Ролан Барт - Сад, Фурье, Лойола

• Название: Сад, Фурье, Лойола
• Автор: Ролан Барт
• Издательство: Праксис
• Жанр: Философия
• ISBN: 978-5-901574-63-8

Книга известного французского мыслителя посвящена реконструкции дискурсивных практик трех фигур — писателя де Сада, социалиста Фурье и основателя ордена иезуитов Лойолы. На первый взгляд, между этими фигурами нет ничего общего, однако всех троих можно рассматривать как логотетов, основателей новых языков. Эти языки, в отличие от обычных, не нацелены на коммуникацию; они представляют собой замкнутые на себя тексты.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Гарантированный способ создать ужас — метонимия, орудие пострашнее пытки (отсюда важность для Садовской мебели низеньких столиков, на которых аксессуары пытки дожидаются жертв). Чтобы зашить жертву, пользовались «большой иглой, в ушко которой продета толстая вощеная красная нить». Чем дальше простирается синекдоха, тем больше инструмент детализируется по своим мелким элементам (цвет, воск), тем больше растет и запечатлевается ужас (если бы нам рассказали о фактуре нити, то это стало бы нестерпимым); ужас здесь углубляется своеобразным щадящим спокойствием, когда мало примечательный материал для зашивания остается присутствовать в орудии пытки.

Головное желание

У Сада мужчины-самцы (ебари, педерасты (drauques), лакеи, геркулесы) имеют совершенно второстепенное амплуа: не будучи ни жертвами, ни либертенами, они не досягают до языка (о них говорят очень мало, как раз из-за отнесения к соответствующему разряду) и почти не досягают до тела (сводящегося к количеству «разов», на которое они способны, и к емкостям спермы, которые они наполняют): мифологии мужественности нет. Именно дух придает ценность полу. Дух — это сразу и кипение в голове («Я вижу, как сперма сочится из его глаз»), и гарантия рентабельности, так как дух, ум повелевает, изобретает, облагораживает: «Милая моя, — говорю я ей, — ведь правда, что чем больше у нас ума, тем лучше мы наслаждаемся негой сладострастия?»

Садизм

Садизм можно считать лишь грубым (вульгарным) содержанием садовского текста.

Принцип изысканности

Когда маркиза де Сад попросила мужа-узника передать ей его грязное белье (зная маркизу, мы скажем: для какой иной цели, если не постирать?), Сад притворился, будто усматривает здесь совершенно иной, чисто садовский мотив: «Прелестное создание, вы хотите мое грязное белье, мое старое белье? А знаете ли вы, что оно — само олицетворение изысканности? Вы увидите, как я чувствую цену вещей. Послушайте, ангел мой, я страстно желаю удовлетворить вас за это, ибо вы знаете, что я уважаю вкусы и фантазии: сколь бы причудливыми они ни были, я нахожу их всех достойными уважения и потому, что мы им не хозяева, и потому, что самая диковинная и несуразная фантазия при должном анализе всегда восходит к принципу изысканности».

Разумеется, Сада можно читать, видя повсюду замысел насилия; но мы можем читать его (а это то, что он рекомендует нам) сообразно принципу изысканности. Садовская изысканность — не классовый продукт, не атрибут цивилизации и не культурный стиль. Это способность к анализу и возможность наслаждения: анализ и наслаждение объединяются ради невиданной в наших обществах экзальтации, которая тем самым, однако же, составляет наиболее чудовищную из утопий. Что касается насилия, оно следует коду, изношенному за тысячелетия истории человечества; а отвечать насилием на насилие означает пользоваться тем же кодом. Один лишь постулированный Садом принцип изысканности может образовать (когда изменятся устои Истории) абсолютно новый язык, неслыханную мутацию, призванную подорвать (не инвертировать, но, скорее, фрагментировать, плюрализировать, распылить) сам смысл наслаждения.

Жизни

Жизнь Сада*

1. Вот этимологическая цепочка: Sade, Sado, Sadone, Sazo, Sauza (деревня Саз). В этой родословной в который уже раз утрачена дурная буква1. Чтобы образовать проклятое имя посредством ослепительной формулы (потому что этому имени удалось породить имя нарицательное), зеброобразное и хлещущее Z потерялось в пути, уступив место наиболее кроткому из зубных согласных2.

2. Тот, кто живет сегодня в Сен-Жермен-де-Пре должен вспомнить, что он обитает в вырожденном садовском пространстве. Сад родился в одной из комнат отеля де Конде, т. е. где-то между улицей Мсье-ле-Пренс и улицей Конде; крестили его в церкви святого Сульпиция; в 1777 г., согласно королевскому указу о заточении без суда и следствия, в отеле де Данмарк на улице Жакоб (та самая улица, где издается эта книга) Сад был арестован, оттуда его препроводили в Венсеннский замок.

