Питер Прехтль - Введение в феноменологию Гуссерля

• Название: Введение в феноменологию Гуссерля
• Автор: Питер Прехтль
• Издательство: Водолей
• Жанр: Философия
• Год: 1999
• ISBN: 5-7137-0112-3

Книга известного современного немецкого философа Петера Прехтля представляет собой редкое по систематичности изложение феноменологии Эдмунда Гуссерля. Автор сосредоточивается не на историческом, а на тематическом плане гуссерлевских исследований.

http://fb2.traumlibrary.net

---

5. Интенциональность как основополагающая структура сознания

Шаг от критики ложной стратегии обоснования к собственному, феноменологическому опыту обоснования чистой логики осуществлен Гуссерлем во втором томе его Логических исследований[9]. При этом Гуссерль использовал идеи своего философского наставника Франца Брентано. Понятие «интенционального сознания», которому в конечном итоге было суждено стать признаком феноменологической мысли, развивалось Брентано в отграничении от той эмпирической психологии, которая описывает сознание и мышление в духе основанных на опыте наук. Уже брентановские размышления позволяли отчетливо осознать, что фундамент логики следует искать не в каузально объясняющей психологии, а в лучшем случае, в «дескриптивной психологии» или «описывающей феноменологии». Эта ссылка на дескриптивную психологию, с которой Гуссерль связал свои феноменологические исследования, доставила и первые трудности понимания, которым был подвержен второй том его Логических исследований. Носящая печать психологии терминология склоняла к ошибочному пониманию феноменологической специфики, поэтому уже во втором издании Гуссерль произвел соответствующие терминологические корректуры.

Анализ языка как подход к феноменологической перспективе: выражение и значение

Феноменологическая постановка вопроса нацелена на то, чтобы «идеальное», репрезентируемое помимо прочего и логическими законами, поставить в отношение к сознанию, ему отвечающему. Она пытается отыскать ответ на следующий вопрос: каким образом идеальность логических законов, стало быть того, что признается объективным логическим законом, может быть доказана в отношении мыслящего субъекта? Подход к этой проблеме Гуссерль разрабатывает прежде всего через размышления, касающиеся языка[10]. С анализа языка следует начинать ввиду осознания того обстоятельства, что любое суждение, любое познание формулируется как высказывание. Первым шагом Гуссерль предпринимает доказательство того, что языковые знаки связаны с конкретной работой мышления или, как он это еще называет, с «психическим переживанием».

С этой целью языковые знаки тематизируются Гуссерлем в качестве «выражения». Первое важное различение мы получаем тогда, когда вместе с Гуссерлем рассматриваем обычную речь. Мы можем констатировать, что языковым выражением должен передаваться определенный смысл. В соответствии с этим любое слово имеет два компонента: чисто материально оно есть звуковой комплекс, который «транспортирует» некоторый смысл. Смысл представляет собой то, что посредством данного знака имеется в виду. В гуссерлевской терминологии это означает: говорящий придает смысл звуковому комплексу (или письменным знакам) — он осуществляет «акт смыслопридания» («sinnverleihenden Akt»). Для иллюстрации того, что подобная дифференциация оправдана, предлагаются слова, звучащие схожим образом, но имеющие различный смысл: например, «крем» и «Крым» при схожем звучании обнаруживают всякий раз два различных значения.

Теперь Гуссерль проводит дальнейшие различения, которые не сразу можно заметить. Наряду со значением, смыслом, слову свойственна функция что-либо называть, а именно «представляемый» (мыслимый) предмет. Это различение известно нам из семантики, где слово в качестве «имени» называет предмет. В понимании реалистической семантики статус осмысленных имеют лишь те имена, которые отсылают к фактически существующему предмету. Позиция Гуссерля здесь принципиально иная: предметное представление не означает для Гуссерля представления вещественного предмета, известного нам из восприятия. Напротив, понятие «предмет» у Гуссерля подразумевает: какому-либо логическому субъекту приписывается предикат. Следовательно, если речь идет о предметности, то это еще не имплицирует того, что последняя выявлена в качестве вещного предмета в действительности. Как сделать теперь различие между «значением» и «именованием» несомненным; как наглядным образом пояснить утверждение, что слово обладает значением и с помощью значения именует или представляет предмет? Почему вообще необходимо различать эти моменты?

