Адсон Монтьер-Ан-Дер - Новые записки о галлах

• Название: Новые записки о галлах
• Автор: Адсон Монтьер-Ан-Дер
• Жанр: История

---

А сколько ещё событий и фактов, описанных Адсоном, либо находят себе объяснение, либо позволяют по новому взглянуть на себя ! Никто ведь никогда не задавался вопросом, чем объясняется в междуречье Мерта и Мозеля столь высокая плотность названий, в состав которых входит имя Карла Великого. Не задумывался об этом даже H.Lepage, дающий их свод в своем словаре [18].С другой стороны понятно, что в том топографическом хаосе, который ему пришлось упорядочивать, не всегда узришь удивительные закономерности, которые теперь уже с легкостью усматриваются нами. Все дело в том, в каком именно порядке следует расположить доступные нам названия с именем Карла Великого ( Charlemagne). Одно из них ville-de-Charlemagne - оказывается явно лишним, выходя далеко из области основной концентрации подобных имен (этот город находится в окружении Сарребурга), и поэтому мы его сразу отбрасываем. Но приглядимся ко всем остальным, и мы увидим странное, необъяснимое по-началу совпадение. Итак, пройдемся немного по старинной карте департамента Мерт-и-Мозель ( в скобках я буду давать латинские формы, если они известны [19]). Мы выйдем с вами из Bouxieres-aux-Dames ( Buxarias) и перейдем на левый берег реки Мерт. Вблизи деревни Champigneules (Campiniola) мы увидим дорогу "Карла Великого" (по-французски - "chemin de Charlemagne"). Но, оказывается, и в самой деревне есть улица с таким же названием. Мы проходим и по ней, выйдя затем к лесу Haye (Heis). Идя далее, мы опять встречаем дорогу "Карла Великого": она идет по лесу, проходя по территории деревни Maron. Мы следуем этому пути, который в конце концов выводит нас на опушку леса к селению Chavigny. Мы так утомились пока шли, и нас так замучила жажда, что теперь нам в самый раз придется вода из источника "Карла Великого", которая вернет нам прежнюю бодрость и позволит продолжать путь. Мы минуем долину "Карла Великого" и выходим в конце концов к реке Мозель. Перебравшись на противоположный берег вблизи Sexey (Sisseiacum) снова натыкаемся на дорогу, носящую имя "Карла Великого". Она начинается на пути из Вердена в Эпиналь, потом проходит через Bicqueley (Bucculiacum) и выводит нас, наконец, на трассу из Pierre (Petra) в Tull (Tullum). Мы с вами пришли. Пройдя все дороги с именем Карла Великого (заметьте, больше подобных названий, тем более в таком количестве, ни в этом департаменте, ни в соседних, нет ) мы с вами ненамеренно проделали обходной путь из Буссьера в Туль. Не удивительно ли это ? Не странно ли, что все отдельные дороги с именем Карла Великого, будучи сложенными вместе, по сути составляют единую трассу, позволяя нам, уклонившись от возможных препятствий, которые подстерегают нас на прямой дороге между этими городами, пройти при этом из одного в другой ? Благодарю Мачкову Н.Ш., превосходного картографа, за то, что она указала мне на подобное сочетание названий, которое служит блестящей, до предела наглядной иллюстрацией повести Адсона. Теперь-то мы знаем, что по той дороге, которой мы с вами прошли, в Х веке из Буссьера в Туль было пронесено тело Карла Великого, а в память об этом событии история (ибо я не знаю кто именно) окрестила весь путь именем перезахороненного императора. Понадобились столетия, чтобы остались лишь фрагменты этой прославленной дороги, разрозненные, ничего не говорящие уму названия; понадобилось ещё больше времени, чтобы мы смогли объединить всех их в своем сознании и увидеть, как несут из Буссьера в Туль саркофаг с прахом величайшего из королей.

Однако, не слишком ли я увлекся, перечисляя те открытия, которые сулит нам сочинение Адсона ? Я сейчас подумал о том, что при такой скрытности, в которую упряталась та далекая эпоха, при таком упорном молчании современников, при такой скудости и противоречивости источников практически любое событие, описанное Адсоном, вносит коррективы в наши представления о том времени. Поэтому, хотя и я и намеревался продолжать, но пора уже остановиться, ибо можно сколь угодно долго смаковать эту рукопись.

