Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

• Название: Прометей, или Жизнь Бальзака
• Автор: Андрэ Моруа
• Жанр: Проза

---

Его появление всякий раз поражает присутствующих: плохо причесанные, торчащие во все стороны напомаженные волосы; полное и словно влажное лицо. Когда он входил в гостиную - рано погрузневший, слегка отдуваясь, - в первую минуту его читательницы спрашивали себя: "Как? И это наш Бальзак?" Но едва он устремлял на них свои глаза с золотистыми искорками, дамы воспламенялись. Гроза, ураган, электрический вихрь наполняли комнату. Невысокий человек с могучими плечами начинал рассказывать, и красавицы аристократки слушали точно завороженные. Кто посмеет обвинить в вульгарности писателя, чей ум ослепляет, как молния, чье превосходство неоспоримо?

Увы! Многие завистники или люди, не способные оценить его силу, держались на расстоянии, а он был слишком чувствителен, чтобы не угадывать, что некоторые думают о нем самом и его манерах. Какая мука! Какая жажда взять реванш! "Я постиг множество вещей, и постигать их было столь горестно, что отвращение к этому миру овладело моей душою... Эти люди заставили меня понять Руссо". Он утешал себя мыслью, что художник должен быть несчастлив: "...талантливый человек десять раз на дню может показаться простаком. Люди, блистающие в салонах, изрекают, что он годен лишь быть сидельцем в лавке. Его ум дальнозорок... он не замечает окружающих его мелочей, столь важных в глазах света" [Бальзак, "О художниках"]. Еще сильнее раздражало Бальзака тупое самодовольство разбогатевших буржуа: "Могущество денег ведет к возникновению самой унылой аристократии - аристократии денежного мешка".

Был ли Бальзак революционером? Отпрыск буржуазной семьи из квартала Марэ, любовник светских женщин, он не желал коренных перемен. Он осуждает крайние взгляды и правой и левой партии. В "Сценах частной жизни" он сожалеет о нелепом преследовании республиканцев и бонапартистов. Любые проявления ханжества его коробят. В образе аббата Фонтанона, исповедника Анжелики де Гранвиль ("Побочная семья"), он выводит лицемерного и честолюбивого пастыря - такую фигуру мог бы создать антиклерикал Стендаль. Двумя годами позднее в "Турском священнике" Бальзак разоблачит тайную власть Конгрегации, сообщества церковников и мирян, созданного, чтобы оказывать давление на власти: благодаря этому полковой священник следит за производством офицеров, а главный викарий - за назначением префектов. Свои мысли Бальзак вложил в уста графа де Фонтана ("Загородный бал"). Вандеец, отказавшийся служить Наполеону, он вначале осуждал соглашательскую политику Людовика XVIII, но потом понял этого государя-философа и принял его умеренный либерализм. Для того чтобы спасти королевство от новых смут, надо было добиться компромисса между буржуа, скупившими во время Революции национальное имущество, и эмигрантами, закосневшими в своих убеждениях. Главная задача - настолько укрепить власть, чтобы она могла навязать такой компромисс. Политика есть умение добиваться равновесия сил.

Часто несправедливо утверждали, будто Бальзак шел к легитимизму под влиянием суетных расчетов - для того чтобы быть принятым в том или ином салоне или желая понравиться какой-нибудь знатной даме. Но, по правде говоря, он так никогда и не стал законченным легитимистом; в отличие от Шатобриана он никогда не будет испытывать привязанности к своему королю, но он также не станет и убежденным сторонником оппозиции, как, например, Карро или Сюрвиль. Бальзак понимает и восхищается нравственной чистотой некоторых республиканских вождей, но находит также величие души в верности вандейцев королю, он искренне любит старинного своего друга Даблена, либерала, глубоко преданного завоеваниям 1789 года; но сам Бальзак хочет, чтобы действия отвечали требованиям того или иного исторического периода. Революция полностью меняет условия задачи: теперь уже нельзя действовать так, словно ее никогда и не было. "Те акты и те идеи, которые Революция последовательно претворяла в жизнь, неискоренимы; ее надо принимать как совершившийся факт". Бальзак с явной симпатией относится к "благородному поборнику рухнувшего мира", но утверждает поступательный ход истории, знает, что ее не повернуть вспять.

