Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

• Название: Четыре года в Сибири
• Автор: Теодор Крёгер
• Жанр: Биографии и Мемуары

Немецкий писатель Теодор Крёгер (настоящее имя Бернхард Альтшвагер) был признанным писателем и членом Имперской писательской печатной палаты в Берлине, в 1941 году переехал по состоянию здоровья сначала в Австрию, а в 1946 году в Швейцарию.

Он описал свой жизненный опыт в нескольких произведениях. Самого большого успеха Крёгер достиг своим романом «Забытая деревня. Четыре года в Сибири» (первое издание в 1934 году, последнее в 1981 году), где в форме романа, переработав свою биографию, описал от первого лица, как он после начала Первой мировой войны пытался сбежать из России в Германию, был арестован по подозрению в шпионаже и выслан в местечко Никитино по ту сторону железнодорожной станции Ивдель в Сибири. Он описывает свои переживания как немецкий военнопленный, рассказывает о своей дружбе с капитаном полиции Иваном Ивановичем и женитьбе на прекрасной татарке Фаиме, о защите немецких и австрийских военнопленных, о том, как он инициировал строительство школы. Роман драматично заканчивается закатом городка Никитино в буре Октябрьской революции. Общий тираж этого романа превысил миллион экземпляров.

---

Постепенно туман окрашивается в светло-розовый цвет, потом становится все более темным, до самого насыщенного темно-красного цвета. Клубы тумана, кажется, окружают нас со всех сторон, как будто они хотят снова и снова схватить нас и преградить нам поездку. Теперь они расходятся, позволяют разглядеть несколько кустов на близких берегах, силуэт низкой, мерцающей синевой болотной сосны, но потом короткий просвет снова закрыт. Теперь туман расходится с другой стороны и внезапно дает нам широкий обзор над парующей водой... на далекое, холодное, едва восходящее солнце. Облака тумана становятся все светлее и меньше, пока они совсем не разделяются и не прячутся на берегах.

Холодное солнце светит навстречу нам, яркий мяч стоит прямо над узкой водной дорожкой и блестит в крошечных волнах, разбегающихся за нашей лодкой.

Издалека мы слышим кряканье и гоготание многих тысяч водоплавающих птиц. Иногда стайка их пролетает над нами. Мы слышим, как они с плеском шлепаются на воду.

По прошествии некоторого времени мы выходим, вытаскиваем лодку из воды и тащим ее волоком по земле.

- Там, где стоят две одинокие болотные сосны, там вода.

Добрались до сосен, лодка скользит в воду, и мы плывем дальше. Водный путь постепенно становится шире, берега расступаются, теперь однодеревка качается над тихим, пустым озером.

Новый фарватер оказывается резко слева. Его едва ли можно узнать, так как на его поверхности лежат бок о бок и друг над другом гнилые ветви и стволы. Здесь кусты на берегах настолько высоки, что они образуют навес из ветвей. Кишит водоплавающими птицами, которых разгоняет наша лодка. Они даже не взлетают высоко, и мы могли бы хватать их рукой. Некоторым из них это стоит жизни.

Мы больше не можем покидать лодку, так как берега мелкие и илистые. Только к вечеру рукав расширяется. Берега тут снова заросшие безобразным, низкорослым лесом.

Дважды мы разжигали наш костер на берегах. Мы сходили на берег только, чтобы поспать и поесть. Мы по дороге ловили огромных рыб, стреляли глухарей, тетеревов и рябчиков.

Теперь ландшафт изменился.

Берега низкие и тянутся далеко внутрь суши. В воде теперь накопилось несколько слоев гнилых деревьев и кустов, и кажется, что на них можно сойти и ступать по ним.

С каждым гребком тишина пространства возрастает, пустынность становится все более заметней.

Мы оба тоже молчим все больше и больше.

Ночью, когда мы засыпаем у костра, нам не нужно караулить друг друга. Мы даже не брали с собой наших собак, потому что людей здесь уже не может быть.

Неподвижно лежим мы рядом и внимательно слушаем.

Но тишина остается.

Она велика, настолько велика, что одинокий человек не может вынести ее – он боится ее, ибо здесь начинается вечность.

Наше путешествие продолжается.

К полудню мы видим в синей дали большой холм и черную стену. Это лес. Мы направляемся туда. Камень огромного размера, чистый, отшлифованный водой гранитный блок лежит на круто поднимающемся заросшем мхом берегу.

- Это мой камень... мой старый друг..., – говорит Илья радостно.

Лодку вытягиваем на берег. Мы идем по светлому березовому леску, между березами там попадаются европейские кедры и ели.

Внезапно Илья останавливается. Мы дошли к краю лесной поляны, и он твердо хватает мою руку и показывает.

- Гляди! Ты видишь?... Вот моя маленькая избушка!...

На противоположной стороне луга, чуть ли не полностью засыпанная накопившейся за много лет осенней листвой, как угловатый белый гриб, в укрытии, стоит хижина. Она построена в форме сруба из толстых стволов, у нее широкие ставни. Огромные железные стержни закреплены на них и у низкой, тесной двери.

