Николай Климонтович - Степанов и Князь

• Название: Степанов и Князь
• Автор: Николай Климонтович
• Издательство: Журнал "Октябрь"
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

Анекдотичное странствие выходцев из дореволюционной (Князь) и советской (Степанов) аристократии приобретает все более фольклорные черты, по мере того как герои приближаются к глубинному центру России — где богоискатели обосновались на приусадебной свалке. Героям Климонтовича подошли бы маски и юродивых, и скоморохов, как всему повествованию — некрасовская, чеховская, горьковская сюжетная матрица. От литературы к лубку, из московской студии к аллегорическому поселению «троглодитов», от подостывшего семейного очага к застолью с горячими беседами о благодати движутся Степанов и Князь, по пути теряя социальные и характерные черты, становясь просто русским человеком на ранде-ву с самим собой.

---

— Литератор. Член Союза п-писателей, что близ набережной имени красного командарма Фрунзе. И его имени военной академии.

Было понятно, что заикается он не от смущения. Писатель просто был заика.

Кратко охарактеризовали себя и озябшие путники. Присели к огню. Лошадь фыркнула и ушла в темноту.

— Не заблудится? — заволновался за животное Князь, наверное, стал сердечнее после аминазина.

— Кто? — строго спросил писатель. — Вы что, собрались меня учить? А если вы про лошадь, так она не моя, п-приблудная.

— Тогда дело другое, — примирительно сказал Семен.

— Предупреждаю, я п-писатель из народа, родом из Сибири. Русский. Октябрьский переворот дал мне все, без него я не был бы автором многих книг прозы, пьес для театра и нескольких киносценариев, а также не выступал бы по общесоюзному телевидению. Но оставался бы пролетарием, как отцы-рабочие и дед-крестьянин.

— И оставались бы, чего дурного, — сказал Князь, еще не отвыкший косить под дурачка. — Может, было бы к лучшему.

— Помор Ломоносов прибыл из Холмогор задолго до большевиков при обозе мороженой рыбы, — напомнил эрудированный Семен, заглаживая бестактность друга. — И тоже писал стихи и оды. Но за неимением в непросвещенный век Екатерины Союза писателей, равно как и Комсомольского проспекта, ему пришлось сидеть в Академии наук под председательством княгини Дашковой, а также основать университет имени собственного имени.

— Большая проблема с п-прототипами, — сказал литератор, игнорируя неудобную биографию Ломоносова. — Можете звать меня просто Виктор. Обиды узнавших себя в том или ином персонаже неминуемы. Но досадно, когда себя узнают в изображенных тобою типах люди, которых при создании образа ты вовсе не имел в виду. П-пьете? — в упор спросил литератор.

— Мы-то? Мы пьем, — согласился один за двоих Семен.

— Что ж, нам, художникам, приходится снимать творческое напряжение и сопутствующее ему утомление нервов пусть и неполезными для здоровья, подчас даже на грани общественной морали способами. Но без этого кто б мы б-были…

— И где, — вставил Семен.

Писатель отодвинул в сторону черную в темноте серую фетровую шляпу, которой днем, видно, прикрывал от солнца плешь, расчистил место, достал откуда-то сбоку, с самого края ночи, большую солдатскую алюминиевую флягу в брезентовом чехле и обломанный с краю батон ржаного хлеба Рижский с тмином. — Кружка одна, пустим по кругу.

Хлебнули по очереди хорошего, не дешевого, наверное, свекольного самогона из пущенной из рук в руки алюминиевой кружки. Такую посуду, приторочив к ранцу, носили во времена Фрунзе красноармейцы, чтоб было из чего выпить командармские сто грамм перед боем. Занюхали Рижским.

— Другая проблема, — продолжал хороший, по-видимому, писатель Виктор, — в полном одиночестве автора. Ваши полотна люди приходят смотреть на выставки, и вы, в свою очередь, имеете возможность познакомиться со своей публикой. Глядят в лицо народу исполнители и танцоры, певцы, драматические актеры и акробаты. Писатель же всегда один! Ему неведомо, кто пожинает плоды его вдохновения! Пенсионерки, посещающие авторские вечера, не в счет: как правило, они ничего не читали, а пришли лишь согреться и обсохнуть.

Отпили еще по чуть.

— Но самое страшное в литературе — женщины. При одном виде редактора-дамы невольно вспоминаешь арию Далилы из одноименной оперы.

— А также гравюру работы французского художника Давида, на которой изображена жуткая сцена убийства Марата в ванне роялисткой Корде, — вставил ученый Семен.

— Я же п-просил меня не перебивать! Но женщины-редакторы — это еще полбеды. Некоторые из них, не поверите, сами пишут! Причем не только любовные романы в духе Лидии Чарской, которую, к слову, зачем-то стали многотысячно переиздавать, но и кровавые триллеры. Мужчины-традиционалисты правильной ориентации, романтики старой школы, входя в издательство, вжимаются в стенку, когда мимо них шествуют разновозрастные надменные дамы нерусской зачастую внешности, и идут прямиком в кассу за гонораром. Матриархат в сегодняшней словесности, а говоря проще, по-нашему, по-рабочему, засилье баб, вопиющ. А патриотизма ноль. Приходится скрываться в полях.