Восьмого мая 1830 года он публикует в журнале "Мода" любопытный рассказ "Два сна": в 1786 году в гостиной собрались Калонн, Бомарше, рассказчик и два никому не известных человека - хирург и провинциальный адвокат. Читатель тотчас же догадывается, что это Марат и Робеспьер. Каждый из них вспоминает свой сон. Робеспьеру привиделась Екатерина Медичи. Королева объясняет ему причины Варфоломеевской ночи. По ее словам, она руководствовалась не жестокостью, не фанатизмом, не честолюбием, а только государственными соображениями. "Для того чтобы укрепить нашу власть в ту пору, нужно было иметь в государстве одного Бога, одну веру, одного властелина". Как ни ужасна была резня, она представлялась ей единственным средством, чтобы избежать еще более кровопролитной бойни. "Да, ты слушаешь меня..." - обращается она к Робеспьеру. И читатель мысленно доканчивает фразу. "Я обнаружил, - признается в заключение Робеспьер, - что какая-то часть моего существа принимала жестокую доктрину этой итальянки". Всем известно, что наступил день и адвокат из Арраса, как в свое время Екатерина, пришел к необходимости убивать людей ради сохранения единства в государстве. А что думал сын Бернара-Франсуа Бальзака о подобном методе, который, как показала история, оказался на деле не таким уж успешным? Он почти готов одобрить и Екатерину Медичи, и Макиавелли, и Робеспьера, и Меттерниха. Приблизительно в это же время Бальзак писал: "Он сделался глубоким политиком, ибо презирал человечество. Разве не определяет это чувство тайную доктрину всех знаменитых людей, которыми мы восхищаемся?"

В повседневной жизни герцогиня д'Абрантес преподала ему урок макиавеллизма в миниатюре. Она заставила Бальзака изрядно поработать над ее "Мемуарами", а когда они принесли ей успех, беззастенчиво отрицала какую-либо его причастность к этому. "Я вынуждена была так действовать, объясняла она ему. - Как можете вы желать, чтобы я позволила отнять у себя те небольшие достоинства, какими, возможно, отличается мое произведение? Заклинаю вас, будьте серьезным человеком и никому не повторяйте своих слов. Вы ведь заботитесь о своей репутации, подумайте же, что ваше поведение недостойно и граничит с пошлостью". Правда, другая его приятельница, Зюльма Карро, выказала себя ожесточенным противником Макиавелли. Бальзак больше не навещал ее в Сен-Сире так часто, как ему хотелось; работа, правка корректур поглощали все его время: "Дни бегут, они тают у меня в руках, как лед на солнце. Я не живу, я чудовищно растрачиваю силы, но какая разница, умереть от работы или еще от чего-нибудь". Госпожа Карро была республиканка и упрекала Бальзака в соглашательстве. "Не укоряйте меня в отсутствии патриотизма, - отвечал он, - все дело в том, что ум позволяет мне по достоинству оценивать людей и события. Это все равно что возмущаться подсчетами, которые указывают вам на близость разорения. В годину Революции гений правителя состоит в том, чтобы добиться единения; именно это и превратило Наполеона и Людовика XVIII в талантливых государственных деятелей". Одно дело - политическая доктрина, другое дело - претворение ее в жизнь. Бальзак это сознавал. Зюльма отрицала.

Среди всех этих упреков, обвинений, противоречивых требований, обрушивавшихся на Бальзака, госпожа де Берни оставалась для него мирной гаванью. Dilecta, пожалуй, уже не возбуждала его желаний, но кто другой выказывал такую готовность прийти ему на помощь? Она помогла ему сформироваться; теперь он ушел далеко. И она просила только, по словам, Франсуа Мориака, "скромного места у ног ставшего взрослым ребенка и позволения следить за ним материнским оком". Она обладала величайшим достоинством, какое может иметь женщина в глазах писателя: возле нее ему хорошо работалось. В мае - июне 1830 года Бальзак решил уехать вместе с Лорой де Берни в Турень. В Сен-Сир-сюр-Луар (селение, где он в раннем детстве жил у кормилицы) они поселились в старинной очаровательной усадьбе Гренадьера. Площадка, на которой стоял дом, возвышалась над чудесной долиной. Туром, островами на реке, колокольнями, замками. Сюда вела пологая дорога, змеившаяся среди виноградников. То было дивное убежище для работы и любви. Перед тем как обосноваться здесь, наши путешественники спустились на небольшом судне вниз по Луаре. Бальзак "смеялся, шутил, казалось, готов был сочинять каждый день по двадцать романов и статей, но приходил в ужас при одном взгляде на перо, бумагу и чернильный прибор". Они посетили Сомюр, Ле-Круазик, Геранду, и безукоризненная память писателя запечатлела эти живописные городки, солончаки, океан.

Бальзак - Виктору Ратье (из "Ревю де Пари"),

Гренадьера, 27 июля 1830 года:

"О, если бы вы только знали, что такое Турень... Тут забываешь обо всем. Я даже прощаю местным жителям их глупость, ведь они так счастливы! А как вам известно, люди, которые вкушают слишком много радостей, неизбежно тупеют. Турень прекрасно объясняет, откуда берутся "лаццарони". Я дошел до того, что смотрю теперь на славу, палату депутатов, политику, будущее, литературу как на ядовитые приманки, которые разбрасывают для бродячих псов... и говорю: "Добродетель, счастье, жизнь - все это обретет тот, кто поселится на берегу Луары, располагая шестьюстами франками годового дохода".