Теперь мне бы хотелось сделать короткий палеографический обзор манускрипта Адсона ( как и у Рихера он сохранился в автографе) - рукописи, которая, без сомнения, представляет большой интерес со стороны исследователей, историков письма, ибо она несколько выходит за столбцы каждой из таблиц, классифицирующих известные на сегодня науке так называемые "национальные" или "областные" типа шрифтов IX - X вв. Возьму на себя смелость охарактеризовать его как "люксейльский курсив" - такую структуру почерка, которая при всех метаморфозах обнаруживает, однако, генетическое единство с духовной родиной Адсона. Родство это особенно акцентировано в "а"-типе, то есть в своеобразной манере письма, в которой буква "а" принимает весьма характерный вид, походя на две левых угловых скобки . В любом случае рукопись Адсона стоит особняком и это кажется невероятным - от повсеместно победившего тогда "каролингского минускула", ставшего в эпоху Карла Великого детищем первого культурного ренессанса, в котором Европа одерживала победу над варварством, принесенным ей германскими королевскими династиями. Чтобы понять графическое своеобразие рукописи и попытаться осмыслить как его культурно-историческую основу, так и причины средостения, которое возникло между Адсоном и каролингским минускулом, то есть чтобы разглядеть истоки его вопиющего палеографического отщепенства, нам придется сделать небольшой исторический экскурс. В IV - V вв. в Италии развился и быстро вошел во всеобщее употребление новый тип письма прогрессивный, "минускульный" римский курсив, отличавшийся от старого "маюскульного" курсива рядом фундаментальных, переломных в истории почерка черт : во-первых - и это, собственно, отличает минускул от маюскула, буквы теперь укладывались в иное количество строк, которыми линовался пергамент, внутри уже не двух, а четырех горизонталей; проще говоря в книгах наряду с заглавными окончательно закрепились и строчные буквы, имеющие, подчас, крохотные, как у нот тельца и, как у них же, длинные оси (таковы d, p, b, q и т.д.) . Во-вторых, если раньше все литеры писались отдельно, а слова, наоборот, вплотную примыкали друг к другу, составляя "сплошное письмо", то отныне внутри каждой вокабулы буквы плотно вязались друг с другом вязью культивируемых петлей и перемычек, образовывая иногда диковиннейшие лигатуры. Наконец, ранее вертикальный или накрененный влево шрифт наметил прочную тенденцию к повороту вправо. Все эти революционные перемены, проистекавшие из целой совокупности факторов - смены орудия письма, замены самого материала письма ( папирус на пергамент), изменение угла поворота книги относительно скриптора - рождались в Римской Империи и прежде всего в её северо-апеннинских культурных очагах. Новый римский курсив, известный нам большей частью по образцам равеннских грамот, триумфально воцарился и на землях Галлии, утвердившись здесь вместе с новой королевской династией салических франков Меровингами. На все время их царствования он безраздельно господствовал в королевской канцелярии, словно на протяжении двух сотен лет один и тот же секретарь одним и тем же почерком писал их бесчисленные грамоты как один и тот же бесконечный, никогда не кончающийся указ. Но с курсивом при этом произошло одно решительное и чрезвычайно глубокое изменение : вместе с Меровингами он воспринял их зарейнское варварство и, сохранив тем не менее все дериваты своих форм, подернулся какой-то судорогой и, я бы сказал, агонией. Здесь повсюду пугающая крючкообразность, так разнящаяся с гештальтом равеннских грамот, являющихся далеким родственником олимпийски скульптурного рустичного письма. Буквы теперь то ежатся и корячатся, словно охваченные злым духом, то, как оплавленные, удлиняются, норовя стечь со строки.

У меня уже прозвучало сравнение буквы и ноты. И в самом деле, разве разлинованный, как нотоносец, пергамент по мере труда скриптора не становится похожим на партитуру ? Разве не начинаем мы слушать музыку рукописи, едва только откроем её, едва лишь увидим причудливейшую, подчас, криптографию её нотации, говорящей более слуху, чем глазам ? Вот "distinctio maxima" - точка, ставящаяся наверху строки и означающая окончание предложения. Разве эта не та же точка, что, наоборот, прибавляет ноте половину её длительности ? Вот змейка, в раннем средневековье обозначавшая собой тысячу. Но так же, только отраженное в каком-то духовном зеркале - speculum - группетто объединяет собою несколько нот. Их штили и поперечные ребра напоминают нам стержни букв, то ли соединенных между собою лигатурами, то ли покрытых сверху поперечной перекладиной - значком сжатия при контракции. Восьмушки нот - неправда ли красуются, как выпущенные петли минускульных "b" и "l". В аббревиатурах нотных записей знак % обозначает последующее многократное повторение коротких фигур, и как же перекликается это с таким же обозначением слова "est" ("существует", "совершается") в стенографии тиронской системы ! Посмотрите, с одной стороны, надписанные в контракции сверху "litteras suprascriptas" висят в партитурах придыханием форшлагов; с другой же перечеркнутые ноты, или "короткие форшлаги", перешли в рукописные книги, где в словах, подвергнутых суспензии, или сокращению, последние буквы оказываются тоже перечеркнутыми. Так же, подобно скрипичным ключам, в начале строк там стоят инициалы акростихов. Поэтому в рукописях, особенно в древних, слова всегда оживают и начинают источать музыку. И теперь я задаю себе вопрос : какой характер имеет произведение, которое "слышат" наши глаза, глядящие на королевские дипломы Меровингов, где коллапсирует новых римский курсив ? Если библиадность, барочность монументального письма рождает фрески, подобные Баху или Бетховену, то дрожь и испуганность меровингского курсива сродни атональной музыке "Лунного Пьеро" с семнадцатью буквами, "соотнесенными лишь между собой", а не с парадигмой ладов, структурирующих красоту. Как я сказал двести лет активности королевской канцелярии - это кажущееся корпение над одной и той же грамотой, тянущееся, как глиссандо. Здесь хаос выпущен на свободу, и извивающиеся червяки букв символизируют одно - "эмансипацию диссонанса". Таков меровингский стиль. И я подробно остановился на нем, потому что именно он в союзе с ирландским влиянием создал неповторимое "люксейльское письмо", то есть такой почерк, который зародился в родном для Адсона монастыре.