Павел Фокин - Чехов без глянца

• Название: Чехов без глянца
• Автор: Павел Фокин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Нарочно позвонили в передней, будто это пришел почтальон, и горничная подала Саше телеграмму. Она распечатала ее, прочитала и на другой же день, несмотря на то, что все мы умоляли ее остать­ся, уехала домой к себе на юг. Мы уверяли ее, что телеграмма фальшивая, но она не поверила.

Алексей Алексеевич Долженко:

29 июня был день именин Павла Егоровича. <...> На­кануне этого дня мы с ним выехали в Бабкино, нахо­дящееся около города Воскресенска, где проживала в это bjx.-мя семья Чеховых на даче. Я ехал туда в пер­вый раз. Приехали мы поздно вечером, накануне 29 июня. Нас встретили очень сердечно: накормили сытным ужином, напоили чаем с вареньем и печень­ем. За сголом беседа затянулась за полночь, а потом мы легли спать. <...>

В эту ночь Антон расклеил по всему парку афиши о том, что приехал Алеша и привез Ване брюки с лампасами. Я таковые действительно привез по поручению брата Ивана.

Мария Павловна Чехова (1863-1957), сестра, педа­гог, мемуарист, биограф и публикатор Чехова, созда­тельница музея Чехова в Ялте:

Первое время Левитан жил в деревне Максимов- ке, а затем по настоянию Антона Павловича пере­ехал в небольшой флигелек к нам в Бабкино. На этом домике Антон Павлович повесил шутливую вывеску «Ссудная касса купца Левитана». Никто без смеха не мог пройти мимо.

Михаил Павлович Чехов:

Бывало, в летние вечера он надевал с Левитаном бухарские халаты, мазал себе лицо сажей и в чалме, с ружьем выходил в поле по ту сторону реки. Леви­тан выезжал туда же на осле, слезал на землю, рас­стилал ковер и, как мусульманин, начинал молиться на восток. Вдруг из-за кустов к нему подкрадывался бедуин Антон и палил в него из ружья холостым за­рядом. Левитан падал навзничь. Получалась совсем восточная картина.

Сергей Рафаиловнч Минцлов (1870-1933), прозаик, поэт, драматург; детский писатель, мемуарист, библио­фил, библиограф, археолог:

Однажды они устроили носилки; раскрасили их и уложили на них завернутого в простыню и с белой чалмой на голове Леви тана, торжественно понесли его по деревне. Процессию остановили крестьяне и спросили, кого они хоронят. Ответ был: «Бедуи­на»! Неподвижно лежавший Левитан вдруг вскочил и пустился бежать, за ним в погоню бросились все Чеховы, и после этого бабы долго потом шараха­лись при встрече с Левитаном.

Александр Семенович Лазарев:

Он брал что-нибудь вроде рекламного прейскуран­та аптекарского магазина, становился в позу и на­чинал нам читать этот прейскурант, вырази тельно, с пафосом, делая скользкие, а иногда и совсем не­цензурные примечания к названию и свойствам ме­дикаментов. Остроумие искрилось в этих примеча­ниях, и даже люди, искусившиеся в юморе, не мог­ли не смеяться.

Евгения Михайловна Чехова (1898-1984), племян­ница Чехова, дочь его младшего брата Михаила: В конце 1896 года родители мои приехали на Рож­дество погостить в Мелихово. Время проводили весело, катались на коньках, гуляли, ездили ряже­ными к соседям. Ольга Германовна нарядилась од­нажды парнем хулиганской внешности — в старые брюки, пиджак и картуз. Антон Павлович сам на­рисовал ей усики и написал известную записку: «Ва­ше высокоблагородие! Будучи преследуем в жизни многочисленными врагами, и пострадал за правду, потерял место, а также жена моя больна чревове­щанием, а на детях сыпь, потому покорнейше про­шу пожаловать мне от щедрот ваших кмькгиос[3] бла­городному человеку. Василий Спиридонов Сволачев». С этой запиской моя будущая мама обходила хозя­ев и гостей большого васькинского дома и собира­ла в картуз шуточное «подаяние».

Мария Тимофеевна Дроздова (1871 — 1960), художни­ца, приятельница М. П. Чеховой, гостья Мелихова: После усиленной работы Антон Павлович любил устраивать разные шутки. Однажды к вечеру — было уже почти совсем темно — я сидела у террасы (в Мелихово. — Сост.), стараясь дочитать, несмотря на сумерки, что-то интересное и страшное. Вдруг в аллее, ведущей от флигеля к дому, показался ка- кой-то темный силуэт. На фоне белых, в цвету, ви­шен и яблонь, в какой-то странной позе, со скрю­ченными руками и ужасной гримасой, человек шел прямо на меня. Эта было так неожиданно и страш­но, что я не сразу сообразила, кто это, пока Антон Павлович не рассмеялся.

