Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1

• Название: Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1
• Автор: Джакомо Казанова
• Издательство: Ленинград “Васильевский остров”
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1991
• ISBN: 5-7012-0064-7

Мемуары знаменитого авантюриста Джиакомо Казановы (1725—1798) представляют собой предельно откровенный автопортрет искателя приключений, не стеснявшего себя никакими запретами, и дают живописную картину быта и нравов XVIII века. Казанова объездил всю Европу, был знаком со многими замечательными личностями (Вольтером, Руссо, Екатериной II и др.), около года провел в России. Стефан Цвейг ставил воспоминания Казановы в один ряд с автобиографическими книгами Стендаля и Льва Толстого.

Настоящий перевод “Мемуаров” Джиакомо Казановы сделан с шеститомного (ин-октаво) брюссельского издания 1881 года (Memoires de Jacques Casanova de Seingalt ecrits par lui-meme. Bruxelles, Rozez, Libraire-editeur, 1881.)

и составляет приблизительно одну четвёртую его часть.

Для включения в русский перевод были отобраны те части “Мемуаров”, которые:

во-первых, отражают существенные события в жизни автора;

во-вторых, представляют исторический интерес (встречи с Руссо, Вольтером, Фридрихом II, путешествие в Россию) и показывают нравы века;

в-третьих, наиболее обработаны в отношении драматургии и стиля повествования;

и, наконец, просто занимательны, как житейские рассказы.

---

“Я не умру, а буду жить и возносить хвалу Всевышнему”.

“Господам Инквизиторам Республики надлежит употреблять все средства, дабы не выпускать осуждённого из-под Свинца. Сей последний, будучи обязанным своим словом, также должен сделать всё от него зависящее, дабы доставить себе свободу. Их право основано на законе, право узника есть сама природа. Равно как не надобно им его согласие, так и он не должен спрашивать их соизволения, дабы возвратить себе свободу.

Джиакомо Казанова, пишущий сие в горечи своего сердца, знает, что его может ожидать несчастие быть схваченным прежде, чем удастся ему покинуть пределы Республики, и тогда окажется он под мечом тех, от кого пытался спастись. Но если сие суждено ему, он призывает человеколюбие своих судей, дабы не отягощали они его участь наказанием за свойственное природе человека побуждение. Он умоляет, буде окажется схваченным, чтобы вернули всё ему принадлежащее и водворили в прежнюю его камеру. Написано за час до полуночи, без света, в камере графа Асквино, октября 31 дня 1756 года”.

Луна уже зашла, и пора было уходить. Я привязал к шее отца Бальби половину верёвок, а на плечо — свёрток с его пожитками, и то же самое проделал с самим собой. Оставшись в одних жилетах и при шляпах, мы направились к лазу.

“И тогда мы вышли
созерцать звёзды”.

(Данте)

Я вылез на крышу первым, отец Бальби следовал за мною. Встав на четвереньки, я с силою вонзил пику промеж двух свинцовых листов и, отогнув один, зацепился за него пальцами. Таким манером мне удалось подтянуться до самого верха крыши. Монах же вцепился в пояс моих панталон, и мне пришлось исполнять тягостную должность вьючного животного, которое к тому же тащит за собою ещё и повозку. Всё это происходило на крутой поверхности, сделавшейся скользкой вследствие обильного тумана.

В середине сего опасного восхождения монах вдруг запросил остановки; один из его свёртков отвязался и, как он думал, ещё не вывалился за карниз. Первым моим побуждением было пнуть его ногой и отправить вслед за свёртком. Но, слава Богу, у меня достало хладнокровия не делать этого, ибо, оставшись один, я не смог бы спастись. На вопрос мой, что находилось в свёртке, уж не верёвки ли, он объяснил, что завернул туда одну рукопись, найденную им на тюремном чердаке, посредством которой можно было обогатиться. Я еле внушил ему, что даже один шаг назад может погубить нас. Бедняга вздохнул, и мы продолжали карабкаться.

Преодолев с величайшим трудом пятнадцать или шестнадцать свинцовых листов, достигли мы самого конька крыши, на который я уселся верхом, а монах последовал моему примеру. Спины наши были обращены к Сан-Джордже-Маджоре, а в двухстах шагах от себя мы видели купола Св.Марка, который составляет часть Дворца и есть не что иное, как часовня дожа. Ни один монарх в мире не может похвалиться столь прекрасной придворной церковью. Я прежде всего освободился от своей ноши и пригласил к тому же моего сотоварища. Он подложил верёвки под себя, а потом ему вздумалось снять шляпу, но из-за неловкого движения она выпала и покатилась вниз по крыше, чтобы присоединиться в канале к уже оброненному свёртку. Бедняга был в отчаянии.

— Дурной знак! — простонал он. — Мы едва начали, а я уже без рубашки, шляпы и драгоценной рукописи с любопытнейшим описанием всех празднеств во Дворце Республики.

Я велел монаху оставаться на месте и с пикой в руке, не слезая с конька, без труда продвинулся по всей крыше. Почти час осматривал я её со всех сторон, но нигде не увидел  ничего, за что можно было бы зацепить верёвку. Я чувствовал себя в совершенной растерянности.

Надобно было на что-то решаться: или выходить каким-нибудь образом, или вернуться в тюрьму, может быть навсегда, или, наконец, утопиться в канале. При таком выборе многое зависело от случая. Взгляд мой остановился на одном из слуховых окон со стороны канала. Оно было достаточно удалено от того места, в котором мы вышли на крышу и, следственно, располагалось не над тюрьмой, а над теми апартаментами дворца, где утром принято отпирать двери. Я не сомневался, что дворцовые служители, даже если бы мы были замечены и приняты за величайших злодеев, не только не отдали бы нас в руки правосудия, но и всячески споспешествовали бы нашему бегству. Столь ужасной была инквизиция в глазах каждого.

