Владислав Бахревский - Тишайший

• Название: Тишайший
• Автор: Владислав Бахревский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4799-0

Алексей Михайлович Тишайший (1629–1676) – второй русский царь из династии Романовых, сын Михаила Федоровича и его второй жены Евдокии.

Исторический роман известного российского писателя Владислава Бахревского посвящен первому периоду царствования царя Алексея Михайловича. На страницах романа разворачивается широкая и многоцветная картина российской жизни: скрытая жизнь и интриги царского двора, будни московского посада, первые решительные шаги игумена Никона и попа Аввакума на ниве реформаторства православия, война за Малороссию и «морозовщина» с ее Соленым бунтом. Наконец, оригинальная версия автора по поводу цепи событий, приведших страну к восстанию Степана Разина и религиозному расколу.

---

«1. Сохранить урочные годы на десять лет.

2. Послать в московский уезд и во все города стольников и дворян добрых, которые должны переписать все тягловое население, крестьян и бобылей, за кем сидели раньше, а не теперь сидят.

3. Как перепишут, по тем переписным книгам крестьяне, и бобыли и их дети, будут крепки без урочных лет».

Отбросил перо, встал, вышел из своей комнаты в комнату, где сидели дьяк и подьячие.

Все, кто был тут, вскочили, приветствуя боярина. Морозов махнул рукой, чтоб сели, подошел к столу дьяка.

– По моей этой записи немедля составить указ. А я домой – устал сегодня.

На некоем пустырьке, не доезжая дома, Борис Иванович пересел в закрытую старенькую каретку и поехал на окраину, к Земляному валу. Карета заехала в открытые ворота, на пустынный двор весьма неприметного, новой постройки, но совершенно безликого дома.

Во дворе, кланяясь, встретили его молчаливые, но весьма понятливые люди. Отворяли перед ним двери не мешкая, почтительно, но без церемоний. Он прошел в дальние покои, в комнатку, обитую красным ярким сукном, сел к изразцовой печи, уже предусмотрительно затопленной, хотя холода большие еще не наступили. Сел на низенькую, со спинкой, мягкую скамеечку, взял легкое сухое полено, рассек его надвое острым топориком и положил обе половинки в печь.

За спиной боярина отворилась дверь, кто-то вошел, встал у порога.

– Подойди ближе, – сказал боярин, не поворачиваясь, но глянув в зеркало. – Говори.

Человек покашлял, поерзал сапогом по полу. Был он в красном бархатном кафтане с двуглавым золотым орлом на груди – сокольничий царя.

– Великий государь, – сказал тихо сокольничий, – изволил сегодня молиться. Ловлей птиц и охотничьей потехой себя не тешил. С ним на молитве был стольник Федька Ртищев и кожеозерский игумен Никон. Слышал я, говорили, что великий государь обещал поставить его игуменом в Новоспасский монастырь.

– С Никоном о чем беседы были?

– Не ведаю. Они всю ночь вдвоем молились.

– А Федор зачем приезжал?

– Смилуйся, господин. Тоже не ведаю. Мы люди маленькие. Государя издали зрим.

– Как вдоровье-то хоть у государя, про это ведаете?

– Здоровье будто ничего. Крепенький. Румяный. Разве что от поста послабел, государь-то наш великий. Они с Никоном все три дня постились.

– Никон все три дня при государе?

– Все три дня.

– Ступай! Береги государя. Особенно на ловле. Да смотри не за птицами гляди, за ангелом нашим. Ступай!

Сокольник тихо вышел. Морозов расколол еще одно полено, поразмыслил, расколол и половинки надвое. Огонь в печи стал светлым, высоким.

Дверь снова отворилась. Вошел монах, неопрятный, косматый, но по глазам если судить – умный человек.

– Федор Иванович Шереметев всю неделю хворал. Взаправду хворал, доктора немецкие к нему приезжали, и знахарь у него был, из монастыря тоже, святой целитель. А вчера был у него боярин Никита Иванович Одоевский. О тебе, боярин, говорили.

– Что?.. Да ты не мнись, говори их словами, прибавишь – грех на тебе, и убавишь – тоже.

– Говорили, что ты зело умен, боярин. Но ум твой пойдет России во вред. Неродовитый, мол, человек приведет к власти людей умных, да все волчат. Будут хватать что придется. До того нахватаются, что, пожалуй, не переварив, околеют. И смеялись очень.

– Это кто же так говорил, Федор Иванович или Никита Иванович?

– Никита Иванович молчал.

– Но смеялся?

– Смеялся.

– Что же они решили?

– Решили, что самое верное для них дело – подождать, покуда волчата…

– Ладно, ступай и ты… Стой! Еще нечего сказать?

– Федор Иванович удивлялся все: «Отчего это у меня приказы никак не заберут?»

– Всему свое время. Ступай!

Третьим был Плещеев. Борис Иванович подвинулся на своей скамеечке.

– Садись, Леонтий Стефанович! Люблю на огонек поглядеть. Дымком как бы голову прочищает от всякой дряни. Что Москва уличная? Чем живет?

Плещеев росточка был малюсенького. Складный, в движеньях решительный. Глаза узкие, горячие. Такой всякое дело в сердцах делает, как бы на кого распалясь, как бы с обидой. Дай такому чего построить, ни за что под крышу не подведет, отвлечется, расхолодится, а вот если дать ему разрушить – разрушит скоро, и не по одному приказу, а еще и по личной своей охоте.