Как-то днем я писала красками в саду кусты сире­ни. Вдруг я услышала за спиной шаги, и передо мною прошелся, заслоняя мою натуру, Антон Пав­лович такой походкой ферта-парижанина, в пре­красно сшитом костюме, синем берете, как носят французы, и с тростью в руке. Он прошелся не­сколько раз, мешая мне писать. Это было сделано с таким юмором, что я невольно рассмеялась. Ко­стюм этот был вывезен из Парижа и надевался только ради шутки.

Антон Павлович всегда выдумывал что-нибудь не­ожиданное. Как-то раз после сытного обеда с гостя­ми он, как всегда, ушел к себе отдохнугь, а мы распо­ложились на террасе в плетеных креслах. Жара сто­яла адова, когда одолевает такая лень, что невольно впадаешь в дремоту. И вдруг с шумом распахнулась стеклянная дверь из гостиной, и гордо, спокойной походкой, виляя хвостиком, показался «Бром Исае- вич». Его черная мордочка была расписана белила­ми в необычайно веселую смешную улыбку, что со­вершенно не соответствовало его важной походке. За ним сонно, вяло, только что пообедав, плелась, переваливаясь, его супруга, «Хина Марковна», так­са темно-коричневой масти, с такой же накрашен­ной, необычайно веселой и игривой гримасой. Это было так неожиданно и смешно, что мы хохотали до слез. Не успели мы от смеха прийти в себя и со­образить, кто мог быть автором этой проделки, как, к нашему общему удовольствию и удивлению, так же неожиданно показался в дверях весело смеющийся Антон Павлович. Он был очень доволен, что его шутка удалась и вызвала у нас такой дружный и про­должительный смех. <...> Теперь я только поняла, почему он еще с вечера попросил у меня красок, буд­то бы для того, чтобы выкрасить у себя в комнате подоконник.

Александра Александровна Хотяинцева:

Раз я рисовала флиг елек Антона Павловича с крас­ным флажком на крыше, означавшим, что хозяин — дома и соседи-крестьяне могут приходить за сове­том. Хозяин, разговаривая со мной, прохаживался по дорожке за моей спиной, и неизменные его спут­ники таксы: «царский вагон», или Бром, и «рыжая корова», или Хина, сопровождали его. Кончаю ри­совать, поднимаюсь, стоять не могу! Моя туфля-ло­дочка держалась только на носке, а в пятку Антон Павлович успел всунуть луковиц)'!

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

Один из любимых его рассказов был такой: как он, А. I I., будет «директором императорских театров» и будет сидеть, развалясь в креслах «не хуже вашего превосходительства». И вот курьер доложит ему: «Ваше превосходительство, там бабы с пьесами при­шли! (вот как у нас бабы с грибами к Маше ходят)». — Ну, пусти! И вдруг — входите вы, кума. И пря­мо мне в пояс. — Кто такая? — «Татьяна Е-ва-с!» — А! Татьяна Е-ва! Старая знакомая! Ну так уж и быть: по старому знакомству приму вашу пьесу.

Петр Алексеевич Сергеенко:

<...> Во время нашей беседы с Чеховым, которую он вел с серьезным сосредоточенным лицом, в ком­нату вошло лицо, близкое Чехову, и, выждав паузу, заявило, что одна госпожа обращается к Чехову с предложением познакомиться с се произведени­ем, и что ей ответить? <...> Чехов, не спуская лас­кового взгляда с милого лица и продолжая нашу бе­седу, тихо выдвинул из-под стола руку, сделал, что называется, комбинацию из трех пальцев и опять тихо спрятал руку. И опять невозможно передать словами весь комизм этой школьнической выходки.

Владимир Алексеевич Гиляровский (1853, по дру­гим сведениям 1855-1935), журналист, писатель: Как-то в часу седьмом вечера, Великим постом, мы ехали с Антоном Павловичем с Миусской площади из городского училища, где брат его Иван был учи­телем, ко мне чай пить. Извозчик попался отча­янный: кто казался старше, он ли или его кляча, — определить было трудно, но обоим вместе сто лет насчитывалось наверное; сани убогие, без полости. <...> На углу Тверской и Страстной <...> мы остано­вились как раз против освещенной овощной лавки Авдеева, славившейся на всю Москву огурцами в тыквах и солеными арбузами. Пока лошадь отды­хала, мы купили арбуз, завязанный в толстую серую бумагу, которая сейчас же стала промокать, как только Чехов взял арбуз в руки. Мы поползли по Страстной площади, визжа полозьями но рельсам конки и скрежеща по камням. Чехов ругался — мок­рые руки замерзли. Я взял у него арбуз. Действительно, держать его в руках было невоз­можно, а положить некуда.

Наконец я не выдержал и сказал, что брошу арбуз.

— Зачем бросать? Во т городовой стоит, отдай ему, он съест.

— Пусть ест. Городовой! — поманил я его к себе. Он, увидав мою форменную фуражку, вытянулся во фронт.