Выпили.

— Ну и, конечно же — вам должно быть знакомо это тяжелое чувство, — рано или поздно приходит усталость от собственной, что называется, харизмы. Ведь уклоняться от заслуженных правительственных наград — это интеллигентское высокомерие. Мы, мол, медалей не просили. Эх, что говорить, все написано в моих книгах. А у вас есть ли нечто мне рассказать, что обогатило бы мой писательский багаж? — строго спросил толстячок и вспенил пятерней бороду.

— Расскажи, Шиш, про необходимость приличному церковному приходу обретения святых мощей, — попросил Семен.

— Это должно быть очень интересно, — навострился писатель, — на манер, наверное, Лескова. Пополнит мою творческую копилку и опыт православного летописца.

И князь Мишка Шишов рассказал такую историю.

— Вспомнил я один случай из своей практики, когда я был, что называется, реставратором, на деле же кустарным богомазом, и расписывал храмы по городам и весям, — так начал Князь повествовать. — В одном стареньком храме под Ржавью я был свидетелем происшествия. Здесь необходимы несколько пояснительных слов, чтоб ясен был предмет. Что говорить, люди корыстны и тщеславны, и так во все времена и у всех народов. Поэтому святые мощи подделывали еще в Средневековье. Ведь народ по детской своей доверчивости всегда наивно алкал вещественных доказательств чудес и святости. Оттого и было самым заветным для упрочения славы всякого святого наличие его нетленных останков. Соборы и монастыри цинично соревновались в коллекционировании как можно большего числа сушеных и вяленых ошметков человеческой плоти, которые можно было бы выдать за части тела почитаемых святых. Это сулило хороший навар… Сема, не натыкался ли ты случаем во время своих библиофильских скитаний на литературные свидетельства вышесказанного?

— Готов прийти тебе на помощь, Шиш. Вспоминается Византия. В одиннадцатом веке по Рождеству Христову, как раз спустя веков этак шесть-семь после Никейского собора, Христофор Митиленский позволил себе такие стишки.

Святой отец, как будто бы до крайности
Ты рад, когда предложит продавец тебе
Святителя останки досточтимые;
Что будто ты наполнил все лари свои
И часто открываешь — показать друзьям
Прокофия святого рук под дюжину,
Феодора лодыжки, посчитать, так семь,
И Несторовых челюстей десятка два
И ровно восемь черепов Георгия!

— Спасибо, Сема, не зря ты книгочей. В нашей же особенно простодушной стране, — продолжал Князь, — подлинность мощей святых редко подвергается сомнению: попы кадят, народ покупает свечи, млеет и молится, а властям на это дело глубоко начхать. Другое дело — останки великих героев, которых потом можно бы и причислить к лику. Здесь уж пахнет хорошей поживой в смысле патриотической пропаганды. Не перебивайте и вы, Виктор, — осадил рассказчик писателя, который хотел что-то вставить. — Я как человек, потребляющий много шампанского и других прохладительных напитков, могу потерять нить. В храме, где я созидательно трудился, как раз шли раскопки под левым нефом. И надо ж было такому случиться, что в ходе раскопок обнаружился некий древний скелет. Причем с проломленным черепом. Клир возрадовался, дошло до владыки, и решено было объявить скелет героем сражений то ли с печенегами, то ли с татарами и, натурально, сделать мощи мученика предметом поклонения. Дошло и до губернатора, и тот тоже оценил перспективность затеи: паломники, новая гостиница, выносной буфет, торговля сувенирами, то да се. Но была все-таки одна неувязка: храм стоял на этом месте лишь с начала восемнадцатого столетия. И для идентификации мощей пришлось выписать из Москвы на областные деньги двух специалистов-археологов. Натурально, прибыли две смазливые тетки, одну, помнится, звали Маша, фамилия у нее была какая-то семинарская, что-то вроде Воздвиженская. Доцент, писала докторскую. Была она совершенно плоска, с писклявым голосом, надменна, учена и на удивление неуемна по анальной и оральной части… Сема, кажется, я отвлекся.

— Что ж, дело молодое, — вставил писатель, проникнувшись, видно, этим местом рассказа Князя. — Ученые дамы бывают — эх! Когда я поступал в аспирантуру, хотел сочинить диссертацию о влиянии Пушкина на Хераскова, сдал кандидатский минимум, но срезался на английском языке. Там в приемной комиссии… — Но он сделал усилие над собой, видно было, что это литератор с развитой волей, и лишь вздохнул. — Что ж, кому, как говорится, ВАК, а кому, как говорится, Вакх.

— Благодарю, Сема, — продолжил Князь, будто и не слышав писателя, — а то я чуть не сбился, всегда в пути и рассказе спотыкаешься на женщинах. Так вот, эти дамочки что-то там взвесили, спрыснули, обнюхали и увезли берцовую кость героического скелета в лабораторию. И вскоре прислали губернатору заключение, что скелет принадлежал мужику предположительно середины семнадцатого столетия, погибшему, по-видимому, от удара тупым предметом по голове.