Андрэ Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

• Название: Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго
• Автор: Андрэ Моруа
• Жанр: Проза

---

По вечерам, собравшись на постоялом дворе, наши путники смеялись, вспоминая, каких опасностей избежали в дороге. Никогда Гюго не забывал это "радостное путешествие в Швейцарию... Это одно из светлых воспоминаний моей жизни".

4. МАСТЕРСТВО

Поразительная виртуозность Гюго

не была помехой его гению.

Жюль Ренар

С 1826 по 1829 год Гюго много работал, многому научился, много создавал. Ошибочно было бы измерять его гигантские успехи датами опубликования его книг: "Оды и баллады" (конец 1826), "Кромвель" (1827), "Восточные мотивы" (1829). Некоторые написанные им вещи он держал в ящике стола по два-три года. В "Восточных мотивах" содержатся стихи, написанные в 1826 году; очаровательная "Песенка шута" из драмы "Кромвель" напечатана была в виде эпиграфа еще в "Одах и балладах". Лучше будет проследить общую линию его поисков.

В эти годы поэзия становится для него искусной игрой, в которой он чувствовал себя мастером. Официозные "Оды" доставили ему то, что они могли дать: теперь у него появилась публика; книгоиздатель Лавока заплатил ему четыре тысячи франков за сборник "Разные стихи". Путешествия, беседы с Нодье, изучение поэтов XVI века вызвали у него интерес к немецким и шотландским балладам (так возникли баллады "Невеста литаврщика" и "Два лучника"), а с другой стороны, у него появилось стремление к чистой виртуозности. Он создавал фантастические баллады, или, как он называл их впоследствии, "романсы". Политический или религиозный смысл в том, что он писал тогда, значил для него довольно мало. Он уже был далек от мысли, которую высказал в 1824 году, утверждая, что вся поэзия должна быть монархической и христианской. Теперь его стихи только очаровательны.

Если ты в пути

Ночью - не шути

С судьбиной.

Зренье напряги,

Тропкой не беги

Пустынной.

Хмурый океан

Заволок в туман

Долины,

Чтоб светить не мог

Даже огонек

Единый...

Мрачен темный бор

Вдруг настигнет вор

С дубиной?

Слышен хор дриад,

Что людей манят

В трясины;

Здесь нашел конец

Не один беглец

Невинный...

Духи под луной

Пляшут танец свой

Старинный...

[Виктор Гюго, "Песенка шута" (драма "Кромвель")]

Слова здесь поставлены лишь ради их музыкальности. То он развлекается ("Охота бургграфа"), чередуя на восьми страницах восьмисложную строку стихотворения с односложной, которая звучит, как эхо.

Старый бургграф с сенешалем у гроба

Оба.

Готфрид святой, ты для нас господин

Один

[Виктор Гюго, "Охота бургграфа" ("Оды и баллады")].

То он пишет длиннейшую балладу трехсложным стихом ("Турнир короля Иоанна"). Да можно ли считать это только виртуозностью? Это скорее уж акробатика, гимнастические трюки, поражающие непринужденностью, почти что сверхчеловеческой легкостью исполнения.

Молодому поэту Виктору Пави он дал тогда такой совет: "Быть очень требовательным в отношении богатства рифмы, единственной прелести нашего стиха, а главное, чтобы мысль всегда укладывалась в четкие рамки строфы..." Это требование, добавил Гюго, - результат изучения (плохого или хорошего) самого духа нашей лирической поэзии. Тут он близок к другим крупным поэтам Франции, которые столетием позднее учили, что присутствие образного слова, уже является элементом красоты, что наш язык, лишенный разнообразия в ударениях, требует точных ритмов и правильных рифм и, наконец, что поэзия - это прежде всего музыка.

Эта поразительная эволюция в творчестве Гюго началась после торжественных "Од". Когда вышли в свет "Оды и баллады" (1826), Ламартин написал ему из Флоренции: "Хочу по-дружески еще раз дать вам суровый совет: не стремитесь к оригинальности! Подумайте хорошенько, прав я или нет: ведь это игра ума, а не то, что вам надо..." "Глобус" - умный и серьезный журнал - не очень благосклонно относился к Виктору Гюго. Этот либеральный орган печати, призывавший к международным культурным связям, раздражала, а иногда и возмущала "Французская Муза" и ее салонный католицизм. Однако редактора журнала, Поля-Франсуа Дюбуа, преподавателя литературы и журналиста, человека властного и даже гневливого, однажды затащили на улицу Вожирар к "ангелу Виктору", как говорила Софи Гэ, и Дюбуа потом признался, что его очаровала молодая чета Гюго: "В скромной квартирке над столярной мастерской я увидел в крошечной гостиной молодого поэта и молодую мать, баюкавшую свою малютку дочь, учившую ее складывать молитвенно ручонки перед гравюрами рафаэлевских мадонн с младенцами Иисусами. Эта наивная, искренняя, хотя и немножко театральная сцена растрогала и восхитила меня..." Гюго, со своей стороны, заверил редактора "Глобуса" в своей симпатии к нему: "За те немногие часы, которые я провел подле вас, вы внушили мне чувство истинной дружбы..."

