Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

• Название: Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2
• Автор: Джакомо Казанова
• Издательство: Ленинград “Васильевский остров”
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1991
• ISBN: 5-7012-0064-7

Мемуары знаменитого авантюриста Джиакомо Казановы (1725—1798) представляют собой предельно откровенный автопортрет искателя приключений, не стеснявшего себя никакими запретами, и дают живописную картину быта и нравов XVIII века. Казанова объездил всю Европу, был знаком со многими замечательными личностями (Вольтером, Руссо, Екатериной II и др.), около года провел в России. Стефан Цвейг ставил воспоминания Казановы в один ряд с автобиографическими книгами Стендаля и Льва Толстого.

Настоящий перевод “Мемуаров” Джиакомо Казановы сделан с шеститомного (ин-октаво) брюссельского издания 1881 года (Memoires de Jacques Casanova de Seingalt ecrits par lui-meme. Bruxelles, Rozez, Libraire-editeur, 1881.) и составляет приблизительно одну четвёртую его часть.

Для включения в русский перевод были отобраны те части “Мемуаров”, которые:

во-первых, отражают существенные события в жизни автора;

во-вторых, представляют исторический интерес (встречи с Руссо, Вольтером, Фридрихом II, путешествие в Россию) и показывают нравы века;

в-третьих, наиболее обработаны в отношении драматургии и стиля повествования;

и, наконец, просто занимательны, как житейские рассказы.

---

— Одних этих виршей, — сказал он, — достаточно для вашего оправдания, так как они несомненно доказывают, что вы имели дело с мошенниками. И всё-таки я не уверен, добьётесь ли вы справедливости.

— Как! Меня могут принудить завтра же покинуть Вену?

— Маловероятно, что императрица удостоит вас восьмидневной отсрочкой.

— Но почему же?

— Перечитайте своё прошение. Разве это уместный для просьбы слог?

Читая, князь с трудом удержал смех. А венецианский посланник совершенно серьёзно усомнился в возможности представить Её Величеству подобное писание.

На следующий день милейший граф прислал предупредить, чтобы я не появлялся на улицах пешком, а через некоторое время он же уведомил меня, что можно уже ничего не опасаться, из чего следовало заключить об отмене приказания губернатора Шротембаха. Мне было оказано снисхождение, если таковым можно назвать акт чистой справедливости. Г-н де Лаперуз, граф де Ла-Каз и секретарь венецианского посольства синьор Нечелли заверяли меня, что прошение произвело во дворце настоящий фурор, и поэтому, не сомневаясь в успехе, я отправился к приятельнице императрицы графине де Сальмор, для которой у меня были рекомендательные письма. Когда я вошёл к сей даме, она не удостоила меня приветствием и сразу же обратилась с такими словами:

— Как, господин Казанова, ваша рука всё ещё на перевязи?

— Вы же сами знаете, мадам, по какому поводу...

— Совсем нет, мне ничего не известно, и вам будет трудно дать хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение...

— Однако же, мадам, это дело получило некоторую огласку.

— О, у вас весьма изобретательный ум!

Именно в таких выражениях разговаривал со мной начальник полиции.

— Но, мадам, неужели вы полагаете, что я способен на подобные измышления?

— Ладно, ладно! Для вас, венецианцев, это не столь существенно. Ведь вы всегда играете комедию, если видите для себя хоть какую-нибудь выгоду.

— Вы единственная, кто усомнился в моём споре с господином Браницким. Однако же я хотел бы обеспокоить вас более важным делом.

— Мне достаточно и того, что уже известно.

Здесь я повернулся и вышел, весь красный от унижения. Отвергнутый высокопоставленными особами, ограбленный жуликами, не имея возможности ни оправдаться перед первыми, ни защититься от вторых — вот в какое положение низвергнула меня судьба! Оскорбления, грабёж, угроза убийства, полное равнодушие, и ни одного слова сочувствия! Даже не у кого было требовать сатисфакции!

Один г-н де Витцтум не оставлял меня. Он сам приехал сказать мне, что губернатор на аудиенции у императрицы убедил её в правильности своего решения.

— Я даже не знаю, как повторить вам все его обвинения.

— Умоляю, расскажите!

— Во-первых, вы занимались фараоном, играли краплёными картами, и поэтому вашим кошельком завладели с полным основанием.

— А доказательства, великий Боже, доказательства?

— Губернатор показал ваш кошелёк и карты. Императрица сделала вид, что поверила, ведь если счесть вас правым, пришлось бы отрешить графа от должности, а неизвестно, кто согласился бы занять его место. К тому же, за этого Шротембаха держатся — он довольно ловко выуживает мошенников.

Г-н де Витцтум просил меня от имени князя Кауница забыть о своих двухстах дукатах и закончил следующими словами:

— Самое разумное — оставить это дело и уехать из столицы.

— Нет, я никуда не поеду. Понятно, что императрица хотела бы по политическим причинам заглушить публичный скандал. Но что может вынудить к этому меня? Терять мне уже нечего, я и так лишился всего — денег, уважения, чести.

