им приходилось с сердечною болью следить за успехами террора. Они тревожились за будущее земли и начинали сомневаться в возможности прогресса для человечества, безрассудно утратившего только что приобретенные блага.

Я не был свидетелем событий 93 г., потому что в этом самом году я родился. С невыразимым интересом я следил за той сценой, которая происходила теперь на моих глазах и о которой я раньше знал лишь из повествований историков. Но как ни был велик мой интерес к исчезнувшей эпохе, ты легко поймешь, что он все же не мог заглушить во мне чувства еще более могущественного, подсказывавшего мне, что в настоящее время конец 1864 года и что я вижу давно свершившиеся события конца прошлого века.

Quaerens. — Мне кажется, что это сознание невозможности должно было сильно ослаблять впечатление. Ведь перед тобою было видение, явно обманчивое и недопустимое даже при условии полной очевидности и несомненности.

Lumen. — Да, мой друг, ты прав. Можешь себе представить, в каком состоянии находился я, видя перед собою это воплощенное противоречие. Я буквально не верил своим глазам. Я не мог отрицать виденного, но не мог и допустить его.

Quaerens. — Но не было ли это созданием твоего духа, продуктом твоего воображения, отголоском пережитого? Уверен ли ты, что перед тобою была действительность, а не игра памяти?

Lumen. — Такова первая мысль, пришедшая мне на ум. Но для меня было столь ясно, что предо мною открывался Париж 1793 года в день 21 января, что у меня не оставалось места сомнению. И сверх того, подобное объяснение не годилось уже потому, что собравшиеся на холме старцы заметили происходившее еще раньше меня, что они видели перед собою и обсуждали действительные события, не имея никакого представления ни об истории земли, ни о моем знакомстве с нею. И, наконец, перед нами было настоящее, а вовсе не прошлое.

Quaerens. — Но в таком случае, если прошедшее может преобразиться в настоящее, если действительность и воображение безраздельно сливаются, если люди давно умершие могут снова фигурировать; если могут исчезнуть вновь возникшие здания и сгладиться все происшедшие с течением времени перемены во внешнем облике города; если, наконец, настоящее может быть побеждено прошедшим, то на что же мы можем еще положиться? Во что превратятся опытные знания? Что сделается с научными выводами и обобщениями? Что станет вообще с нашими самыми прочными познаниями? И если все это, действительно, истинно, не придется ли нам усомниться во всем или уверовать во все?

Lumen. — Эти соображения, равно как и целый ряд других, действительно волновали и мучили меня; но они не могли уничтожить фактов, с которыми мне приходилось считаться. Когда я удостоверился, что перед нашими глазами, действительно, 1793 год, то у меня в голове мелькнула мысль, что вместо того, чтобы отвергать факты (а две истины не могут противоречить друг другу), наука должна была объяснить мне это явление. Я обратился за помощью к физике и получил ответ.