– Прищучил я говорильщиков, теперь помалкивают про царевича подкидного. Правду сказать, другой теперь шепоток объявился.

– Так, так, – одобрил Морозов, настораживаясь, даже рукой ухо свое как бы поправил.

– Человек мне один, весьма проворный, служит.

– Кто таков?

– Некий Втор, племяш игумена Троице-Сергиева монастыря.

– Что же он говорит?

– Сегодня доложил, будто бы грамотку в одном кабаке читали, от законного будто бы наследника престола, так в грамоте написано, от сына царя Василия Шуйского, Тимофея.

– Ишь, негодник! Все в сыновьях ходит. Как только не стыдно человеку… Тимошка этот – бывший подьячий Посольского приказа, по фамилии Анкудинов. Нашкодил в Москве – жену живьем в доме сжег – и убежал в Литву. Литве лжедети наших царей надоели, и пришлось ему другой раз бежать к молдавскому господарю, а Василий Лупу – хитрей хитрого, ему бы и султану угодить, и нашего государя ласку не потерять. Туркам беглеца передал… А Тимошка, не будь дурнем, пообещал султану, если тот поможет ему сесть на Московское царство, Казань и Астрахань со всеми людьми и землями… Вот кто он такой, Анкудинов.

– Пресекать? Ловить? – Плещеев преданно вытаращился на боярина.

– Ловить и пресекать!

– Свет наш, Борис Иванович! Я служу тебе, живота не щадя…

– Не торопи, Леонтий Стефанович! Сам знаешь, поспешить – людей насмешить. Я тебе обещаю такую службу, что терпение твое будет десятикратно вознаграждено.

– Борис Иванович! Благодетель! Помилуй, да я не о себе собирался говорить, о родственнике своем, о Траханиотове.

– Я обо всех помню, и всему свое время.

Плещеев понял: затеял он разговор не в добрый час и, чтоб скакнуть хоть куда, лишь бы в сторону, брякнул:

– Я сегодня волхва изловил. Его купец Чалышев нанял напускать злые чары на врага своего, купца Мордоворотова. Мордоворотову о кознях шепнули, он волхва изловил и принялся при всем честном народе убивать. Еле отнял.

– А что же он, волхв твой, и впрямь чародей?

– Может, и вправду чародей… Соломоновой звезде поклоняется, о шести концах которая.

– Где он у тебя?

– С собой прихватил, испросить твоего повеления.

– Приведи.

Плещеев кинулся за своим пленником. Костлявое существо с провалившимися щеками, кафтанчик на спине разорван надвое: кто-то по-медвежьи лапой махнул. Нос – осетром, в красных крапинах, воспаленные, красненькие крошечные глаза обмывали осетру-носу бока. Рот безгубый: щелочка, а не рот.

Чародей, охнув, склонился перед боярином. Охнув, разогнулся. Били его, видно, всласть.

– Правда ли, что ты волхвуешь? – сказал Морозов. – Можешь ли ты из железа сделать золото?

– Смилуйтесь, господин! – Голос у чародея по его плоти никак не подходящий – густой, ровный. – В Европе много бродит обманщиков, которые обещают золотые горы доверчивым князькам. Я могу поставить на ноги запущенное хозяйство.

– Ты говоришь, что не знаешь чародейства, а сам напускал дурное на купца?

– О господин! Я вижу, вы человек мудрый. Вам нетрудно, посмотрев на меня, понять, что в моем положении можно было взяться и покойника воскрешать. Я был голоден.

– Кто ты?

– Я был среди купцов из Константинополя. По дороге нас ограбили казаки, а потом еще раз ограбили. Кажется, уже татары. Почти все мои спутники были убиты или взяты в рабство. Я притворился мертвым, спасся, но остался гол среди поля. Одежду с меня сорвали… Ваши добрые крестьяне дали мне одежду, кусок хлеба и указали дорогу к большим городам.

– Отчего ты так хорошо говоришь по-русски?

– В Константинополе я оказывал всякие услуги русским паломникам. Чтобы приносить им наибольшую пользу, я выучил язык. Они столько рассказывали мне об изобилии и благолепии Московии, что я крестился в православие и отправился в далекий и опасный путь. Увы мне! Увы!

– Тебе не понравилась Москва?

– Москва – лучший город вселенной, но у меня ни дома, ни друзей.

– Сколько рассказывают о чудесах восточного волхвования. Жаль, что ты не знаешь этой науки.

– Я, верно, не знаю черной магии, но я все же кое-что умею. То есть это совсем не колдовство, даже наоборот! – Чуть ли не постукивая костями, неудачливый путешественник подскочил к Плещееву – Умоляю! Не погнушайтесь! Возьмите меня за кисть пальцами.

– Возьми, – кивнул Морозов.

Плещеев сдавил руку своего пленника.

– Очень хорошо, – сказал тот, – так и держите. Думайте обо мне! Только, обо мне… Так! «Отвратителен, но, чует мое сердце, он пойдет далеко!» – вот что вы подумали. Я сказал неправду?

Пленник заглянул в глаза своему властелину.

Плещеев покраснел.