Тем не менее один случай, о котором много говорили тогда в Вене, сильно поколебал мою решительность. За несколько дней до моего приезда в столицу туда прибыла некая девица благородного происхождения из фамилии де Салис, которую сопровождал всего один слуга. Губернатор послал ей приказание покинуть город в течение двух дней, но эта дама ответствовала ему моими же словами: “Я уеду из Вены, только когда мне надоест жить здесь”. Через два дня её заточили в монастырь, и, несмотря на сочувствие всего общества, она оставалась в тюрьме. Её приезжал навестить даже молодой император.

Подобно Регулу, сия юная особа чувствовала себя свободной и в стенах темницы, благодаря своей чистой совести. Не будучи столь же невинным, но, во всяком случае, и не более виноватым, я всё-таки не находил в себе мужества предпочесть свободе тюремные стены.

И вот я решился уехать в Аугсбург, поклявшись показать перед лицом целого света все притеснения, коим меня подвергали в столице Австрии, и собственными руками повесить Порчини, где бы он мне ни встретился. Я дал эти две клятвы на Евангелии, но, должен признаться, не сдержал ни одной из них. О, слабость человеческого сердца!

Перед отъездом в виде прощального жеста я послал письмо с проклятиями подлому губернатору. Комнату свою я оставил Кампиони, а сам воспользовался экипажем г-на Мощинского, который помог мне в моём бедственном положении. Что касается Кампиони, он, как всегда, сидел без гроша и при всём желании не мог ничего сделать для меня. Обращаться же к г-ну Витцтуму мне было просто стыдно. Поэтому сразу по прибытии в Мюнхен я поспешил к графу Гаэтану Завойскому, которому оказывал в прошлом денежное вспомоществование. Выслушав мой рассказ, он предложил мне двадцать пять луидоров, что составляло около трети его долга. Впрочем, не знаю, было ли у меня намерение получить отданное когда-то в Венеции, но поелику сам я не считал эти деньги долгом, то с благодарностью принял его даяние. Кроме того, он написал мне рекомендательное письмо к графу Максимилиану Ламбергу, шталмейстеру князя-епископа Аугсбургского. К началу поста в сей город приехал и Кампиони, и в течение месяца мы вели там довольно-таки весёлую жизнь. В Аугсбурге никто не знал о моих недавних неурядицах, по крайней мере, никто не говорил о них, даже сам граф Ламберг, который из корреспонденции с различными особами немецких дворов должен был получать известия о всяких происшествиях.

XL ПРИКЛЮЧЕНИЯ В КЁЛЬНЕ, СПА И ПАРИЖЕ 1767 год

Читатель напрасно ожидал бы длинного рассказа о моих прогулках в Аугсбурге, Луисбурге и Майнце — добрых германских городах, где я жил в совершенном спокойствии без излишних развлечений. Немецкие города, я имею в виду второстепенные, являют собой обители невинности и мира: патриархальность нравов, простота и однообразие жизни, никаких волнений и шумного веселья. Здесь утихает чувственность, уступая место одному лишь чревоугодию. Мне уже не терпится рассказать о своём посещении вод Спа, но сначала опишу события, удержавшие меня на несколько дней в Кёльне. Там я снова повстречал супругу бургомистра, ту самую прелестную особу, которая семь лет назад составляла моё счастие в течение, если не ошибаюсь, пятнадцати дней. Я нашёл её аппетитнее, чем раньше, и предложил возобновить наше знакомство. Она согласилась на свидание. Я летел на крыльях Амура, но какая перемена! Вместо радостной встречи, на которую можно было надеяться, прелестница обратилась ко мне с крайней холодностью. Я отнёс сие на счёт её стыдливости и решил ускорить развязку. Меня сразу же оттолкнули с неудовольствием и сказали:

— Сударь, если я и приняла вас, то лишь для того, чтобы просить о прекращении ваших домогательств. Я хочу предать прошлое полному забвению.

— Часто хочешь одно, а делаешь другое.

— Я была слишком несчастна после вашего отъезда и не желаю второй раз оказаться жертвой тех же горестей.

— Значит, вы не любите меня более?

— Я не должна спрашивать себя об этом. Вы человек чести, не так ли? Поэтому надеюсь, что между нами всё кончено.

Я пытался противопоставить решительные возражения этим рассуждениям излишне щепетильной женщины, но совершенно безуспешно. Через четверть часа усилий я с проклятиями оставил её, измученный напряжением и весь мокрый от пота. Впоследствии мне стало известно, что она впала в набожность.

Однако ещё одно дело требовало моего присутствия в Кёльне: ещё в Дрездене я прочёл в “Кёльнской Газете” сообщение, касавшееся моей особы:

“Авантюрист Казанова, которого потеряли из виду в Варшаве, неожиданно приехал туда на этих днях. Однако о нём стали известны столь скандальные подробности, что король вообще запретил ему являться ко двору”.

Эти сведения нуждались в поправке, и я почёл своим долгом произвести её. В день отъезда, отправив вперёд свою карету вместе со слугой, которому было приказано дожидаться меня у городских ворот, я вооружился пистолетом и палкой и пошёл к редактору по имени Жакэ. Мне пришлось подняться на четвёртый этаж в жалкую контору, и я увидел перед собой человека лег сорока, невероятно толстого. Он пачкал бумагу чернилами. Это был г-н Жакэ.