Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

• Название: Золотое руно [Повести и рассказы]
• Автор: Василий Лебедев
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-270-00404-2

Рассказы Василия Лебедева, трагически, несправедливо рано ушедшего из жизни ленинградского прозаика, никогда ранее не публиковались. Для читателей будет необычна их тематика, еще недавно «закрытая», мало исследованная прозой. Повести, одна из которых, «Золотое руно» (о путешествии по Греции) еще не издавалась, а две другие — «Столкновение» (о противостояния характеров и стилей руководства) и «Жизнь прожить» (посвященная судьбе участника Кронштадтского мятежа), обладающие заслуженной популярностью, не потеряли своей остроты и в наши дни.

Василий Лебедев известен как автор исторических романов «Утро Московии», «Обреченная воля», «Искупление», многих книг для детей. Его проза привлекает тонкой наблюдательностью, эмоциональностью, отточенностью стиля.

---

— Ну, тогда и не пеняй, что пришлось слюду да уголек добывать под мерзлотой.

— А я и не пеняю, — миролюбиво ответил Колтыпин, собрав лоб в вертикальные морщины. — Я ведь там по другому делу был.

— По какому же по другому?

— Так по какому? Человека убил, — спокойно ответил Колтыпнн и развел фиолетовыми ладонями.

— Н-ну! Как же так?

— Просто. Много ли человеку надо? Однажды вез я рельсы на своей трехтоночке. Прицеп сзади — все честь честью, а в кузове грузчик спал, как раз у переднего борта лег, чудак. В холодок пристроился. Ну, а когда встречная-то машина двинула мне в левое крыло, а может, я ее — тут толчок был, а рельсы и пошли вперед, да грузчика моего к борту и пришили, беднягу, а мне, тоже пришили на всю катушку, о-от…

— Так его насмерть? — зевнул Ломов и обнажил ряд золотых зубов.

— Сразу. Никаких врачей не потребовалось, бедняге. Один докторишка приоткрыл ему глаз мизинцем и махнул рукой. А парень был — душа-человек, как Петька, бригадир мой. Вот уж сколько лет прошло, а мне чего-то все не по себе как-то…

— Это от чего же?

— Как от чего? Ведь что ни говорите, а человека убил — не шутка…

— Ничего… Случай. Случай — всему голова, — наставительно проговорил Ломов. — Ну, а сейчас на машине?

— Не-е, и близко не подхожу. Теперь я плотничаю — дело нужное и спокойное.

— Бригадиришь?

— Зачем? Да и классов у меня маловато, а в этом деле бухгалтеров надо уметь на чистую воду выводить.

— Э, брат, да ты и верно темный человек. Классов, видите ли, мало!

— Ясно, мало: шесть всего.

— А как же я? Да у меня, скажу тебе по-приятельски, больше твоих классов никогда и не бывало, а человеком был, сам знаешь каким… Ну, конечно, я не скажу, что у меня столько же знаний, сколько у тебя: меня подучивали, но главное в жизни — не классы. В жизни главное — вырасти. А вырасти хочешь — поменьше рассуждай да распоряженья поточней выполняй, построже будь, не мякинься, вот и будешь на виду. Так что э… как тебя?

— Колтыпин.

— Так что, Колтыпин, можешь не сомневаться в моей формуле жизни. Ее, эту формулу, мне большие люди раскрывали. Да-а…

— А по какой же такой формуле вас с Севера-то?..

— Чепуха все! Я, можно сказать, сам уехал. Сейчас, брат, там совсем не то. Скука. Размаха нет, потому как народу стало меньше, а и с теми, что там есть, нянчиться надо: то им то, то это.

— Интересно. Даже посмотреть захотелось, — опять мечтательно проговорил Колтыпин. — Скажите, а барак наш стоит?

— Это который?

— А что у самой овражины стоял.

— Это где в меня камнем бросили?

— Ну да! — обрадовался Колтыпин, не замечая, что Ломов побагровел.

— Школа там теперь.

— Школа? — удивился Колтыпин.

— Да. Для вашего брата открыли, вот до чего докатились!

— А кормежка? — спросил Колтыпин.

— И тут новости. Так что можешь опять туда, как на отдых.

— Да нет уж, спасибо. Для меня главное счастье — семейная жизнь да прогрессивка девятого числа.

— Ну, ну, живи! — отозвался Ломов и потянулся, как кот.

— Живу.

— А сколько у тебя душ?

— Со мной четверо. А вот гляньте! — и с этими словами Колтыпин достал сморщенный бумажник, затем быстро, как будто бросил что-то в рот, лизнул пальцы и вытянул фото.

— О! Это мой сын, Андрюха! А это ее девочка.

— Большая, — заметил Ломов.

— Совсем невеста, и чем дальше, тем больше на Петьку сходит и лицом и всем. А это вот сама. Ничего?

— Ничего. Так, значит, с «приданым» взял? Видать, любишь, а?

— Да чего уж… Стерпелось-слюбилось… Да и посудите: как было иначе, ведь это жена бригадира моего, друга, того самого, что тогда в шахте… Не помните разве?

— Случай, земляк. Случай — всему голова…

— Случай! А что бабе случай? Ей мужика подавай, а коль нет, так ей одна путя — пляс, вот как этим, слышите? — кивнул Колтыпин на дверь. — Да и то сказать, чего им больше остается, если, может, и у них мужики в шахте остались? Случай-то случаем, а вот…

— Ладно философствовать! — сказал Ломов и кинул на спину собеседнику свою большую дряблую руку. — Давай-ка выпьем с тобой, земляк, а то время тихо идет.

