Борис Можаев - Саня

• Название: Саня
• Автор: Борис Можаев
• Жанр: Русская классическая проза

---

Пели много и с особенным успехом "Стеньку Разина" с припевками. Высокий носатый тракторист, стоявший спиной к кабинке, очень забавно дирижировал чьей-то босоножкой. В конце припевки он вдруг выкрикивал тоненьким голосом: "Девушки, где вы?" - "Мы тута, тута", - отвечали ему хором швеи. После чего парень корчил огорченную рожу и ухал басом: "А моя Марфута упала с парашюта". - "У-у-у!" - пронзительно кричали девчата, изображая рев падающей бомбы. "Бум!" - заканчивал парень и свинцовым кулачищем бил по кабине. Шофер притормаживал машину и спрашивал, высовываясь из кабины:

- Чего? Сойти, что ль, кому?

В ответ раздавался дружный хохот.

- А, чтоб вас разорвало! - ругался шофер.

Грузовик трогался, и начинался новый куплет.

Саня смеялась вместе со всеми и даже стала подпевать, присоединившись к швеям. И только кассирша была недовольна тем, что перебили ее рассказ, и скептически смотрела на поющих.

Наконец за рыжими полосами соевых массивов, сквозь кущи прибрежных талов засквозили тусклым блеском широкие речные плесы.

Машина подошла к берегу протоки и остановилась.

- Ура, Амур! - дружно закричали в кузове и попрыгали все враз. Потом бежали наперегонки к воде.

Саня много слышала об Амуре, читала, но никогда еще не видела его. И теперь вдвоем с Валерием, на неведомо откуда взявшейся лодке, она плыла по тихим протокам и удивлялась всему: вот одиноко стоит округлый тальниковый куст и глубоко-глубоко под воду уходит его отражение. "Ишь ты, - думает Саня, - сам-то с крапиву, а посмотришь на отражение - целый дуб". А как много здесь проток, и острова, острова! И реки-то не видно. Куда ни посмотришь - все берега. Озеро, огромное озеро и тысяча островов! А вон тот дальний берег такой низкий, что прибрежный лесок, кажется, растет прямо из воды. Чудеса!

- А что это за вывески? - спрашивает она Валерия, указывая на столбики с красными досками, похожими издали на флажки.

- Это не вывески, а створные знаки, - смеется Валерий.

Он смотрит цепким прищуром на Саню и мощно, размеренно загребает веслами; они проворно, как ладошки, снуют над водой и тихо хлюпают, словно оглаживают, ласкают воду. И этот ласковый весельный плеск волнует Саню, будто что-то обещает, что-то нашептывает ей.

Стояла та особая предзакатная пора тихого теплого дня, когда все вяло и покорно замирает в ожидании ночи. Ветру надоело дуть за день, травам шептаться, кузнечикам трещать, и даже солнцу надоело греть эту большую степь; оно потихоньку остывает и незаметно подкрадывается к дальним сопкам, словно хочет спрятаться за них.

А как чудесны в это время амурские протоки! Какими цветами играет в них вода! Если смотреть на воду прямо перед собой, обернувшись лицом к солнцу, то близко увидишь нежный-нежный зеленовато-голубой цвет, дальше, к берегу, все розовеет, светится изнутри, словно кто-то под водой зажигает огромные лампы, и чем дальше к берегу на закат, тем краснее, гуще цвет, и вот вода уже багровая, как кровь, вся в тревожных блестках, и дрожит, и переливается... И так тревожно, так радостно становится на душе! Отчего это?

На одном острове Валерий сорвал саранку, ярко-красную, в черных крапинках, и поднес ее Сане.

- Смотри-ка, дикая лилия! Осень подходит, а она все еще цветет, удивилась Саня.

- Цветы цветам рознь, - снисходительно пояснил Валерий. - Иные еще не успевают как следует распуститься, а уже и отцветают. А иные всю жизнь цветут. Так, между прочим, и люди. Закон.

Потом он фотографировал Саню собственным аппаратом "Зоркий".

- Я больше всего люблю этот ракус, - говорил он, показывая Сане свой профиль, - а потом этот. - Он оборачивался в полуфас и значительно смотрел ей в глаза.

"Ракурс", - хотелось поправить Сане, но сделать это она почему-то стеснялась. "Ах, не все ли равно, в конце концов, - решила она, - главное, мне весело".

В сумерках выпала роса и стало прохладно. В обратный путь Валерий сел в кузове рядом с Саней и укрыл ее своим сереньким пиджачком. С противоположной скамейки за ними всю дорогу зорко следила кассирша.

4

В этот вечер Сергунков бегал в огород вешаться. Еще с утра, выпроваживая его из избы, Степанида сказала ему:

- Либо поезжай в город, восстановись, либо подыхай под забором.

К вечеру он пришел из Звонарева пьяный и начал так смело стучать в окно, что разбил стекло. Затем он грудью навалился на подоконник. И пыхтя, как кузнечный мех, пытался втащить в окно свое грузное тело, но был сбит мощной рукой супруги и облит водой.

