Рязанов Михайлович - Ледолом

• Название: Ледолом
• Автор: Рязанов Михайлович
• Издательство: Издательство АМБ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8057-0710-1

Этот том начинает автобиографическую трилогию под общим названием «В хорошем концлагере» («Ледолом», «В хорошем концлагере», «Одигитрия»).

В первом томе повествуется о событиях, произошедших в жизни автора с тысяча девятьсот тридцать шестого по март пятидесятого года, когда он по стечению обстоятельств оказался в тюрьме. В остальных книгах отражены наиболее значительные события вплоть до середины восьмидесятых годов.

---

На кладбище, в народе называемом Митрофановским, в дремучем сосновом бору слышится только шелест вершин деревьев да хруст веток под ногами.

Военный с ромбами в петлицах произносит не очень длинную речь. Меня завораживает салют. Впервые в жизни я слышу настоящие винтовочные выстрелы. Несколько громких залпов!

Тайком подбираю аж пять тёплых гильз, чему, конечно, радёшенек. Они сладковато пахнут порохом и сверкают. Видать, изготовили их совсем недавно.

Почести Герою отданы! Тоже не часто увидишь такое. Не всякому приводится.

Что меня ещё поражает — памятник, установленный красноармейцами дружно и быстро на глинистом бугре.

К дощатой пирамиде, ещё липкой от красной масляной краски, накрепко прилажен настоящий, хотя и поломанный пропеллер. Винт боевой машины, «ястребка» погибшего Героя? Несомненно. Об этом я моментально догадался. Да и чего догадываться, и так ясней ясного!

Этот пропеллер захватил моё воображение. Нижняя лопасть винта зияет недавним сломом. Понятно: лётчик совершил таран. Кончились патроны, вот он и решил: сам погибну, но не пущу фашистскую гадину на родную землю — жжик! — и отрезал винтом у вражеского «мессера» хвост. И тот камнем брякнулся вниз — каюк! В лепёшку! Туда ему и дорога!

Погиб лётчик-Герой, разумеется, не от того, что упал и расшибся. Так герои не умирают. Его тяжело ранил другой фашист, которого лейтенант Николай Луценко тоже сбил, уже падая, находясь почти без сознания. Вот как было дело в натуре. Так погибают настоящие герои!

Пока фантазирую, трогая расщеплённое слоистое дерево винта, глажу и рассматриваю его, все уходят. Бросаюсь к месту, где остановились автомашины, на которых нас привезли сюда. Уехали! Я один. На кладбище.

Жутковато в полном безлюдье среди молчаливых деревянных тумбочек и крестов, будто зовущих, раскинув руки-перекладины, заросших травою безымянных холмов и о чём-то тревожно шушукающих высоченных бронзовых сосен. Но я собираюсь с духом и по незнакомой дороге легко и уверенно одолеваю первые метры — рысцой. Домой. А куда же ещё она может вести? Ведь по ней мы сюда прибыли — другой нет. И она выведет меня отсюда, из чуждого мне мира. И какого-то непонятного.

Сколько бежал, не знаю. Очень долго. Часа два, наверное.

В штабе никого нет. Чердак заполнен липкой нестерпимой духотой, источаемой раскалённым железом крыши.

Мокрёхонький, скатываюсь во двор и несусь к Миассу. Штаб в полном составе купается и загорает. Славка с малышами — у бережка. В изумрудной тине бултыхает ногами и, перебирая руками по дну, делает вид, что плывёт. Юрка прыгает на одной ноге, наклонив голову, — вытряхивает воду из уха после ныряний. А Вовка, окунувшись наскоро в стороне, у водокачки, ловит на удочку пескарей. В ржавой консервной банке трепыхается десятка полтора небольших рыбок — уже натаскал на скромненькую ушицу. Молодец! Хоть какой-то доппаек.[89] Добыча!

Вовка удивительно изобретателен в поисках съестного. Он ловко выдёргивает из ила раков, жадно вцепившихся в пальцы рук и ног, удачливо рыбачит, беспощадно зорит птичьи гнёзда. Мы познакомились с ним из-за воробья, подстреленного им из рогатки. В прошлом году. Летом. Когда он с семьёй прибыл с вокзала на нескольких автомашинах, наполненных различным скарбом. И заселился в бывший домино народного суда.

Покушение на жизнь воробья, случайно увиденное мною, я, безусловно, не стерпел. Ведь птиц, божьих тварей, убивать нельзя — грех. Это я от бабки Герасимихи много раз слышал. И вообще, воробьи имеют право жить. К тому же какой-то чужой пацан охотится в моём дворе! Невиданное нахальство! Нетерпимое!

Незнакомец, хотя и выглядел старше и вымахал выше меня ростом почти на голову, оказался слабаком. И не умел драться козонками. Через пару минут незваный гость с расквашенным носом перевалил через дряхлый заплот на свою территорию. Это ему — за убитого воробья.

Признаться, я не люблю драться. Исключение — только за справедливость. И защищаясь. Избиение людей вызывает во мне тошнотворное состояние. Не от страха за себя. Хотя я отнюдь не храбрец. Внутреннее отвращение и неприятие любого насилия всегда заполняет меня. Они остались во мне на всю жизнь.