— Так это можно, только у меня…

— Да ладно! Я угощаю! У меня тут целый праздничный заряд!

Ломов положил на диван чемодан, щелкнул застежками, но не показал всех припасов и, сунув руки под крышку, отломил на ощупь кусок колбасы и вынул мягкий, но смятый в блин батон.

— Давай! — подмигнул он Колтыпину.

Когда тот принес с бака кружку, Ломов уже держал в руке длинногорлую бутылку.

Первым выпил Ломов и стал неторопливо закусывать. Колтыпин смотрел на него и ждал, когда тот нальет.

— Я вот когда выпью, аппетит у меня просыпается зверский, — сообщил Ломов и подвинул пустую кружку к Колтыпину. — Тебе побольше или поменьше? Как себе? Такой аппетит, что баба моя, бывало, там, на Севере, говорила: тебя легче утопить, чем накормить. Шутила, понятно…

— А она уже в Калуге?

— Нет, — ответил Ломов задумчиво и мрачно. — Она… уехала с Севера раньше. Дура. Теперь небось крутится на семьдесят рублей, а у меня на книжке… Что я, зря вьюгу слушал? Рояль ореховый контейнером пригнал. Квартира будет — блеск! Дура! Пусть-ка теперь покрутится на свою зарплату. Ну, ты давай!

Колтыпин нетвердо взялся за кружку, сморщил свой лоб и, мучительно покусывая губы, выдавил:

— Я вот чего хотел спросить: про тот случай…

— Ну, кидай, кидай! Мало ли их, случаев!

— Спасибо, я сейчас, только скажите: Петьку с ребятами тоже случайно завалило? Только правду, а? — наклонился он и плеснул из кружки на батон, что лежал на крышке чемодана.

— Да ну кидай! Кидай! Да закуси сразу.

— Нет, вы скажите… — мучительно настаивал Колтыпин.

— Случай, земляк, случай, а случай — всему голова…

— Так какой же случай, когда все кричали, что работы продолжать опасно! — с дрожью проговорил Колтыпин.

— Кричать кричали и говорить говорили, а приказа мне свыше не было, и точка!

— Так вы же сами могли отменить работы! — хрипло выдохнул Колтыпин и отодвинулся, все еще держа водку в руке.

— Чудак ты, темна душа, чудаком и умрешь! Для чего я тебя только сейчас жить учил, а? Ты забыл мою формулу жизни? То-то! А мне служба дорога была. Что я без службы? Кем я был без службы? Я, может, хуже тебя был без службы. Людей с поездов сталкивал за мешок картошки, а ты мне такое говоришь! — распалялся Ломов.

Издалека приближался шум встречного поезда, которого пережидал товарный на Калугу. Поезд без остановки прогрохотал мимо, и уже было слышно только слабое почухиванье паровоза да хруп колес, словно за стенкой передвигали тяжелый шкап, а Колтыпин сидел, оцепенев и что-то высматривая в покрасневшем лице Ломова.

— Так вы точно знали, на что шла наша бригада?

— Знал!

— Но ведь там же были люди!..

Вношу поправку, Колтыпин: не люди, а навоз истории! И вообще… Ты что?!

Колтыпин выплеснул водку в лицо Ломова, поднял с пола свой узелок и боком засеменил к выходу.

В открытую дверь было слышно, как вскрикнул паровоз. Он с шипеньем отпустил тормоза, мощно подался назад, и удары, постепенно замирая, дробно передались до самого последнего вагона.

— Гопник! — крикнул Ломов вслед.

Колтыпин глянул из притвора, потом решительно вернулся и стал медленно приближаться. Ломов ждал его, набычась.

Сухонький старичок поднялся, как по тревоге, и сидел, схватившись за голенища валенок и внимательно следя за обоими соседями.

Колтыпин приблизился, чуть склонившись вперед и вцепив свои фиолетовые пальцы в отворот полупальто, словно хотел привязать их, чтобы они не сорвались.

— Ну, назови еще! — прохрипел он со злорадной улыбкой. — Назови, не бойся, я ничего не могу тебе… Ну, назови, мне не обидно. Мне обидно, что тогда, у барака, мой булыжник только скользнул по твоему кочану!

Ломов еще автоматически дожевывал, когда Колтыпин уже хлопнул высокой стеклянной дверью.

Старик встал, держась за диван, и взглянул в незамерзшее у края стекло.

Товарные вагоны уже ползли мимо вокзала. В желтом свете лампочки над входом было видно, как щуплая фигура Колтыпина пересекла перрон и устремилась к поезду на втором пути. Грузовой уже набирал скорость, и какое-то время казалось, что Колтыпин не сможет сесть, но вот он ловко бросил свое легкое тело на площадку за последним пульманом.

— Сел! — радостно воскликнул старичок и хлопнул себя по бедрам.

Ломов сидел все в той же позе, жевал и вытирал бумагой пальто. Но вот он плавно вытянул ноги, посмотрел куда-то сквозь старика и ответил:

— Вот свинья! А ведь он, черт возьми, раньше будет в Калуге.

Ожидание

Присесть было не на что: остаток сена у конюшни, сваленные еще летом бревна, поломанные жерди забора и даже телеги — все было в одну ночь завалено снегом и бугрилось в полумраке рассвета.