Ксения Шнейдер - Радости и горести (повесть в письмах)

• Название: Радости и горести (повесть в письмах)
• Автор: Ксения Шнейдер
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Детская проза
• Год: 1958

Журнальный вариант повести К. Шнейдер и Н. Теребинской «Радости и горести». Повесть опубликована в журнале «Искорка» № 11 в 1958 году.

---

Я писем твоих ему не давала читать, только сама прочитала ему то место, где ты про врага пишешь. Спрашиваю: что ты думаешь, кто этот враг? А он, знаешь, что говорит: что это шпион и что ты будто его выслеживаешь. Я перепугалась и говорю: не может быть, она же девочка! Ну и что, говорит, она особенная, ленинградская. Феликс говорит, это раньше была кровная месть из-за наследства, а теперь, если уж враг, значит, общий.

Теперь у меня две тревоги: первое — кто твой враг; второе — что ты рассердишься и писать перестанешь. И пока не напишешь, покою мне не будет.

ЛЮСЯ.

От Ирины Алдан — Люсе Климовой. 5 апреля 194… года.

Люсенька моя родная!

Ну, могу ли я сердиться на тебя? Могу ли не написать тебе? А что Феликс знает, так и пусть себе знает. Только, чтобы уж больше никому. Феликс думает, мой враг — шпион! Смешной человек, это было бы хоть интересно, а у меня даже не враг, а врагиня, девочка, пианистка, Лена. Учится со мной в одном классе, председатель совета отряда.

Живёт она у нас, недавно только из эвакуации вернулась. Её мама — школьная подруга моей мамы, она доктор, папа тоже доктор, хирург. Они ещё не демобилизовались из армии.

Ты бы знала, как я ждала эту Лену, когда узнала, что она из Сибири едет прямо к нам! Вот, думала, будет у меня друг. Потом, она ведь пианистка, играть можно вместе, она мне будет аккомпанировать. Это, знаешь, как сближает?

И вот, здравствуйте, приехала. И ничего не получилось. Мне теперь ни в школе, ни дома покою нет. Ну вот тебе пример. У нас есть такое занятие — ансамбль скрипачей. Вообрази: пятнадцать человек играют в унисон, тянут все вместе одно и то же. Говорят, это дисциплинирует и нужно для чистоты интонаций. А мне всё это ни к чему. Я ведь уже в большом симфоническом оркестре играю, в нашем, консерваторском. Сам Никандрыч как-то сказал (не мне, конечно, я случайно узнала), что у меня на редкость чистая интонация. Ну вот я и отменила для себя эти занятия. Это же специальный предмет, и на успеваемость класса мои пропуски повлиять не могут. Никак я не думала, что Лена и тут вмешается. Она же не скрипачка, какое ей дело! А ведь вмешалась. Сначала прочла мне нотацию: сознательность, дисциплина, всякие слова. Я сказала, что у меня на это есть свои причины и даже постаралась объяснить ей. Да разве она способна понять!

Ох, простить себе не могу, что я, да, я сама выбирала её в председатели! Правда, мы выбирали её за железный характер, мальчишки её побаиваются, а это очень важно. Вот и выбрали. Но это совсем не значит, что я во всём должна с ней соглашаться! Я, например, считаю так: артист, музыкант, художник должен отдавать своё искусство народу. Иначе зачем нужна музыка? И для чего нас учат? Конечно, мы ещё не настоящие артисты, знаю прекрасно. Ну и что же? Ведь и нас слушают с удовольствием. А нам радость.

Я вот выхожу на эстраду, поднимаю смычок, играю. Если это, например, Осенняя песнь Чайковского, люди сидят задумчивые, печальные, думают про что-то своё. А вот я исполняю что-нибудь светлое, радостное, и лица веселеют, люди забывают свои огорчения. Это я очень хорошо поняла, когда выступала у раненых. И потом, по-моему, наша, музыкантов, обязанность уже сейчас помогать всем людям, как тимуровцы помогают старикам и больным. Ну, а Лена рассуждает иначе. Для неё главное — её план работы, мероприятия, сборы.

Ты не думай, что я против пионерских сборов, я даже сама придумала тему: «Композитор и море». Это про Римского-Корсакова. Я бы рассказала, как он был моряком, как попадал и в штиль и в шторм, как потом написал музыку, передал море в своих сочинениях. Помнишь Шехеразаду? И вообще это замечательно — быть моряком и композитором! Я, конечно, об этом своём замысле никому не говорю. Зачем? Чтобы испортили всё? Ведь у нас как? Сейчас Ваня Королёв сделает доклад про детские годы Чайковского! Вот выходит и начинает «излагать», как на экзамене. Потом Лидочка Мельникова, робея и спотыкаясь, пробормочет про «Времена года». Сестрички Валя и Ляля отбарабанят вальс из «Щелкунчика», совсем как на уроке, хуже, чем на уроке. И так далее. Очень содержательный сбор! А Лена сияет: «мероприятие выполнено». Можно там где-то галочку поставить. А что скука, — это её мало беспокоит. Вот только Ира, видите ли, «играла хуже, чем на концерте». Это она мне каждый раз преподносит. А как же, она думает, я могу играть, если меня тошнит от таких «мероприятий»?

Ох, сколько написала, и всё о Лене. Хватит!

