Хаджи-Мурат Мугуев - Рассказы разных лет

• Название: Рассказы разных лет
• Автор: Хаджи-Мурат Мугуев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1978

Имя Хаджи-Мурата Мугуева, которому в 1978 году исполнилось бы 85 лет, широко известно.

В новый сборник включены лучшие военные произведения, как издававшиеся, так и сохранившиеся в архиве писателя. Это рассказы и очерки о гражданской войне, разгроме басмачества и о Великой Отечественной войне. Все они говорят о героизме и мужестве советских людей, о защитниках Родины.

---

— Это недоразумение… Наверно, кто-нибудь из посетителей забыл здесь картину, — пожимая плечами, заговорила она.

— Помолчите, мадам, вы поговорите после, — сказал я и кивнул головой автоматчикам.

Генеральшу повели в гостиную.

— Не забудьте картину, старшина, — сказал я Глебову.

В одной из комнат мы нашли спрятавшегося под кроватью мужчину. Комната для прислуги была заперта. Глебов постучал в нее. Никто не отзывался. Старшина с силой ударил ногой — дверь распахнулась. Комната была пуста, но смятая кровать была еще тепла, окно полураскрыто; мы кинулись к нему и увидели, как по узкому карнизу, держась за выступы руками, осторожно двигалась к водосточной трубе белая фигура, освещенная луной.

— Стой! Хальт! — яростно закричал старшина, но в эту минуту фигура сорвалась и камнем полетела вниз.

— Готов! — перегнувшись через подоконник, сказал старшина и крикнул солдатам, подбежавшим к неподвижно лежавшему телу: — Не трогать! Пусть лежит как есть до нашего прихода.

Еще двое мужчин были извлечены из ванной комнаты.

— Сколько всего народу? — спросил я старшину, отводившего захваченных в одну общую комнату.

— Трое мужчин, одиннадцать женщин да хозяйка, — ответил он.

Мы снова прошлись по комнатам, тщательно заглядывая в шкафы, под кровати, в чуланы.

— А вот еще помещение, — отбрасывая тяжелую штору и выходя на небольшой балкон, сказал Глебов.

Там, прижавшись вплотную друг к другу, стояли три женщины в наспех накинутых платьях и халатах. Бойцы обыскали их и повели в гостиную. Вдруг я заметил, что женщина, шедшая последней, несколько хромала.

— Стоп! — крикнул я. — Барон Манштейн останется с нами, остальных — в общую комнату!

Женщина обернулась, и я увидел густые черные брови, ярко выделявшиеся на бледном, несколько дегенеративном лице.

— Маскарад не удался, барон. Переоденьтесь лучше в ваше платье, — сказал я хмуро смотревшему на меня Манштейну.

Когда мы сошли вниз, было уже совсем светло. Сбежавшиеся из квартир жители, о чем-то вполголоса судача, толпились во дворе.

Возле лежавшего на асфальте тела стояли солдаты. Я остановился как вкопанный. Это была «переводчица Надя».

— Как веревочку ни вей, а конец все равно будет, — сказал один из солдат, переворачивая на спину мертвую фашистку.

На следующий день посты оцепили кругом полуразрушенный дом Манштейна. Глебов и саперы обвалили наиболее угрожавшие падением стены, построили мостики и поставили нечто вроде лесов, какие покрывают строящиеся дома. Около трех часов дня я и Циммерман поднялись на второй этаж. С пробитых и развороченных потолков сыпалась известка. Для того чтобы перейти в другую комнату, приходилось перебираться по перекинутым мосткам.

— Здесь, — сказал наконец Циммерман, останавливаясь около стены, на которой во множестве висели кабаньи головы, чучела фазанов, глухарей, перепелок, тетеревов и ветвистые оленьи рога.

— Охотничий кабинет барона, — пояснил Циммерман и снял со стены картину, изображавшую попойку егерей.

Я увидел два круга и посреди них маленький рычажок. Мы потянули, он не выдвигался, тогда я подозвал саперов.

— Только осторожно, ребята, не повредите сейфа да не опрокиньте на нас потолок, — сказал я, недоверчиво глядя на свисавшие над нами доски.

Саперы покопались в броне, повертели несколько раз коловоротом, чем-то смазали оба круга и затем легко, словно ножом по маслу, прорезали автогенным пламенем металл. Вынув вырезанные куски стали, они вытащили из образовавшейся ниши чемодан, запечатанный пломбами и сургучом. Две зеленые и две красные печати на шнурках висели по его углам. Он был аккуратно обвязан шпагатом, на конце которого болталась большая серебряная пломба с орлом, державшим в лапах золотую свастику, вокруг шла золотая надпись: «Герман Геринг».

Архив рейхсмаршала был в наших руках.

Прошло два дня. «Дело об украденной картине» было закончено. Теперь уже можно было спокойно дочитать до конца «Штабс-капитана Рыбникова», которого не удавалось мне прочесть в эти дни. Я удобно разлегся на софе и только взял книгу в руки, как в дверь постучали.

— Войдите!

В комнату вошла переводчица. Я поднялся.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — мягко сказала она. — Я пришла попрощаться с вами.

