Михаил Коршунов - Мы приехали лентяйничать

• Название: Мы приехали лентяйничать
• Автор: Михаил Коршунов
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1961

Повесть из сборника «В зимнем городе».

---

Динка и Марта, воспользовавшись отсутствием большой хозяйки — Елизаветы Захаровны и маленькой хозяйки — Татьяны, выманили у меня коржики и остатки печенья.

Потом им показалось этого мало, и они начали требовать халвы, которую недавно купила Таня. Я сделал вид, что не знаю, где она хранится.

Но Динка лапой поскребла дверцу тумбочки: отворяй — халва здесь.

Покончив с халвой, Динка и Марта сошлись друг с другом, морда к морде, пошептались и опять направились ко мне учинять насилие.

Я решил прикинуться спящим — лег с краю на постель, протяжно задышал.

Собаки долго расталкивали меня носами, повизгивали, тянули за брюки, но я продолжал упорствовать. Наконец они отчаялись добудиться, залезли под кровать, поворчали на мою неучтивость и задремали.

Я еще немного полежал, потом осторожно встал и прокрался к Таниной этажерке с книгами. Собаки заснули, кажется, крепко.

Тогда я приободрился и уже смело начал расхаживать вокруг этажерки, выбирать для чтения книгу. Беляев «Старая крепость», «Русские сказки», Короленко «Слепой музыкант»… Все это я читал.

Но вот я достал большую книгу — «Первоклассница». Мне хорошо помнилась кинокартина под таким же названием. На обложке узнал Наташу Защипину, маленькую актрису, которая исполняла роль первоклассницы Маруси.

Я пролистал книгу. Из нее выпали фотография и распечатанное письмо. На фотографии была группа девочек вокруг народной артистки СССР Тамары Федоровны Макаровой. В «Первокласснице» Тамара Федоровна снималась в роли учительницы Анны Ивановны. На руках у нее сидела маленькая девочка с худенькими косичками. Я узнал Таню. Кого же она играла в кинокартине?

Книга лежала раскрытой. Я взглянул на иллюстрацию. Посреди класса стояла смущенная и растерянная девочка в форменном платье и в черном переднике. И опять я узнал Татьяну. Под иллюстрацией было написано:

«Когда кончилась большая перемена, все вдруг увидели, что в классе стоит никому не знакомая девочка.

Не успели первоклассницы спросить девочку, кто она такая, как в класс вошла Анна Ивановна. Увидев Анну Ивановну, незнакомая девочка горько заплакала.

— Что с тобой? — спрашивает Анна Ивановна.

— Я заблудилась! — отвечает девочка, громко плача. — Где мой класс — первый «Б»? Где мои девочки? Где моя Любовь Викторовна?

— Ну, ну, не плачь! — говорит Анна Ивановна ласково. — Они совсем близко, здесь, за стеной. Идем, идем, я тебя провожу».

Тут я не удержался и вытащил из конверта письмо.

Конверт-то был раскрыт, и даже уголок письма торчал из него.

Письмо было Тане от Тамары Федоровны.

«Дорогая моя Блошка! — писала Тамара Федоровна. — Я получила оба твои письма, которые меня очень обрадовали — и тем, что ты меня помнишь, и тем, что ты уже так хорошо пишешь. Значит, не зря я вас учила.

Я не могла тебе ответить только потому, что очень занята. Заканчиваем съемки по картине «Первоклассница». Снова снимаем лес. Настоящий — со снегом, морозом и ветром. Холодно сниматься очень, и все простужаемся. Вспоминаем милую, теплую Ялту. В марте ты увидишь себя в кино. Ты всем нравишься. И когда меня спрашивают, хорошая ли ты девочка, я говорю — да. Учится хорошо. Это ведь правда? Да? Напиши мне, как твои успехи в балете. Целую тебя крепко. Всем девочкам передай привет.

Макарова».

Тамара Федоровна не ошиблась: Таня хорошо училась, и я могу подтвердить.

Когда мы приехали, я видел ее табель, где стояли пятерки и была только одна четверка по устному русскому языку. Видел я и похвальную грамоту:

Выдана ученице 4-го класса

женской средней школы № 6

г. Ялты, Крымской области

БЛАЖКО ТАТЬЯНЕ

За отличные успехи и примерное поведение

31 мая 1952 года

Когда вернулась Таня с тетрадями и учебниками, она застала меня за чтением книги «Первоклассница».

— А-а, вот вы что читаете? — сказала Таня.

— А-а, — сказал я. — Значит, ты не только Таня, а еще и Блошка?

— Да. Меня так называла Тамара Федоровна. Я была самой маленькой.

И вот тут-то я все и узнал о съемке кино: и про «ДИГ», и про лампы-подсветы, «бебики», и про осветителей, которых артисты в шутку называют «ослепителями», и про то, как Таня вначале робела, когда стояла перед киноаппаратом — камерой и помощник режиссера командовал: «Приготовиться к съемке! Тишина! Мотор!»