Два примера смогут оказать нам содействие в том, чтобы сделать необходимость данного различения очевидной. Один пример предлагает зримо присутствующий предмет, другой — не вещно-предметное, не вещное представление. Если я хочу назвать плодовое дерево, я могу назвать его, например, фруктовым деревом или яблоней: в другом случае один и тот же предмет я могу назвать зданием или домом. В обоих случаях с различными именованиями я отношусь к одному и тому же предмету. Возможно, это станет яснее, если я одну и ту же историческую личность назову один раз победителем при Йене, а другой — побежденным при Ватерлоо. В некотором смысле — без момента наглядности — с терминами «равноугольный треугольник» и «равносторонний треугольник» я отношусь к одному и тому же предмету. Во всех примерах выявляется различие в способе именования при наличии тождественного предмета. Это призвано проиллюстрировать то, что с различным значением, различным смыслом можно относиться к одному и тому же предмету. Однако в результате этого данный феномен еще не получает феноменологического разъяснения, а только становится понятным в аспекте своей дифференциации. Столь же допустим и тот случай, чтобы одним и тем же значением именовались различные предметы. С выражением «лошадь» я могу один раз отнестись к «Буцефалу», другой — к рысаку или к пони, или к родовому понятию «лошадь», случись мне говорить о родовой принадлежности зебры.

Если данные различения признаются весомыми, значение и словесное звучание должны быть удостоверены феноменологически. Приводимые различения выполнялись чисто дескриптивно. Высказывания типа: «Каждое выражение что-либо подразумевает и, подразумевая что-либо, оно относится к „предметному“» нуждаются в прояснении с феноменологической точки зрения. То обстоятельство, что посредством значения я отношусь к чему-то предметному, Гуссерль называет «интенцией значения» (Bedentungsintention). В ней находит свое выражение интенциональный характер сознания. Брентано характеризовал сознание тем, что оно всегда есть сознание о чем-то, следовательно, — сознание о предмете[11]. Во всецело конкретной интенции значения я отношусь к предметному, я нечто (как нечто) «подразумеваю» (vermeine) тик в первом приближении или в предварительном смысле можно наметить всеобщую структуру сознания, т. е. интенционального сознания.

Ввиду актуального здесь анализа языка следует констатировать, что характер интенции значения является сущностным признаком языковых знаков и выражений. Поскольку выражению надлежит быть смыслооживляющим выражением, интенция значения присуща ему с необходимостью. Вместо интенции значения Гуссерль говорит также об акте смыслоприданпя. Конечно, понятие акта является проблематичным, т. к. оно имплицирует ряд недоразумений и склоняет к ассоциации с активностью. Возможно, этому понятию в нашем контексте отвечают наилучшим образом, когда акт смыслоприданпя понимают как работу мышления, а не как реальную деятельность. Гуссерль утверждал, что выражение, состоящее из двух компонентов, а именно из материального знака (звучания слова или письменного знака) и значения, представляет собой «феноменальное единство» (phänomenale Einheit). Это сказывается в том, что при восприятии звучания слова мы всегда уже направлены на выраженный им смысл, на его значение. Это феноменальное единство — «выражение» — не было бы дано в том случае, если бы мы воспринимали знаки, о которых мы не знаем ни того, что они являются письменными знаками, ни того, что бы они могли означать. Тогда бы мы воспринимали не выражение, а в лучшем случае, знаки в качестве расположенных в ряд различных линий. Эта интенция значения была бы не более чем рядом отдельных фигурок, в лучшем случае, букв. Данное понимание испытывает изменение, когда нам объясняют значение этих знаков или когда ряд знаков объявляют словом; данное изменение Гуссерль характеризует в качестве «феноменальной модификации» (phänomenale Modifikation). После подобного объяснения эти знаки понимались бы нами как слона со значением, следовательно, как выражения. В такой феноменальной модификации переменился бы интенциональный характер переживания значения.

На этом примере «феноменальной модификации» проясняются два момента: во-первых, обнаружилось, что слову присуща интенция значения, следовательно, вообще только смысловое содержание делает его выражением. Во-вторых, становится явным понимание феноменологии как критики познания. В терминологии Гуссерля феноменологическое понимание означает, что все предметы и предметные связи существуют для нас только как посредством различных актов «подразумеваемые единства» (gemeinte Einheiten), как результат «подразумевания» (Vermeinen). Проще всего это иллюстрируется на материале восприятия. Пример со знаками уже способствовал различениям. Какие-либо соединенные друг с другом линии могут пониматься в различных смыслах: представляют ли они собой знаки или письмена иных, давно ушедших культур, или это геометрические фигуры? Один и тот же чувственно воспринимаемый признак может означать для нас нечто совершенно различное. В каждой из трех проблематичных трактовок выражается определенное мнение (Meinung). Допустим, одно утверждает, что этот знак означает геометрическую фигуру, другое высказывается за литеру, третье — за рисунок. Эти понимания представляют собой три «подразумевания», три различных акта подразумевания, в которых один и тот же материальной образ, один и тот же чувственный материал, представляется нам как «подразумеваемое единство» в смысле рисунка, литеры пли геометрической фигуры.