Когда "Оды и баллады" вышли в свет, Дюбуа, сохранивший нежные воспоминания о "святом семействе" с улицы Вожирар, передал книгу своему бывшему ученику в Бурбонском коллеже Шарлю-Огюстену Сент-Беву, который вел отдел литературной критики в "Глобусе", и сказал ему: "Вот стихи молодого варвара Виктора Гюго, у которого есть талант... Я с ним знаком, и мы иногда встречаемся". Сент-Бев написал большой и похвальный отзыв, но разумно предостерегал в нем автора от крайностей: "В поэзии, как, впрочем, и в другом, ничего нет опаснее, как чрезмерная сила; если ее не укрощать, она может наделать много вреда; из-за нее то, что было оригинальным и новым, вполне способно сделаться странным; яркий контраст перерождается в жеманную антитезу; автор стремится к изяществу и простоте, а приходит к слащавости и упрощенности, он ищет героическое, а встречает гигантское; если же он когда-нибудь попытается изобразить гигантское, ему не избежать ребячливости..."

Критик был еще моложе поэта (младше его на два года), но он обладал широким образованием, чутьем к оттенкам и был одним из самых проницательных умов своего времени. Он отличался также врожденной тонкостью вкуса, верностью суждений. Остатки религиозности боролись в нем с реалистическим и скептическим духом, развившимся благодаря научным занятиям. Этот лирик и позитивист страстно мечтал о счастье, о любви и страдал, думая, что он не может внушить любовь. Внутренняя жизнь занимала его больше, чем живописность фразы. В своей статье он восхищался "пламенным стилем Гюго, его красочными образами, нежданными их переходами, гармонией его стиха", но из всех "Од и баллад" больше всего хвалил он те немногие стихотворения, в которых Виктор Гюго, возвышаясь над виртуозностью, изливал чувства, поднимавшиеся из глубины его души. "Постарайтесь вообразить себе самые чистые часы любви, самую целомудренную нежность в браке, самое священное слияние душ перед взором господа, словом, вообразите в мечтах наслаждения страсти, похищенной с небес, слетевшие к нам на крылах молитвы, и все ваши мечты осуществит да еще и превзойдет поэт Гюго в стихотворениях, которым он дал прелестные названия: "Еще раз о тебе" и "Ее имя". Цитировать их - это значит омрачить их целомудренную тонкость чувства". Действительно, это были задушевные стихи, проникнутые нежной лиричностью.

Люблю и чту тебя, как высшее созданье,

Как предков правнуки благоговейно чтут,

Как любит брат сестру, что делит с ним страданья,

А старики - внучат, которые к ним льнут.

Я так люблю тебя, что слезы умиленья

Текут из глаз моих при имени твоем...

[Виктор Гюго, "Еще раз о тебе" ("Оды и баллады")]

Легко понять, как радовались молодые супруги, читая 2 января 1827 года эти похвалы стихам, дорогим для них, появившиеся в обычно суровом журнале. Их не огорчили некоторые оговорки критика, - общий тон статьи был благожелательный и даже почтительный; Гете, прочитав ее, не ошибся в своем суждении - 4 января он сказал Эккерману: "Виктор Гюго - истинный талант, на который оказала влияние немецкая литература. Его юность была, к несчастью, ущемлена в поэзии педантизмом лагеря классицистов, а теперь, извольте-ка, даже "Глобус" за него, - стало быть, он победил". Гений распознал гения.

Статья в "Глобусе" была подписана инициалами - С.Б. Виктор Гюго написал редактору журнала, господину Дюбуа, два письма - в первом спрашивал, кто такой этот С.Б., а во втором благодарил его.

Виктор Гюго - Полю-Франсуа Дюбуа, 4 января 1827 года:

"Я так ценю ваши труды, господин Дюбуа, что не решился бы побеспокоить вас изъявлением своей признательности. Надеюсь, однако, что вы не откажете мне в разрешении зайти поблагодарить вас. И не будете ли вы так добры прислать мне адрес господина Сент-Бева, которому мне также хотелось бы выразить, что я испытывал, читая его превосходную статью. Все, что говорится в ней, даже то, что могло бы противоречить моим взглядам или задеть мое самолюбие, сказано достойным тоном благожелательного и честного человека, это восхищает меня, и его замечания, очень ценные сами по себе, становятся для меня просто драгоценными.

Надеюсь, что еще до тех пор, когда мне удастся пойти к господину Сент-Беву и сказать ему все это устно, вы, господин Дюбуа, будете любезны передать ему живейшую мою благодарность. Позвольте мне также сказать, что вы принадлежите к числу тех немногих людей, к которым меня с первой же встречи привлекает искренняя симпатия, и я горжусь ею..."