Это значило, что в камере запускалась пленка, а совсем низко, на штативе, свешивался к самой Тане микрофон. И все, что теперь бы Таня ни сделала и ни сказала, оставалось на пленке у операторов и на пленке у «звуковиков».

Таня терялась, забывала слова роли. Тогда раздавался голос помощника режиссера: «Стоп! Сначала!»

Потом вдруг обнаруживалось, что в кадр откуда-то лезла тень, и тут же раздавался голос оператора: «Стоп! Каширует!» Камеру передвигали и брали новый кадр.

Тамара Федоровна, стремясь облегчить положение маленькой Блошки, которая от растерянности все время путала имя учительницы, Любови Викторовны, сказала ей, чтобы она говорила имя и отчество своей мамы: «Где моя Елизавета Захаровна?»

Так имя Елизаветы Захаровны и попало на пленку кинокартины.

Потом я узнал, что Таня снималась еще — в фильме «День чудесных впечатлений». Этот фильм был посвящен Артеку.

7

Тренировка по плаванию продолжалась. Секретарь Вадим носил дневник, Лена все детально в него вписывала.

Я, на свое горе, прибавил в весе полтора килограмма, что, по мнению Лены, было противопоказано. Я тотчас попал под режим усложненных вольных движений и процедуры номер четыре — возлежание на воде в полосе прибоя.

Волны должны были удалить с меня следы постыдного ожирения мышц. Ведь не напрасно же Лена была когда-то процедурной сестрой. А что касается «перепонкой барабанки», то я предусмотрительно сохранял молчание, чтобы не быть приписанным к еще каким-нибудь манипуляциям и параграфам дневника тренировок.

Спартак и Юля пропускали занятия. На них сердились, и больше всех сердилась Таня.

В такие дни она бывала неразговорчивой, с глазами скучными, с опущенными ресницами, или вдруг вся вспыхивала, словно огонек, смеялась и уплывала далеко в море, так что Лене приходилось спешить за ней вдогонку.

Я понимал Ганю. Ей очень хотелось преодолеть, может быть первое в жизни, чувство боли и огорчения. И по всему видно было, что такая девочка, как Таня, сумеет это совершить, сумеет отстоять себя перед самой же собой, если это потребуется ей окончательно. И сделает это без всякой посторонней помощи.

К нашей команде прибавилось еще два человека. Правда, двое эти не плавали из-за своего малолетства, но всюду присутствовали.

Были они Таниными соседями по квартире. Звали их Вовками. Один — из Рязани, другой — из Казани. Два Вовки, два двоюродных брата.

Оба драчуны и скандалисты с конопатыми, как воробьиные яички, носами, с измазанными зеленкой локтями и коленями.

Ребята во дворе окрестили Вовок Чуком и Геком, потому что Вовки часто дрались между собой и потом долго выли, бесстыдно сваливая вину друг на друга, что и случалось с Чуком и Геком.

Старик Лаврентий, под надзором которого они состояли, день ото дня сокрушался и раздумывал, как раздумывала иногда мать Чука и Гека: «Ну что с таким народом будешь делать? Поколотить их палкой? Посадить в тюрьму? Заковать в кандалы и отправить на каторгу?»

Думал старик Лаврентий ровно три дня и наконец придумал: сдать внуков нам на сохранение.

Вовки приветствовали это восторженным до хрипоты криком. Вовки поняли, что в их жизни наступит некоторое разнообразие.

И вот теперь за нами повсюду следовали два брата, ни в чем не доверявшие друг другу.

Пока мы занимались тренировкой, они искали обкатанную морем цветную гальку или заводили знакомства с доверчивыми посетителями пляжа и начинали над ними истязания: заставляли сворачивать из газет кульки для собранной гальки, прикладывали к пяткам нагретые солнцем камни, поливали из резиновых шапок водой.

И все это длилось до тех пор, пока я, Лена или Гриша не торопились на выручку к людям, которые лишились свежих, не прочитанных еще газет, были обложены с головы до ног горячими голышами и усердно, как морковные грядки, смочены водой.

Все мы загорели. Крымское солнце и крымское море выдубили нам носы и подпалили, обесцветили чубы.

Мы ели большущие синеглазые сливы, про которые продавцы на базаре в шутку говорили: «Есть сливы — черные, как жук, зеленые, как лук». Срывали с деревьев пьяный от солнца инжир, грызли фисташки, били на камнях твердый миндаль. Ели мягкие сладкие дыни, от которых потом, если не сполоснешь руки, клеились в доме все дверные ручки. Ели и талое, теплое мороженое, что ничуть не смущало продавцов-армян, заявлявших: «Сахарный мороз из Балаклавы приполоз».