Мокрый и униженный, он торжественно проклял и жену, и дом, и станцию Касаткино. После чего, точно слон, разбрызгивая лужи, тяжело и неуклюже побежал в огород. Там он намотал на шею тыквенную ботву и пробовал повеситься на плетне. Ботва, конечно, порвалась под его тяжелым телом, но жена испугалась, и наступило примирение.

Наутро он пришел к Сане с просьбой.

- Ты пожалей меня, старика. Оставь мою дочь сторожем. Я уж сам буду за нее стоять. Мне все равно делать нечего.

Надо сказать, что дочь Сергункова хоть и числилась сторожем, но не работала. Сторожили за нее всей семьей, поочередно. Хозяйка, опасаясь за эту должность, и настропалила своего супруга поговорить с начальницей. Теперь Сергунков обращался с Саней почтительно, его и без того узкие глаза еще больше щурились в подобострастной улыбке, и Сане было жаль этого грузного пожилого человека.

- Но ведь, Николай Петрович, вы же сами знаете: нельзя держать на работе одного, а деньги платить другому. И так вместо вашей жены золовка работает.

- Ах, милая, ну какая разница! - деланно засмеялся он тоненьким торопливым смешком. - Все в один котел идет. Ты уж уважь меня, старика, а то мне житья не будет. Ведь у меня Степанида не жена - тигра. Я бы сам поступил в сторожа, ну ее к бесу! Да нельзя, на полной пенсии.

- Ладно, Николай Петрович, - уступила Саня, досадуя на свою нерешительность. - Только учтите, долго это продолжаться не может. Сами договаривайтесь с дочерью и женой.

- Спасибо тебе, дочка.

Глядя на широкую спину и вислые плечи уходившего Сергункова, Саня никак не могла понять, чего здесь больше - настоящего горя или притворства, желания поиграть в несчастного. "В самом деле, чего ему не хватает? думала Саня. - Построил себе дом, вышел на приличную пенсию, зять работает завскладом в гарнизоне, жена получает зарплату за глухую Полю, и дочь еще успел пристроить. Нет, долго я не выдержу. Я его выпровожу, вместе с дочерью".

Вообще в первые дни было много жалоб от подчиненных: жаловались на жизнь, на работу, друг на друга, на жен и даже на погоду. Слушая их, можно было подумать, что съехались они все из райских мест, а почему не уезжают обратно - непостижимо. Сане еще не знаком был сладкий обман воспоминаний людей ленивых и мечтательных, для которых выдуманное счастливое прошлое есть намек на свою значительность. "Были когда-то и мы рысаками". Не догадывалась еще Саня и о том, что жалобой пользуются как замаскированной лестью и доносом.

- Я, как народный депутат сельского Совета, обращаю ваше внимание на исключительно халатное отношение к своим обязанностям буфетчика, его же и завхоза, - говорил Шилохвостов, и Сане казалось, что фразы проходят через его длинный, веретенообразный нос и оттого становятся тоже длинными и какими-то кручеными. - Ведь он что допускает? Он прямо из конюшни, допустим, там лошадь почесав или еще что, с навозом, допустим, повозится, идет в буфет, торгует хлебом, а руки не моет.

- Так почему ж вы ему не скажете? - удивлялась Саня. - Почему не призовете его, как депутат, к порядку?

- С моей стороны предупреждение было, - торопливо заверял Шилохвостов. - С другой стороны, вы, как начальник, обязаны знать все, как говорится, отрицательные недостатки.

Пыталась несколько раз посвятить Саню в свою былую счастливую жизнь кассирша.

- Мы, жены офицеров, любили развлекаться. Бывало, пойдем в магазин, возьмем по сто граммов конфет, этих, потом этих, потом этих...

- Некогда мне про конфеты слушать, - прерывала ее Саня. - Все вы раньше хорошо жили, наслушалась я уж...

И даже Кузьмин пришел с жалобой на Сергункова.

- Он мне за десять стаканов смородины не уплатил по полтора рубля за стакан. Вот тут записано, - и Кузьмич подал Сане четвертушку тетрадного листа. - Так что вы у него из пенсии вычислите.

И этому тоже мало...

- Хорошо, - сказала Саня. - Я передам вашу жалобу в суд.

Кузьмич подозрительно покосился на Саню и забрал расписку.

Саня не любила и не понимала жалоб. Ее крутой и горячей натуре чужды были покорность и унижение жалобщиков. "Видишь чего не так - сам исправляй. Я отучу их от этой слезной привычки. Я им здесь все переверну. Во-первых, радио надо провести, во-вторых, осветить нужно станцию. Эх, вокзал бы построить новый! А главное, надо чего-то сделать такое, чтобы они все ходили на цыпочках от радости".

Она была похожа на молодого орленка, поднявшегося впервые высоко над степью: его пьянит необъятный простор, он бросается грудью на сильный встречный ветер, и откуда ему знать, что порывистый степной ветер может поломать неокрепшее и неумело поставленное против ветра крыло...