Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

• Название: Четыре года в Сибири
• Автор: Теодор Крёгер
• Жанр: Биографии и Мемуары

Немецкий писатель Теодор Крёгер (настоящее имя Бернхард Альтшвагер) был признанным писателем и членом Имперской писательской печатной палаты в Берлине, в 1941 году переехал по состоянию здоровья сначала в Австрию, а в 1946 году в Швейцарию.

Он описал свой жизненный опыт в нескольких произведениях. Самого большого успеха Крёгер достиг своим романом «Забытая деревня. Четыре года в Сибири» (первое издание в 1934 году, последнее в 1981 году), где в форме романа, переработав свою биографию, описал от первого лица, как он после начала Первой мировой войны пытался сбежать из России в Германию, был арестован по подозрению в шпионаже и выслан в местечко Никитино по ту сторону железнодорожной станции Ивдель в Сибири. Он описывает свои переживания как немецкий военнопленный, рассказывает о своей дружбе с капитаном полиции Иваном Ивановичем и женитьбе на прекрасной татарке Фаиме, о защите немецких и австрийских военнопленных, о том, как он инициировал строительство школы. Роман драматично заканчивается закатом городка Никитино в буре Октябрьской революции. Общий тираж этого романа превысил миллион экземпляров.

---

- Ты ведь теперь снова счастлив, Петр, любимый?

- Да, Фаиме, счастлив и силен!

Вечером нам позвонили в дверь. Ольга пошла открывать: это был Иван Иванович.

Добродушная, очень смущенная улыбка играла на его лице. Медленно он подал свою армейскую шинель и шапку служанке, отстегнул саблю, поставил ее аккуратно в стойку для зонтиков, снял перчатки, очень аккуратно положил их на стоячую вешалку, пригладил волосы и только потом, не смотря мне в глаза, протянул мне руку.

- Иван, я благодарю тебя. Я благодарю тебя от всего сердца!

- Ладно, ладно, Федя, я не мог иначе. Он сказал это так, как будто бы он должен был просить прощения у меня. Только когда он удобно устроился в кресле и несколько раз затянулся предложенной ему сигаретой, он добавил:

- Целыми днями я не мог смотреть Фаиме в глаза. Я знал, что она хотела бы меня кое о чем попросить. И при этом я точно знал, что однажды мне придется это сделать, что я не смогу отказать ее просьбе. Я пытался не попадаться ей на пути, снова и снова ничего не помогало, она буквально окружала меня. Даже ночью, во сне, ее черные глаза глубоко проникали в мою душу. Я знал эту девочку, когда она была еще ребенком. Мы все называли ее тогда «черным чертенком», потому что она была черной и проворной как черт. Мы все избегали ее, из-за ее странного взгляда. Только если ребенок смеялся, то ее глаза сияли как настоящие солнца, как сверкающие угли.

Сегодня она пришла ко мне. Спокойная, уверенная, неприступная. Она действительно стала другой. Она смотрела на меня так мило, и внезапно я, старый осел, не мог ей налюбоваться. Очень спокойно она говорила мне, как дети говорят со своим отцом, когда он не хочет разрешить им какую-то маленькую шалость: «Иван, будь добр и разреши это, как вознаграждение я положу мои руки тебе на щеки», так мне, по крайней мере, тогда показалось... и тогда... тогда я как раз согласился и сам был этому очень рад.

Она подошла ко мне, я не мог встать со стула, и действительно она положила мне руки на щеки, улыбалась и говорила своим немного глубоким голосом: «Это очень мило с вашей стороны, очень, очень любезно, я благодарю вас от всего сердца...». Она уже шла, а я все еще сидел. Странно, не так ли? Я был рад, что запах ее духов остался в моем безобразном кабинете, и я не хотел его проветривать, хоть в нем и было накурено. Ну, не скотина ли я, нет? И капитан сделал недружелюбное, усталое движение рукой.

- Дай мне, пожалуйста, хороший стаканчик, чтобы выпить!

Он осушил его одним глотком, новая сигарета зажглась, и теперь это снова был прежний, улыбающийся Иван Иванович.

Когда вошла Фаиме, он чрезвычайно осторожно взял ее правую руку обеими руками, склонился над ней с необычайной величавостью и поцеловал руку девочки.

- Теперь я могу смотреть Фаиме в глаза. Я выполнил ее большое, долго не высказывавшееся желание. Не так ли, Фаиме?

- Это ужасно мило с вашей стороны, Иван Иванович, – и татарка со всей ее силой пожала руки капитана, у которого возникла благосклонная, вежливая улыбка. Она привстала на цыпочки, и мужчина наклонил голову к ее рту. – У меня сегодня вечером для вас есть сюрприз. Омар с майонезом, – прошептала она. Капитан от радости покраснел как рак. – Я заказала его специально для вас из Петербурга, я знала, вы не отвергли бы мою просьбу, – добавила девочка.

С прямо-таки детским воодушевлением Иван Иванович ел омара с майонезом, потом я проводил его домой.

Когда я позже снова стоял перед моей квартирой, я видел, что окна столовой были широко открыты. Но в спальне Фаиме они были плотно занавешены.

Я поднимаюсь. Дым и запах чужих людей исчезли. Все проветрено. В салоне горит керосиновая лампа. Ее слабый свет падает на мягкий, широкий диван. Сильно пахнут духи Фаиме. Я раскуриваю свою трубку и хожу по комнате туда-сюда.