Трофей — мёртвого воробья — Славик и я похоронили под кустом сирени в красиво выложенной осколками стёкол могилке.

На следующий день мы с Вовкой помирились и крепко подружились. Новый кореш оказался толковым и верным пацаном, изобретательным на всякие выдумки и игры.

Чтобы всё было по-честному, мы, разделившись на красных и чёрных (ох и не хотелось попадать в чёрные!), пользовались считалкой:

Жили-были дед да баба,
Ели кашу с молоком,
Рассердился дед на бабу —
Хлоп по пузу кулаком!
Или:
Раз, два, три, четыре, пять,
Я иду искать,
Кто не спрятался,
Тот галит.

После первой считалки Вовка, сглатывая тягучую слюну (всё ещё от ленинградской зимы не очухался), с азартом произнёс:

— Вот блаженствуют в деревне — каша с молоком и другая вкуснятина! В такой бы деревушке пожить, а? С месяцок, — мечтательно признался мне Кудряшов. — Жирок на пупке штобы завязался. Ништяк, Юра?

— Сейчас и в деревне тоже голод, — ответил я знающе.

— Ну, не скажи, — не поверил Вовка. — В погребах наверняка всего притырено — не сосчитать. Солёные огурчики, маринованные грибочки, варенья из лесной земляники… Сушёное, вяленое… Куркули они, деревенские, вот кто. Несмотря на раскулачивание.

Вовка почему-то подумал: всё съестное деревенские припрятали и не желают с ним и такими, как он, поделиться. Куркули! Это слово он произносил, будто всё перечисленное отняли у нас, у него лично, а оно — общее. И его, Вовкино, кровное.

— Почему же сельские нищие дети, старухи и старики у нас ходят по дворам, побираются?

— Ну… разные люди и в деревне есть, — неохотно ответил Вовка. — Которые ленивые, те лапу сосут, а здоровяки — передовики-комбайнёры — обжираются. Несправедливо. Мало ли что человек слабый, а есть он хочет не меньше. Делиться надо. По справедливости.

— Есть и в городе богатеи, от сала-масла лопаются, — возразил я. — Вот у нас в школе Борька Аверин учился, у него отец — директор «Витаминки»… Так у них сало «Лярд» в кладовке несколько бочек, копчёные туши гусей по стенкам на гвоздях висят, окороки какие-то. Сам видел. Соседка Дарья Александровна Малкова, директор спецмагазина, «Военторг» называется, тоже богато живёт. Когда жарит-парит что-то мясное, у всего дома слюнки текут.

— Давай, — перебил меня Вовка, — напишем письмецо вашему завмагу, припугнём её. Что в милицию пошлём документы, которые уличают её в воровстве. Она испугается и поделится с нами. Ведь ты сказал: от сала-масла лопаются городские богатеи.

— Ты с ума сошёл! — воскликнул я. — Да откуда ты придумал, что тётя Даша ворует? Я ничего такого не говорил. И не знаю.

— Юра, они все, кто в торговле, воры. Только ты один этого не понимаешь.

— Если ты такое письмо напишешь, объявлю тебе войну, — решительно выпалил я. В это мгновение я почему-то представил Милу и добавил: — И никогда с тобой не помирюсь. Учти — ни-ко-гда!

— Лады, — неохотно согласился Вовка. — Не буду. Дружба! Дружба дороже всего на свете.

Я понял: он не хочет терять со мной приятельских отношений. Дружба, понятное дело, дороже всего, он прав.

Не знаю, поверил ли моей угрозе Вовка, но больше о тёте Даше Малковой разговоров не заводил.

…Талантом Кудряшов обладал небывалым. Аж мне завидно стало — со всеми ребятами перезнакомился вскоре. И не только в ближайших дворах проходных. Водились мы и со всякой уличной пацанвой — на одной Свободе живём. Он сразу для них свой стал. И круг наших общих знакомых значительно расширился. И кличку ему дали: Вовка Ленинградский.

…Чтобы всё было по-честному, мы, разделившись, как заведено, на красных и чёрных, стали устраивать «охоты на языков» — тоже полезная игра. Не из простых. Вовка придумал.

Ни на день он не прекращал и ловлю чирикалок. Неслыханное дело — Вовка варил из них супы! И, по его уверениям, необыкновенно вкусные и питательные. Для матери. И называл «королевским деликатесом». Смысла этих слов я тогда ещё не постиг. Догадывался.

Мне жаль птах, поэтому в воробьиной охоте никогда не участвовал. Зато нравилось лакомиться «калачиками» — незрелыми семенами какого-то травяного растения, зелёными горошинками из стручков акации — мы вместе облазили все деревья в округе.

Вовка обычно набирал полную тюбетейку — из Ленинграда в ней приехал — и дома варил кашу. Не в тюбетейке, понятное дело, — в большой консервной банке на электроплитке, сооружённой им самим. К огорчению моего друга, спираль часто перегорала, не выдерживала. Вовка тайно подключил плитку — их дом почему-то не обесточили, как многие, расположенные рядом. И наш — тоже.