Даниил Мордовцев - Наносная беда

• Название: Наносная беда
• Автор: Даниил Мордовцев
• Жанр: История

---

Тут же гремит кандалами и рыжий с красными бровями солдат. Как мало теперь напоминает он того, который, подсмеиваясь над хохлом Забродею, копал могилу молодому сержантику на берегу Прута!

Приводят и других колодников, становят у могил в виду обоих гробов.

И проповедник обращается к ним с своим глубоко правдивым по чувству, но не по существу укором.

- О, бесчеловечные души! - продолжает проповедник свое слово, протягивая руки к колодникам. - Послушайте гласа вашего пастыря, из гроба с умилением к вам вопиющего.

И он указал рукою на первый гроб. Арестанты невольно взглянули на него. Гигант-солдат глянул и в ближнюю могилу и потупил глаза, а рыжий перекрестился, звонко звеня ручными кандалами. Глаза веселого доктора тоскливо взглянули на него.

- "Людие паствы моея! - взывает сей во гробу лежащий. - Людие паствы моея! Что сотворих вам, яко тако ожесточиста на мя сердца ваши? Сего ли я от вас ожидал воздаяния?"

Из-под красных бровей текли слезы и разбивались в мелкие брызги о железные кольца наручней.

- "Людие паствы моея! Что сотворих вам? Я прилагал заботы о сохранении от бича божия жизни вашей, а вы у меня мою старческую жизнь отняли мучительски. Или вы не слышите доселе в глубине сердец ваших, как влекомая за власы седая голова моя колотится о помост церковный, который был, ради вашего спасения, весь облит моими слезами? Али не слышится вам, как старые кости мои, ломимые дрекольем вашим, хрустят в смертных мучениях? За что же? Что сотворил я вам, людие паствы моея?"

- О, будет! - рыдает кто-то позади толпы.

Даже гигант седой не выдерживает: падает на колени.

Наконец, надгробное слово кончено. Все вздохнули: так мучительно долго раздавался этот возглас, словно бы в самом деле из гроба: "Людие паствы моея! Что сотворих вам?"

Стоящий рядом с проповедником протодиакон возглашает:

- Блаженные и вечно достойные памяти преосвященному Амвросию, новоубиенному архиепископу московскому и калужскому вечная память!

- Вечная память! - повторяют все вместе с клиром.

- Блаженные памяти преосвященного Амвросия, архиепископа московского и калужского злочестивым убийцам анафема! - вновь возглашает протодиакон.

- Анафема-анафема-а-на-фе-ма! - повторяет клир.

Преступников уводят. Сивоголовый великан, уходя, еще раз заглянул в глубь могилы: любопытно!

Гробы опустили в могилы. Застучали комья земли о крышки, уже заколоченные. А слышат ли те, что там лежат под гробовыми крышками, этот стук земли?

Когда преступников вывели за ограду, к одному из них, к краснобровому, с безумною радостью бросилась собачонка. Несчастный взял ее на руки и целовал, а она, тихо визжа, лизала наручники кандалов.

Орлов, все время задумчиво стоявший, бросил и свою горсть земли в могилу, а потом, увидав веселого доктора, подозвал его к себе.

- Ну что, господин доктор, как стоят дела в городе? Что мор?

- Мор издыхает, ваше сиятельство, - отвечал доктор, думая о чем-то.

- Это верно?

- Верно-с. Пуля уже на излете, она не смертельна.

- Что же нам остается еще сделать? - спросил Орлов после небольшого раздумья.

- Вашим сиятельством сделано уже многое, но все еще главное не сделано, - спокойно отвечал доктор.

- Что же такое? - торопливо спросил Орлов.

- Надо накормить всех голодных: это труднее всего.

Орлов задумался. Толпы стали расходиться. У ограды и у ворот стояли тысячи оборванных, полунагих, с худыми лицами и протягивали руки.

- Видите, ваше сиятельство? - доктор указал на эти толпы голодных.

- А что же? - озабоченно спросил граф.

- Это мор протягивает руку за куском. Если он не получит куска, то возьмет самого человека, и того, который просит, и того, который не дает.

- Спасибо, господин доктор. Мы еще с вами поговорим.

И Орлов оставил кладбище.

Пробираясь к выходу, веселый доктор столкнулся с Ларисой и Настей.

- Что же. Крестьян Крестьяныч, когда же? - спросила первая.

- Что, милая девочка?

- Да туда, в Турцию.

- Погодите, погодите, милые барышни. Еще здесь дело есть. А там и в дорогу.

Прошли сорочины после похорон Амвросия.

Всю ночь на 21 ноября 1771 года жившие около Донского монастыря москвичи и обитатели самого монастыря слышали стук топоров где-то вблизи монастырской ограды и покрикивания рабочих.

- Эй, паря! Крепи больше эту верею-вереюшку.

- Креплю! Что орешь! Сам знаю, что дядя Савелий крепенек таки, того и гляди, обломит люльку-то свою.