Итак, надлежало осмотреть сие слуховое окно. Я осторожно соскользнул вниз и, усевшись верхом на его крышу и вытянув шею, увидел, что оно забрано маленькой решёткой, позади коей было оконце из квадратиков стекла в свинцовом переплёте. Решётка, несмотря на малую свою толщину, показалась мне при отсутствии пилки непреодолимым препятствием. Я начал уже падать духом.

Читатель-философ! Если ты хоть на миг поставишь себя в моё положение, если ты проникнешься теми страданиями, кои выпали мне в течение пятнадцати месяцев, если подумаешь об опасностях, подстерегавших меня на свинцовой крыше, где малейшее неловкое движение грозило потерею жизни, наконец, если возьмёшь в соображение, что у меня оставалось всего несколько часов на преодоление возраставших с каждым шагом трудностей и что при вполне вероятной неудаче ожидало меня усугубление жестокости неправедного трибуната, тогда то признание, каковое хочу я сделать тебе во всей чистоте истины, не может унизить меня в твоих глазах.

Колокол Св.Марка, пробивший как раз полночь, был тою силою, которая подобно сокрушительному толчку пробудила мой разум и заставила выйти из угнетавшей мой разум нерешительности, Я вспомнил, что в наступающий день празднуют всех святых, а значит, и моего небесного покровителя, буде у меня есть таковой. Но, должен признаться, куда более подбодрило меня земное предсказание любезного моего Ариосто: Fra il fin d'ottobre e il capo di novembre.[10]

Звук колокола показался мне говорящим талисманом, который призывал меня к действию и обещал победу. Улёгшись на живот и свесившись над решёткой, просунул я свою пику под оконницу, стараясь выломать её целиком. Через четверть часа цель была достигнута, и неповреждённая решётка оказалась в моих руках. Окно я разбил без всяких затруднений, хотя и поранил до крови левую руку.

С помощью моей пики я вновь забрался на конёк крыши и возвратился к тому месту, где оставил своего сотоварища. Он был в яростном отчаянии и осыпал меня самыми последними ругательствами за то, что я так надолго бросил его. Он ждал лишь семи часов, дабы вернуться в тюрьму.

— А обо мне вы подумали?

— Я полагал, что вы свалились с высоты.

— И вместо радости видеть меня встречаете проклятиями?

— Что вы так долго делали?

— Идите за мною и увидите.

Взяв свои свёртки, я направился к слуховому окну, и когда мы приползли туда, рассказал Бальби о сделанных мною розысках, спросив при этом его мнение о том, как лучше всего забраться внутрь чердака. Сие не представляло трудности для одного из двоих, ибо другой мог спустить его на верёвке, но непонятно, что оставалось потом делать первому. Поелику мы не знали, сколь велико расстояние от окна до пола, легко было переломать руки и ноги. На это спокойное моё рассуждение, выраженное самым дружественным тоном, сей скот ответствовал: “Спускайте сначала меня, а потом у вас будет время придумать, как быть дальше”.

Признаюсь, первым моим побуждением было вонзить в него пику, но, благодаря доброму моему гению, я удержался и не обратил к нему ни слова упрёка. Вместо того достал я из свёртка верёвку и, подвязав его подмышки, спустил вниз до крыши слухового окна. Потом велел влезть в оное по пояс, а за сим спустился туда же и сам. Лёжа на слуховом окне и крепко держа верёвку, я опустил монаха на пол чердака. Расстояние до него оказалось футов пятьдесят, и было бы безрассудно рисковать, прыгая с такой высоты.

Не зная, на что решиться, и надеясь лишь на вдохновение, я снова вскарабкался до конька крыши и, заметив оттуда место, которое ещё не осматривал, направился к нему. Это была площадка возле большого слухового окна, недавно перекрытая новыми свинцовыми листами. Здесь же стоял таз с застывшей штукатуркой и достаточно длинная лестница, по которой можно было бы спуститься мне к своему сотоварищу. Привязав верёвку за первую ступень, подтащил я сию неудобную ношу к нашему слуховому окну. Теперь предстояло засунуть внутрь эту двенадцатисажённую махину.

Лестница с одной стороны упиралась в окно, а другой конец на одну треть свисал за карниз. Я пытался затащить её внутрь, но она входила только по пятую ступеньку, а дальше упиралась в крышу окна изнутри, и никакими силами невозможно было продвинуться дальше. Оставался только один способ: приподнять наружный конец, чтобы лестница соскользнула вниз под собственным весом. Но в таком случае она осталась бы после нас и позволила бы стражникам напасть на наш след.

Поелику помощников у меня не было, решился я сам приподнять конец от карниза и для сего с пикой в руках соскользнул вниз вдоль лестницы. Лёжа на животе и упираясь ногами в мраморный карниз, нашёл я в себе силы приподнять её на полфута и толкнуть вперёд. При этом она вошла в окно ещё на один фут и, как понятно читателю, тяжесть для меня значительно уменьшилась. Теперь надо было всунуть лестницу ещё на два фута, а после сего я смог бы, уже сидя на окне, при помощи верёвки окончить всё дело. Я встал на колени, с силою упёрся в лестницу, но вдруг стал скользить, так что ноги мои оказались за пределами крыши, и я повис на локтях.