Ласло КОНТЛЕР - История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы

• Название: История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы
• Автор: Ласло КОНТЛЕР
• Издательство: Весь мир
• Жанр: История
• Год: 2002
• ISBN: ISBN 5-7777-0129-0

Книга известного венгерского историка Ласло Контлера охватывает тысячелетний период истории Венгрии. Живое и увлекательное повествование о важнейших событиях в политической, экономической и культурной жизни страны построено таким образом, чтобы читатель получил представление о национальной истории Венгрии как едином процессе, несмотря на присущие ему противоречия и разрывы. Книга носит концептуальный характер, отличается глубиной оценок и отсутствием стереотипов и упрощений, показывает истинную роль Венгрии в европейской истории.

Издание хорошо иллюстрировано[1], снабжено именным и географическим указателями.

---

С этнической точки зрения интересующий нас регион может быть определен как территория, вклинившаяся между Германией и Россией и заселенная относительно малочисленными народами. Поэтому здесь процессы индустриализации, развития гражданского самосознания, политической независимости и капиталистического способа производства были неразрывно связаны с борьбой за национальное самоопределение. Эти же процессы послужили причиной войны за независимость Греции, освободительных движений в Венгрии и Польше. Они же предопределили превращение империи Габсбургов в Австро-Венгерскую монархию и создание нескольких национальных государств на Балканах. Однако эти глобальные процессы имели также альтернативное освещение. Многие местные общественные и политические деятели, идеологи и практики, понимали, что «лоскутный» характер зон проживания тех или иных народов и этносов, прежде всего, в Габсбургской империи, делает невозможным (либо могущим вызвать кровопролитные столкновения) обре- /16/ тение каждым из них политической независимости и национальной государственности. Поэтому, полагали они, эти малые народы и этносы обречены, несмотря на свою извечную вражду и соперничество, находить возможности сосуществования и взаимопонимания, хотя бы в рамках конфедерации. Эти идеи кажутся утопичными, умозрительными, что, вообще говоря, присуще верным идеям, часто встречаемым в штыки, однако многим они уже в давние времена представлялись убедительными и отвечающими их интересам.

Чешский историк Франтишек Палацкий, словенский – Матия Каушич, польский аристократ Адам Чарторыский, венгерские политические деятели Лайош Кошут и Йожеф Этвёш, румынский революционер Николае Бэлческу, а также его земляк Аурел Попович (и это далеко не все) отстаивали в XIX в. идею сотрудничества и конфедерации. Продолжала она волновать умы и в XX в., после Парижской мирной конференции 1919–20 гг. и окончания Второй мировой войны. Большинство проектов центральноевропейского братства и федерации создавались на базе идеи политической целесообразности, нынешней raison d'état,[2] на признании того факта, что малые народы региона не могут каждый сам по себе создать жизнеспособные государства, особенно перед лицом постоянной угрозы, которая таится для них в соседстве могущественных держав. Однако опыт прошлой жизни в наднациональном государстве дискредитировал саму идею федерации в любом ее виде, и после Первой мировой войны торжество принципа национального самоопределения предрешило судьбы бывших империй. Прежде, чем какие-либо центростремительные силы сумели бы нейтрализовать центробежность, присущую любому национальному движению, им стали настойчиво навязывать извне концепции региональной тождественности и специфики, учитывающие политические интересы соседей-сверхдержав и оснащенные всеми атрибутами социально-экономических, исторических и геополитических доктрин. Теория Фридриха Науманна о том, что Центральная Европа для Германии является естественной зоной ее влияния (как это было с Австро-Венгрией), получила особую популярность в годы Первой мировой войны. Однако спустя несколько десятилетий она неожиданно подлила масла в огонь, раздув в регионе костер нацистского экспансионизма, из-за чего после 1945 г. эту концепцию предали анафеме, а на смену ей пришло понятие «Восточная Европа», укоренившееся в политическом словаре периода «холодной войны». Понятие это, во-первых, фиксировало идею о советском господст- /17/ ве в Восточном блоке, а во-вторых, пропагандировало мысль о том, что все земли восточнее Эльбы – от Балтийского моря до Балканских гор – обладают территориальным единством, а с точки зрения социального устройства родственны всем прочим владениям «старшего брата».