- Ишь ты, п о к о и каки написали знатные! Два столба с перекладиной, вот и п о к о й.

- А тебе бы а р ц ы, аспиду, самому поставить!

- За что так?

- За то, аспид!

- Что ж! Сказывали ребята, в Питере, слышь, арцами теперь виселицы-то ставить учали, один, слышь, столб, а от ево лапа идет, бревно, значит, на лапу-то и вешают.

- Так не а р ц ы это, а г л а г о л.

- Ну, г л а г о л... все едино виселица. А рази только троих вешать будут?

- Троих, чу.

- А ты кобылу-то крепче ладь: на ей пороть будут.

- Знаю... Страивали и кобыл не мало: Москва-то-матушка на их езжала довольно.

- А веревки-то крепки ль к виселицам?

- Крепки, не сорвутся, а и сорвутся, так наземь же упадут, не на небо.

- То-то, а то в шею накладут.

- Что ж! Побьют, не воз навьют.

А наутро оказалось, что на том самом месте, где убит был Амвросий, возвышаются три огромные виселицы с эшафотом, а кругом них несколько "кобыл", эдакие оригинальные и удобные приспособления для сечения кнутом: оседлает эту деревянную кобылку осужденный, привяжут его ремнями к этой лошадке спиною кверху, да и стегают до мяса, да до самой кости становой. Ишь, как ловко выдумали! А допрежь было проще, на чистоту, выведут этого человека на базар, где народу больше, да опрокинут это сани какие ни есть кверху полозьями, вот-де и кобыла готова. И пишут спины.

Москвичей навалило на это позорище видимо-невидимо: не всех, стало быть, взяла чума на тот свет, есть кому посмотреть на тех, кого вешать да кнутовать будут. Эко торжище!

Скоро заслышали и стук барабанов и бряцанье кандалов, такое бряцанье, словно бы гнали табун скованных коней. Да и был их, точно, целый табун: не одну сотню нагнали скованных.

В числе первых старые наши знакомые: дядя Савелий с седою бородой, Васька-дворовый, Илюша-чудовидец да краснобровый солдат, да только уж не рыжий, а тоже седой. А других и перечесть нельзя, кажется.

Тут и собачонка Маланья, веселая такая, резвая. Она увидала своего любимца краснобрового и знает, что он и сегодня возьмет ее после на руки и поцелует.

Конвойные солдаты с сухим подьячим во главе поставили под виселицы четырех арестантов, в том числе и краснобрового солдата.

Собачке и видно его хорошо впереди всех, она и хочет броситься к нему, но конвойные солдаты не пускают ее, а только улыбаются ей: они тоже полюбили ее, Маланью. Маланья целых два месяца не отходила от острога, где сидел ее любимец, как ни старались отгонять ее часовые. Сначала она выла, ее били да швыряли в нее: а она все тут торчит. Потом им стало ее жаль, и они посвистывали ей издали, заигрывали с нею. А она тоже ничего. Дальше больше - и совсем полюбили ее, как свою родную: делились с нею и порционами и ласками, а когда холода настали, то и прятали ее в свои тулупы, потому: псица-де махонькая, безобидная. Ну, и совсем друзьями зажили солдатики с доброю Маланьею.

- Как же это, паря, их четыре, а виселиц всего три?

- А как! Начальство уж само знает как: двух на одну вздернут.

- То-то и я мекаю себе: как же это?

Бьют барабаны, читают приговор, приводят статьи законов:

- "...Разбойников, которые учинили смертное убивство, наказывать смертию..."

- Ишь ты, смертию.

- А ты как бы думал, животом!

- "...кто на людей на пути и на улицах вооруженной рукою нападет и оных силою пограбит или побьет, поранит и умертвит, оного колесовать и на колесо тело положить".

Прочитали приговор. Завязывают глаза четырем главным, в том числе и краснобровому, не видать больше красных бровей! Собачка так и запрыгала от радости, когда увидала, что ее любимцу завязывают глаза: играть, значит, с ним в жмурки, как вон, она видала, солдаты, бывало, в полку игрывали. Одному это завяжут глаза, а другие бегают от него, а он их ловит, растопырив руки, а Маланья за ним бегает, лает, хватает его за штаны, весело так! А он - хвать! И поймал Маланью. Веселье на всю роту.

А вон сухой подьячий подходит к Ваське и к краснобровому и подносит к ним шапку. Вот смешно!

- Вымай жребий! - кричит он Ваське.

Васька сует руку мимо шапки, глаза-то завязаны, так не видать, а потом и в шапку, и вынимает из шапки какую-то маленькую бумажку. Подьячий берет ее...

- Пустой! - громко кричит подьячий и подносит краснобровому.

И краснобровый вынимает бумажку.

- Пустой! - опять кричит подьячий.

"Что они делают? Вот выдумали игру", - думается собачонке, и она глаз не сводит с этой новой игры, и так бойко, весело мелет ее хвост в воздухе.