Про медаль Феликс правильно сказал: мы все ребята из концертной бригады Дворца пионеров награждены за выступления на фронте. Только никакие мы не особенные: ведь тогда фронт очень близко был, на трамвае доедешь. Жили мы все в детском доме. С Консерваторией я не уехала, потому что мама заболела.

В детском доме хорошо жилось, дружно. Мы заботились друг о друге. А теперь и учиться стало труднее и вообще всё не клеится. Мама часто уезжает в гастрольные поездки, папа всё старается из меня человека сделать. А главное — Лена. Я по папиному лицу вижу, что он уже знает про ансамбль: успела доложить. Я сегодня так на всё это разозлилась, что, когда скрипку настраивала, квинту перетянула, она и лопнула. Всё из-за Лены.

Дорогая Люсенька! Какое счастье, что ты у меня есть! Ты одна меня понимаешь. Целую тебя. Привет Феликсу.

Я прочла «Аэлиту» Алексея Толстого. Ух, как интересно! Непременно достань и прочти.

Твоя ИРИНА.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. Марьино, 10 апреля 194… года.

Дорогая Ирочка! Просто сказать не могу, как мне тебя жалко, что ты так расстраиваешься из-за Лены. Только, может, ты напрасно очень уж переживаешь. Я ведь к Феликсу тоже прицепляюсь, что ноги не вытирает, когда в избу входит. Или другой раз понапрасну на братишку налетит, вот я его и ругаю. Он иногда и поворчит, а по-настоящему не обижается.

Я если, бывает, рассержусь, сейчас — за вязанье, вот и успокоюсь. А Феликс, тот за молоток хватается; в хозяйстве всегда нужно прибить чего-нибудь, вот он и давай колотить, сердце и отойдёт.

Я всё думаю, как бы это вас с Леной помирить? Может, если бы ты её поучила, как интересно сборы проводить, она бы тебя послушала. Ты это так хорошо написала про музыку и море. Вот бы ей и сказала, так сбор бы и провели.

Ты, Ирочка, не расстраивайся, из сердца выброси это и будешь счастливая.

А я так рада, что ты из-за Феликса не обиделась на меня, что будешь писать. До чего ж бы я хотела с тобой по Ленинграду погулять!

Твой поклон я Феликсу передала, так он даже красный весь стал. Ничего не сказал, а сразу видно — очень обрадовался.

Ирочка, будешь сниматься, непременно мне карточку свою пришли. Ну, до свиданья, моя родная подружка! Сейчас буду маму ждать; она в городе на селекционной станции работает. У ней много дней выходных накопилось, вот она и приедет.

Целую тебя. ЛЮСЯ.

От Ирины Алдан — Люсе Климовой. Ленинград, 16 апреля 194… года.

Люсенька, дорогая моя подружка!

Я прочла твоё письмо, подумала и знаешь, что сделала: пошла к Лене и рассказала ей мой замысел про Римского-Корсакова, как ты советовала. Думаешь, она обрадовалась, вдохновилась? Ничего подобного: помолчала, а потом говорит: «Да, можно вставить в план». Ну, видишь? Как такому человеку отдавать свои мысли, мечты?

Послушай, что было дальше. Со мной сегодня приключилась ужасная глупость: сорвалась на контрольной по геометрии. Не люблю геометрии. Ну на что она музыканту? Но не в этом дело. Словом — двойка. И, к сожалению, это не только меня касается, а то я не печалилась бы нисколько: двойка, так двойка. Но вот класс… соревнование. И я решила тут же дать классу слово, что я исправлю отметку хоть на четвёрку. И только я это решила, вдруг встаёт Лена и заявляет: «Я обещаю подтянуть Иру по геометрии». Что мне оставалось делать? Я сказала: «Спасибо Лене Корецкой, но я уж сама как-нибудь». Получилось глупо.

Теперь вот что, Люся: я тебе даю слово получить четвёрку по геометрии (пятёрка не выйдет, знаю). Ты думаешь, у меня нет воли? Есть. Если у меня какой-нибудь пассаж не получается, я могу это место повторять двадцать раз, пятьдесят, сто, и в самом медленном темпе, пока не придёт настоящая лёгкость, пока не зазвучит так, как будто это не я играю, а само играется. И я эту геометрию вызубрю, что бы там Лена ни говорила.

Люсенька, ты опять просишь у меня карточку. Я не хочу сниматься, плохо выхожу на фотографии, у меня лицо не фотогеничное.

Кончаю письмо, иду зубрить проклятую геометрию.

Целую. Твоя ИРА.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. Марьино, 22 апреля 194… года.

Дорогая Ирочка!

Вот что мы сегодня с тётей Настей надумали. Ирочка, попроси свою маму и своего папу, пускай они отпустят тебя к нам в Марьино сразу, как экзамены кончатся. Ты им скажи, у них колхоз хороший, после войны хорошо поправляемся. Тётя Настя бригадиром сейчас, ей новый дом построили. Скажи, у Настасьи Климовой свои куры и гуси, свинью резали, сала насолили. Скажи, мёд есть, дедушка наш за пчёлами ходит; а мёд, он ещё полезнее конфет. Скажи, дома у них все смирные, непьющие, никаких хулиганств не бывает, а то бы тётя Настя живо за дверь выставила. А жить мы с тобой будем в горенке, это такая пристроечка.