Сэйс Нотебоом - Потерянный рай

• Название: Потерянный рай
• Автор: Сэйс Нотебоом
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7516-1000-5

Сэйс Нотебоом (р. 1933) — знаменитый нидерландский поэт, прозаик и эссеист. В «Тексте» выходили его романы «Ритуалы», «День поминовения», «Филип и другие» и книга путевых очерков «Красный дождь». Герои «Потерянного рая» беспрестанно перемещаются — то во времени, то в пространстве. Перебивая друг друга, они рассказывают свои истории, блуждают по миру, перелетая из Бразилии в Австралию, из Голландии в Австрию… Неожиданные повороты сюжета держат читателя в напряженном ожидании, а остроумие автора, его парадоксальный стиль доставят радость ценителю хорошей прозы.

---

4

Похоже, нас пленяло то, что у них не было письменности. Они не потеряли ее, пропасть там ничего не могло, места эти веками оставались священными, но на всем острове не нашлось ни одной книги. У них не оказалось никаких машин или приспособлений, и, конечно, все потешались над этим, но тысячи лет они прожили на чужом берегу, вроде как в вечной ссылке, старательно оберегая природу, которая кормила их. Тоска по прошлому, о котором они постоянно кричат, бессмысленна, ибо в современном мире никому не удается сохранить древние обычаи. То, чем они жили все эти бесконечные тысячелетия, отражалось в искусстве, но в искусстве по большей части непрочном: картины из песка и яркие татуировки на телах по случаю ритуальных празнеств, понятные лишь посвещенным, — к этому искусству у нас нет ключа. И нам не проникнуть в его глубины. Нам хотелось понять, но мы не могли понять; с одной стороны, это — абстракция, с другой — нечто очень важное. Невозможно перевести на понятный язык, состоящий из ясных слов, многозначительные вымыслы, которыми описывался мировой порядок от начала времен до времен памятных. Нашим семнадцатилетним мозгам это оказалось не под силу, и, честно говоря, я до сих пор не знаю, как с этим справиться. Черти, радужные змеи и другие существа человеческого и нечеловеческого вида явились из хаоса едва оформившегося мира вместе со всем сущим, когда человек учился — вы не поверите — справляться со Вселенной. В те доисторические времена, мифические предки человечества породили мечтателей, разбредшихся по всему миру. Иногда мечтатели принадлежали к племенам, ведшим оседлую жизнь, тогда им приходилось в одиночку тащиться на другой конец прерий, чтобы связать между собой людей, живших в разных местах, а иногда и говоривших на разных языках. Влияние мечтателей особенно заметно в стране, где духи предков до сих пор живы в священных скалах, озерах, камнях, помогая потомкам не забывать древних сказаний об истории своего племени. Мощь и мудрость предков до сих пор жива, но оставленные ими причудливые знаки можно разглядеть лишь благодаря мечтателям, чье предназначение состоит в укреплении связи с предками. Именно они запечатлели заветы предков с помощью тайных знаков, которые после назвали искусством: связь с духами — покровителями племени, обозначенную через тотемы, для которых выбиралось явление природы или животное; песни, которые дозволялось петь лишь посвященным, особые танцы, таинственные рисунки и космогонические мифы, определявшие место каждого племени в мире, где отсутствие письменности замещено бесконечным набором знаков, которые желающие смогут расшифровать и через сто веков. Чем больше мы читали, тем меньше понимали, слишком много там было непостижимого, зато, когда что-то постепенно прояснялось, это было пленительно, мы почувствовали, что можем скрыться от действительности в своем собственном секретном мире, который ни с кем не придется делить. На одной из наших любимых фотографий был изображен обнаженный старик, наносящий узор на каменную стену. Он сидел, подогнув под себя левую ногу, возраст его можно было определить лишь по шапке совершенно седых кудрей, а тело казалось молодым и гладким, кроме ступней: заскорузлых, пепельно-серых ступней человека, не знавшего обуви и прожившего жизнь в недоступной нам системе мышления; старик уйдет, а рисунок останется, служа вере, породившей когда-то истинных творцов, сперва выглядевших совершенными животными, а после ставших людьми, способными превратить другого в дерево или скалу или подбросить так высоко в небо, что он становился луною или одной из звезд.

Мы точно знали, что когда-нибудь туда доберемся, но сперва придется ехать в Европу — учиться в Дрездене, Амстердаме и Флоренции, а Австралию отложить на время; она будет издали манить нас, достаточно будет услыхать случайно оброненное слово, чтобы, переглянувшись, улыбнуться друг другу, зная, что наш секрет недоступен никому, кроме нас. После случившегося в фавелах я несколько недель не выходила из дому. Никого не хотела видеть. Не могла говорить с родителями. Приходила Альмут, садилась у моей постели и молчала, понимая, что говорить ни о чем не надо, пока не настал день, когда она объявила, что нашла дешевые билеты в Австралию. Мы полетим до Сиднея, оттуда поедем в Арнем-Ленд, в местечко Эль-Ширэйн. А оттуда рукой подать до Слисбека,[14] до Sickness Dreaming Place. Ей ничего не пришлось объяснять мне, мы обе знали, что она имеет в виду.