Вокруг меня беззвучная тишина.

«Я могу покупать шкурки в деревни...»

Теперь это от меня на расстоянии вытянутой руки, и это беспокоит меня.

Пленные товарищи... Тысячи человеческих жизней нельзя ставить на карту из-за попытки побега... Он никогда не злоупотребит надеждой и доверием... никогда в жизни...

Я сажусь, я пытаюсь уяснить это, привыкнуть к этому, суметь думать об этом.

Фаиме вмешалась.

Фаиме принесла мне свободу...

Моя Фаиме!...

Только одно единственное, маленькое ее слово, и я, несмотря на все, еще этим вечером стал бы бесчестным.

- Петр, дорогой, о чем же ты так задумался?

Внезапно я поднимаю голову. Передо мной стоит Фаиме в своем экзотическом, татарском вечернем наряде. Она похожа на персонаж из чужеземной сказки.

Внезапно она опустилась между моими коленями, ее глаза наполовину закрыты, ее рот раскрыт, и она шепчет:

- Поцелуй меня, теперь ты должен поцеловать меня...

Пробка шампанского прыгает высоко, жидкость, как золото, сверкает в наших бокалах. Как умиравшие от жажды мы пьем, один бокал, второй, только потом мы снова смеемся.

Ночь становится светлее, первые едва ли отчетливые контуры предметов становятся различимы. Я накрываю Фаиме, складываю подушки, и она со счастливой улыбкой уютно укладывается. Поцелуй в щеку, дорогое, доброе слово, и потом я выскользнул из комнаты.

Я приказываю поварихе и горничной вести себя очень тихо, и выхожу в сияющее зимнее утро, на мою новую свободу...

Едва выпадает первый снег, жизнь в Сибири просыпается. Теперь крестьяне, которым все лето приходилось работать в поле, используют зиму, чтобы обеспечивать свои покупки и сделать все, на что у них не было времени летом. Дороги тогда еще мало заснежены, первый снежный покров не слишком высок, и холод вполне терпим. Так отовсюду приезжают люди, покупают, продают, обменивают свои товары, и возникает оживленная торговля и деятельность.

Я купил себе вместительные сани, шириной примерно два метра и длиной около трех метров, специально подходящие для далеких поездок по стране, по очень низкой цене и тщательно отремонтировал их.

У саней на месте сиденья был матрас длиной два метра и шириной один метр. Это приспособление было очень важным, так как во время дальних поездок можно было спать в санях, так как по дороге едва ли можно было найти ночлег. Кроме обычных, но особенно широких полозьев на высоте примерно полуметра была прикреплена еще пара откидных полозьев, чтобы предотвратить опрокидывание саней на неровных местах. Выступающий верх, от края которого опускался занавес, защищал пассажиров от порывов снежных бурь и ветра. На широких козлах сидел ямщик[3]. Три неутомимые и очень неприхотливые маленькие сибирские лошадки были запряжены в нее.

Оснащение для поездок состояло из многих вещей.

Поверх обычного костюма нужно было натянуть что-то вроде костюма летчика, с подкладкой из шкурок. На него надевали теплое, тоже с подкладкой из шкурок пальто или обычную крестьянскую шубу из собачьих шкур. В особо холодные дни надевалась еще «бурка» с подкладкой, пелерина, достававшая до лодыжек, с тоже утепленным капюшоном. На ногах было три пары шерстяных носков, маленькие меховые унты и толстые валенки, высотой до коленей. Несмотря на такую теплую одежду мерзнуть начинали часто уже после двух-трех часов езды. Тогда помогал только алкоголь. Я брал с собой еду и горячие напитки в больших, специально заказанных в Петербурге термосах.

Подготовка была проведена. Образцы шкурок уже давно были посланы в Петербург и Москву различным фирмам. Условия платежа прилагались.

Я собирался уехать на одну неделю. Чтобы устроить закупки в отдельных деревнях быстрее и более рационально, я послал туда заранее нескольких крестьян. Они должны были созвать крестьян с товаром в этих местечках в указанное время.

Дорожные сани стоят у ворот. За ними меньшие с двумя солдатами, Лопатиным и Кузьмичевым, и еще третьи сани для купленных товаров.

Мягко и удобно я уложил Фаиме в санях и положил ей несколько подушек за спиной. Ямщики сидят на козлах, маленькие косматые лошадки терпеливо ждут. Теперь я тоже укладываюсь на мягкую обивку наряду с Фаиме, кучер поворачивается, удобно устраивается на козлах, немного натягивает поводьях, и три бодрых лошадки пускаются в путь. Маленькие колокольчики тройки звенят весело и звонко. Стоящие вокруг машут руками, из окна нам вслед глядят повариха Наташа и Ольга.

Скоро мы преодолели границу зоны свободы.

На обеих сторонах дороги нас окружает темная, непроницаемая тайга. Она повсюду стоит молчаливая, много столетий подряд, и такой же она останется навечно. Она сопровождает нас постоянно по обе стороны, сколько бы нам ни ехать.

Верх саней теперь опущен назад. В солнечном свете блестит и сверкает снег; тепло, всего лишь несколько градусов мороза.

Мечтательно я смотрю вдаль. Мне все же разрешили бросить маленький взгляд на дикие просторы Сибири и выйти за пределы очерченного круга. Что я там увижу?...