Сюда мы ехали целыми днями, и не торопясь, но сейчас Илья бежит через луг, на ходу вытаскивает ключ из кармана, открывают засовы и замки, откидывает засовы, пролазит в избу, остается там на несколько мгновений и снова появляется снаружи, с сияющей улыбкой, всколоченными волосами, пиджак и рубашка расстегнуты, грудь гордо выпячена вперед.

Внезапно мне кажется, что он стал в несколько раз выше.

Осенний, залитый солнцем лес, падающие листья, бескрайняя уединенность, низкая изба...

Наружу вытягиваем два больших массивных стула, круглый, тяжелый стол, пестрая, веселая скатерть взметается над ним, и внезапно... все вокруг нас смеется. И маленькая хижина, которая была так неприметна и едва ли хотела отличаться от леса, сияет, и из окон, которые теперь широко открыты, она смотрит на нас как верная заботливая мать, как будто она долго, уже очень долго ждала и высматривала нас.

В избе две комнаты. В одном углу стоит похожая на камин печь из обожженной глины, в середине висит керосиновая лампа, на столах стоят массивные деревянные подсвечники, в которых еще находятся полуобгоревшие, толстые свечи. Илья зажигает обязательную лампаду перед иконой, и мы долгое время стоим у нее.

Во втором помещении широкие деревянные топчаны. На них разложены подушки и перины.

Все свидетельствует о большой заботливости, все изготовлено искусными руками, у которых когда-то было время и досуг. Обо всем побеспокоились, ни о чем не забыли. Даже целые оконные рамы, запасное стекло, вторая дверь, начатые стулья и стенная доска стоят в углу. Несколько тяжелых железных засовов, завернутых в смазанную жиром газетную бумагу, тоже приготовлены. В шкафах лежит не только посуда, но и белье, несколько крепких рубашек, полотняных брюк, портянок для ног. Пол настолько чист, как будто его только что подмели.

- Все это я сделал совсем один, все, что ты здесь видишь. Множество раз приходил я сюда, иногда еще с другой лодкой на буксире за моей, с большим трудом волочил я их обе по земле, пока не собрал все так, как ты сегодня это видишь. Я целое лето ставил избу, а потом зимой я положил пол и смастерил мебель. Это была прекрасная работа, Федя! Теперь вот она стоит, моя изба!

Как рука любящей женщины скользит по голове мужчины, так и крестьянин касался и показывал мне произведение своих рук, которое он создал из ничего.

Наивысшее благо человека – это не работа, а возможность увидеть ее конечный результат, как бы он ни был примитивен.

- Как ты попал в эту местность? – спрашиваю я.

- Я однажды отправился на охоту от нашего охотничьего домика на острове в облюбованный лосями район. В тумане утра я увидел мощные рога. Они едва двигались, потому что были скрыты несколькими покрытыми мхом соснами. Я выстрелил слишком быстро. Меня уже на Японской войне наградили знаком за отличную стрельбу, но, я и сейчас этого не знаю, наверное, именно так и должно было случиться, я выстрелил и должен был идти за больным животным; оставленный кровью из раны след был слишком отчетлив. У меня не было времени, чтобы есть и пить. Лось шел через болото, как будто бы это была твердая земля, и, все же, я не мог дать животному околеть в лесу. Недалеко от этого луга я настиг и пристрелил его.

Я провел здесь несколько дней и стрелял только для того, чтобы получить только самое необходимое пропитание. Все прочее время я наблюдал за множеством дичи, которая резвилась беспечно в лесу и подходила прямо ко мне, не убегая прочь и совсем меня не боясь.

Людей тут тоже на многие версты нет. Никто не решится так просто целыми днями идти через море мха. Для наших охотников в этом нет смысла, потому что они и не предполагают, что этот лесной остров находится так далеко на севере, да и обратный путь с добытой дичью был бы для них слишком далек и слишком труден. Я поставил тяжелые железные запоры и засовы ради осторожности. Наверное, потому что я подумал, что вдруг все-таки кто-то, как я, придет сюда, тогда он не должен добраться до моего добра, я ведь его не украл.

Утром мы вышли в лес.

Насыщенная зелень елей и кедров, от самого светлого до самых темных цветов, рядом с ними светлые стволы берез с листьями всех оттенков чистого золота окружали нас всюду, где мы шли.

Шипение и бульканье глухарей и тетеревов становится все громче. Я смотрю на кусты. Там сотни этих больших птиц, которые пасутся вместе. Они ищут ягоды, насекомых, расклевывают иглы лиственниц и сосен.

Тихо мы подкрадываемся дальше. Кричит ворон. Он уселся на высокую крону дерева и оглядывает окрестности, наверное, чтобы высмотреть себе приятеля.

- Если ворон кричит, то скоро придет мороз, – говорит охотник.

Мы добрались до озера. С возвышенности, на которой лежит лес, мы смотрим вниз на него.

Теперь первый солнечный луч пронзает туман, и внезапно лес оживает во всех его трудно определимых цветах. Тихое дуновение колышет кроны деревьев, они шумят, медленно падают березовые листья к нашим ногам, касаются нас, присоединяются к другим. Они похожи на золотые дукаты. Голоса птиц звучат громче, веселее. Теперь все вокруг гогочет, свистит, щебечет, кричит, крякает, поет и кудахчет в разноголосице.