5

Отец и мать Альмут — чистокровные немцы. А в моей крови гуляет латинская добавка, отец — типичный германец, белокурая бестия, инстинктивно искал свою противоположность, пока не встретил маму. В его голосе слышны были отголоски арий Вагнера, в ее — Верди, особенно заметные, когда они начинали выяснять отношения. Мама говорила, что он выбрал ее из любопытства, понятия не имея, с кем вступает в брак: с португалкой, еврейкой, индианкой или итальянкой: хотел поглядеть, возьмет ли над ним верх чужая кровь, хотя надеялся, что она не из индейцев. Этих он так никогда и не смог понять.

Я тоже. Мои индейцы были невидимыми духами, бесшумными тенями, о которых рассказывала мама; мы с ней старались не мешать друг другу.

Альмут прекращает хаос одним своим появлением. Настоящая немка, порядок у нее в крови. Это она много лет назад настояла, чтобы мы начали копить деньги на поездку в Австралию. И она же придумала, тоже очень давно, что нам надо чему-то научиться, чтобы подрабатывать в дороге; это ведь нетрудно — мыть посуду в ресторане, стоять за баром, присматривать с чужим ребенком — что-то в этом роде. Так мы прошли курсы физиотерапевтов, куда входил массаж, комплекс упражнений для людей с жалобами на боли в спине и прочие прибамбасы.

— С такой специальностью можно в кругосветку отправляться, — заметила Альмут.

— По центрам секс-индустрии, — парировала я.

— Только если меня там не заставят трахаться со всеми подряд.

6

— Я одолжу его вам, — сказал галерейщик в Аделаиде, словно речь шла о вещи, книге или картине. А он не расслышал — вернее, как я после поняла, сделал вид, что не слышит этого.

Выставка собранных со всей Австралии рисунков аборигенов. И его картина: черная, словно ночное небо, иссеченное массой тонюсеньких белых полосочек и утыканное бесчисленным множеством точек. Первым делом в голову приходила мысль о звездах, но это было бы слишком просто. Сперва кажется, что перед тобой — однотонный черный холст, потом видишь тысячи крошечных точечек, похожих на звезды. Потом за тонкой сетью точек проступает темная тень, призрак тотемного животного, и, может быть, ему снится ручей… но до таких абстракций нашим непривычным глазам не подняться. И дело даже не в глазах, но в незнакомой системе мышления, с которой мы раньше не сталкивались. Он пытался объяснить мне все это, но не смог. Говорил, не глядя на меня; казалось, каждое слово стоит ему огромного труда. Сколько книг мы с Альмут прочли, но они не помогли нам постичь истину, которую он мог увидеть, едва взглянув на картину. И проблема не в картине. Таких в любом американском или еще каком музее десятки, у них есть даже названия вроде «Dreaming (Сон ящерицы в пустыне, ночь)»; будем считать, что именно это там нарисовано. Проблема даже не в том, что я не видела ящерки в пустыне. Проблема в самом слове dreaming.[15] От него не отмахнешься, мимо него не пройдешь, словно мимо валяющейся на земле монетки, которую не решаешься поднять. По-английски эту ситуацию все-таки можно описать, но попробуйте сделать это на любом другом языке, чтобы не пропал заключенный в слове dreaming религиозно-мистический смысл, восходящий ко временам древних пророков, к законам, ритуалам и церемониям, приводящим участников в состояние экстаза, позволяющее создавать подобные картины, ибо автор получил свою призрачную ящерку в наследство от предков. Как можно унаследовать невидимое и неосязаемое? Должно быть, где-то внутри у нас существует орган, хранящий унаследованные знания, и у него там запечатлен образ ящерки, которую мне никогда не увидеть на его картине, — вернее, не совсем ящерки, а предка, который, подтверждая свое мистическое происхождение, смог вернуться к потомку под видом ящерки, преодолев не только бесконечную череду лет, но и сопротивление явившихся невесть откуда пришельцев, понятия не имевших о традициях, которые они пытались уничтожить. Dreaming — я повторяю и повторяю про себя это слово, словно надеясь сохранить связь с царством призраков, восхитительным миром, о котором рассказывают их картины, с миром, лишь в какой-то мере сохранившимся в резервациях, в безводных пустынях, которые аборигены и сейчас еще могут читать, как мы читаем книгу или поэму. Рассматривая свои тотемы и разбирая соответствующие им знаки, каждый погружается в свой собственный, захватывающий мир, связанный с грезами и заветами предков, основанными на грезах. В городе ничего подобного не увидишь. Большинству белых австралийцев трудно оперировать метафизическими понятиями, считающимися частью мира аборигенов, переживших в древности, по мнению белых, катастрофу и потерявших в результате связь со своим прошлым и своим народом. Остались лишь священные места, земли, запретные для непосвященных, но их не удастся уберечь от пришельцев, если там найдут золото, серебро или еще что-нибудь ценное.