— Как попрощаться?.. Разве вы уезжаете? — спросил я.

— Да, сегодня. Ровно через двадцать минут. Я получила пропуск и вызов с родины, из Риги. Я опять стану латышкой, советской латышкой. В ее голосе звучала гордость.

Я молчал, не зная, что сказать, не зная, что сделать, обескураженный ее внезапным отъездом.

— Мне вернули картину моего мужа, и я хочу передать вам ее на память. Ведь она так неожиданно и так… — Она остановилась, подыскивая слово: — Сильно сблизила нас. — Она отвела взор и тихо продолжала: — Если когда-нибудь вам придется быть у нас в Риге, навестите меня. Я буду очень рада этому. Я и моя старушка мама живем на улице Лембет, двенадцать. Хорошо?

— Мне очень, очень грустно, что вы уезжаете отсюда, Эльфрида Яновна.

— И мне тоже, — тихо произнесла она.

— Но и я на этих днях еду дальше. Спасибо за картину, но я не возьму ее.

Переводчица отступила на шаг, глаза ее потемнели.

— Сейчас не возьму, но обязательно заеду за ней на улицу Лембет, двенадцать, как только кончится война. И в залог моего посещения возьмите вот эту книгу. Видите, она раскрыта на шестьдесят второй странице уже целых две недели… Возьмите ее, и, когда я приеду в Ригу, я у вас дочитаю ее…

— Мы вместе дочитаем ее, Сергей Петрович, — сказала Эльфрида Яновна и посмотрела мне в глаза открытым, ясным и таким теплым взглядом, что я наклонился и молча поцеловал ее руку.

— До свидания в Риге!

— До свидания в Риге! — словно эхо, повторил я.

Она быстро спустилась с лестницы, перешла двор и вышла на улицу. Я подошел к окну, провожая ее взглядом, и, чем дальше она уходила от меня, тем сильнее стучало мое сердце и тем уверенней я знал, что после войны буду в Риге, на улице Лембет, 12.

КНИГИ Рассказ

Я зашел к знакомому московскому писателю за интересовавшей меня книгой. Писатель был книголюб, в его библиотеке находилось немало редких изданий, и он всегда охотно делился ими.

Все переплеты были празднично ярки и ослепляли глаза. Только в углу нарядной полки, отдельно от других, стояло несколько книг в потрепанных переплетах.

— Собираетесь переплести? — указывая взглядом на потертую стопку книг, спросил я.

— Нет. Эти книги до конца моих дней останутся такими, — ответил хозяин.

Я недоуменно взглянул на него. Он встал, взял одну из книг — это был томик Байрона — и, раскрыв ее, молча указал на круглую сиреневую печать, стоявшую на первой странице книги. «Городская библиотека гор. Вязьмы», — прочел я.

Писатель раскрыл вторую — Шота Руставели издательства «Academia». Третья была — Блок, четвертая — Тютчев, пятая — однотомник Шиллера, шестая — «Осетинская лира» Коста Хетагурова, затем «Капитанская дочка» Пушкина и, наконец, «Война и мир» Толстого. И на всех стояла та же сиреневая печать.

Я перевел взгляд с книг на хозяина. Писатель бережно закрыл Шиллера, сложил в стопку книги и осторожно поставил их на прежнее место.

Он был немолодой, серьезный и очень скромный человек.

Я знал, что он на войне ранен и получил несколько боевых орденов и медалей, но только в День Победы, 9 мая, я видел его с орденами на груди.

— Книги — это часть нашей жизни — моей, вашей, каждого, и много говорить об этом не приходится, но есть книги такие, которые являются частицей тебя самого, сгустком такого события, которое не забывается до самой смерти. И вот именно эти, вот эти восемь потрепанных, изрядно зачитанных книг мне ближе и роднее всех других…

Писатель провел ладонью по лбу и продолжил рассказ:

— И даже ближе моих, мною написанных книг, ибо то, что писал сам, все это — результат долгих дней наблюдений, правды, перемешанной с домыслом, а эти, — он указал в сторону лежащей пачки, — это кусок моей жизни и частица жизни нашей Родины.

Я, как и вы, как и почти все, был призван в июне 1941 года в армию. Не буду рассказывать о тяжелых, трудных, черных днях начала войны. Был уже оставлен Смоленск. Вскоре откатились мы в район Ярцева. Был я тогда корреспондентом одной из московских газет, и мы, военные журналисты, обосновались в селе Касня, недалеко от Вязьмы. Были там и писатели, и художники. Многих из них уже нет в живых, но те, кто выжил, помнят эти дни «Каснийского сидения», помнят землянку журналистов, расписанную внутри Орестом Верейским, ныне известным художником. Была там и землянка «люкс», в которой жили Алексей Сурков, Александр Твардовский, Вадим Кожевников, Мориц Слободской. Часто посещали ее Константин Финн, Константин Симонов. Мы в шутку называли «Нескучным садом» и «Не Ясной Поляной» этот милый, заброшенный в лесную глушь литераторский уголок военных корреспондентов осени 1941 года.