Подобная проекция послевоенной реальности на прошлое региона была подвергнута весьма осторожному критическому анализу в 1960-х гг. со стороны писателей и ученых стран Восточной Европы. В 1970-х гг. эта критика стала более откровенной и смелой, а в 1980-х дискуссии о судьбе Центральной Европы определяли ее интеллектуальную жизнь. Они развертывались не только в Берлине или в Вене, но и в Праге, Варшаве и Будапеште. Понятно, что в основном эта полемика велась в условиях андеграунда, время от времени, прежде всего, в Венгрии, прорываясь в сферу полуофициальной идеологии и культуры. Чешский писатель Милан Кундера опубликовал книгу «Трагедия Центральной Европы» – «западную» по своей культурной сущности и «восточную» по политической принадлежности – и, таким образом, «похищенную» у Запада. Близкие идеи исповедовал и венгр Дьёрдь Конрад, назвавший «историческим несчастьем» то, что тысячу лет тому назад проживавшие в регионе народы не сумели прочно встать на западный путь исторического развития. Венгерский историк Енё Сюч в эссе «Три исторических региона Европы» проанализировал специфические «исторические структуры» Польши, Чехии и Венгрии с большей научной тщательностью и глубиной, чем Кундера, но на основе тех же культурных традиций, мироощущения и типов национального самовыражения. Сюч пришел к выводу, что с момента своего формирования на восточных окраинах Западной Европы все эти государства оказались в весьма сходных обстоятельствах: они стали частью Европы позднее своих западных соседей и поэтому несколько отставали в экономическом и социально-политическом развитии, но в борьбе за выживание постоянно пытались догнать Запад, стать равноправной и равноценной его частью. Далеко не всё и не всегда им в данном отношении удавалось, и поэтому – по западным меркам – они до сих пор кажутся недостаточно развитыми, не полностью сформировавшимися. Тем не менее, при сравнении со своими восточными (и юго-восточными) соседями Центральная Европа обнаруживает качественное, так сказать, кровное, родство с цивилизацией Запада. Список авторов, развивавших эту тему, практически бесконечен; и, пожалуй, без всякого преувеличения можно сказать, что полемика о судьбе и специфике Центральной Европы самым серьезным образом способствовала созданию той интеллектуальной атмосферы, без которой были бы немыслимы события 1989 г. /18/

Следовательно, литературный и научный интерес к истории Центральной Европы в то время был актуален, что, в свою очередь, предопределило серьезность его политического резонанса. Отнюдь не случайным представляется тот факт, что столь существенное место в дискуссии о Центральной Европе было уделено именно проблеме исторической (в нашей терминологии – «символической») географии. Он может быть прояснен ссылкой на аналогичную ситуацию с пограничными землями на севере и северо-западе Франции. Часть этих земель и народов – валлоны и фламандцы – примкнули к Бельгии, а жители Эльзаса и Лотарингии стали полноправными французскими подданными. И хотя все эти малые этносы ревностно сохраняют свою национальную самобытность вплоть до наших дней, ни в одну, даже самую горячую, голову, насколько нам известно, не пришла идея восстановить их былую территориально-историческую целостность, объявив эти земли, например, «Центральной Западной Европой» (в противовес «Центральной Восточной Европе»). Конечно, пограничные земли, расположенные между Францией и Германией, в течение почти всей своей истории являли собой яблоко раздора для претендовавших на них держав, однако никаких препятствий для их идентификации с точки зрения «символической» географии никогда не возникало. И поэтому не было никакой надобности создавать для них некую специальную «общую судьбу», сплетать их узами особой дружбы, любви или ненависти, как это сплошь и рядом делается в текстах пророков «Центральной Европы».

Однако в общем, на мой взгляд, историк может оперировать понятием «Центральная Европа». Для этого имеются два основания, ради экономии места определяемые нами как «минимальное» и «максимальное». Понятие «Центральная Европа» имеет право на существование хотя бы в виде пророчества или предсказания, способных стать реальностью. В данном случае это понятие как минимум является ключевым для выражения мироощущения народов, живущих на окраине западного мира. В разные периоды истории оно реализовывалось у них по-разному: иногда они реально ощущали свою потенциальную принадлежность к Западу, иногда это было лишь желание приобщиться к нему, принять западные ценности и воспроизвести западные социальные институты: классовую структуру, гражданские объединения и союзы, религиозные и политические идеи, материальную и духовную культуру, правовые и политические отношения, обычаи и образ жизни. Причем если вплоть до начала XIX в. подобные устремления носили случайный, спорадический характер, то затем они стали более частыми и систематическими. В зависимости от конкретной ис- /19/ торической ситуации эти устремления не всегда воспринимались с оптимизмом. Иногда они вызывали горькую иронию или обиду. В целом, однако, нельзя отрицать того, что центральная часть Европейского континента даже по своему общественному устройству была и остается неотъемлемой частью европейской культуры. Ее фундаментальные исторические структуры родственны Западной Европе. С другой стороны, верно и то, что Центральная Европа не может быть отождествлена с Западом. Они во многом отличаются друг от друга, и поэтому резкое противопоставление Центральной Европы ее восточным и юго-восточным соседям также необоснованно. Это результат предубеждений, страхов, ненависти и презрительного высокомерия, в чистом виде воспроизводящих типично европоцентристскую доктрину, в соответствии с которой каждая западная нация относится к своим восточным соседям как к еще «недостаточно европеизированным», в определенном отношении более отсталым, чем она сама. Об этом же свидетельствует высказанное предположительно в 1830-х гг. австрийским канцлером Меттернихом суждение: «Азия начинается сразу за городскими воротами Вены». Такова сила предрассудков, и в результате сторонники концепции Центральной Европы подчас вынуждены прибегать к прямолинейным доводам, сколь бы тонкими и даже строго научными ни были их собственные.