3. Весной 1779 г., когда Сад находился в заключении в Венсенне, ему написали, что сад Ла Кост пышно расцвел: вишни в цвету, яблони и груши, хмель и виноград, не говоря уже о кипарисах и дубах: все цвело. Ла Кост был для Сада многозначительным местом, можно сказать — всем; прежде всего, это местность в Провансе, место истоков, место Возвращение (всю первую часть жизни Сад, хотя и в бегах, будучи разыскиваемым, непрестанно туда возвращался, пренебрегая какой бы то ни было осторожностью); а затем: пространство автаркии, небольшое, но полноценное общество, где он был хозяином; единственный источник его доходов, место занятий (там у него была библиотека), место театра (там давали комедии) и место разврата (Сад приводил туда слуг, молоденьких крестьянок, юных секретарей — для сеансов, на которых присутствовала и маркиза). Итак, если Сад непрестанно, после бурных и долгих поездок возвращался в Ла Кост, то влек его туда не прекрасный порыв облагородиться в сельской местности, который заставляет гангстера из «Асфальтовых джунглей»3 приходить умирать к воротам родной фермы; как всегда, это диктовалось множественным и, вероятно, противоречивым смыслом, определяемым сразу несколькими факторами.

4. В пасхальное воскресенье 1768 года, в 9 часов утра на площади Виктуар, подходя к нищенке Розе Келлер (которую он высечет спустя несколько часов в своем доме в Аркюэе), молодой Сад (ему двадцать восемь лет) одет в серый редингот, он несет трость, охотничий нож — и у него белая муфта. (Таким образом, во время, когда не существовало фотографий для удостоверений личности, весьма парадоксально, что именно в донесении полиции, задача которого — описать костюм подозреваемого, прорывается означающее: эта восхитительная белая муфта, предмет, занесенный туда, вероятно, для того, чтобы удовлетворить принципу изысканности, который как будто бы всегда главенствует в садической деятельности маркиза — но не обязательно в таковой деятельности садистов.)

5. Сад любит театральные костюмы (формы, творящие роль); он надевает их в обыденной жизни. Чтобы высечь Розу Келлер, он переодевается в укротителя лошадей (жилет без рукавов на голое туловище; платок вокруг головы, похожий на тот, какие носят молодые японские повара, быстро разделывающие живых угрей); впоследствии он предпишет своей жене траурный костюм, который она должна будет носить, чтобы посещать несчастного мужа-узника: домашнее платье такого цвета, что темнее не бывает; закрытая грудь, «большой, очень большой чепец без какой бы то ни было прически под ним, кроме гладко расчесанных волос; шиньон и никаких кос».

6. Щадящий садизм: в Марселе Сад захотел, чтобы Марианна Лаверн высекла его многохвостой пергаментной плеткой, снабженной изогнутыми булавками. Поскольку у девушки не хватило смелости воспользоваться таким исключительно функциональным объектом (напоминающим хирургический инструмент), Сад велел, чтобы служанка купила вересковую метлу; этот предмет оказался Марианне; более знакомым; она больше не робела и била маркиза метлой по заду.

7. Президентша де Монтрей несет объективную ответственность за преследования, мишенью которых ее зять был всю первую половину своей жизни (возможно, она его любила? Кто-то как-то сказал маркизе, что президентша «любила г-на де Сада до безумия»). И все-таки от президентши остается впечатление постоянного страха: страха перед скандалом, перед неприятностью. Сад предстает как торжествующая и неудобная жертва; этакий enfant terrible, он непрестанно «дразнит» (дразнящие шалости — садическая страсть) своих уважаемых и конформистски настроенных родственников; повсюду, где он бывает, он провоцирует продиктованную страхом разъяренность стражей порядка: всех ответственных за его заточение в форте Миолан (сардинского короля, министра, посла, губернатора) неотступно преследует мысль о его возможных побегах — которые, естественно, и случаются. Пары, которые он составляет с собственными преследователями, — явление эстетическое: это исполненное злорадства зрелище резвого и элегантного животного, сразу и неотступно терзаемого, и изобретательного, подвижного и цепкого, которое непрестанно спасается бегством и непрестанно возвращается в одну и ту же точку своего пространства, тогда как большие и туго соображающие, боязливые и помпезные манекены пытаются просто-напросто содержать его (не наказывать: это произойдет лишь впоследствии).

8. Достаточно прочесть биографию маркиза после его произведений, чтобы убедиться, что кое-что из своих произведений он перенес в собственную жизнь — а не наоборот, во что хотело бы заставить нас верить мнимо научное литературоведение. «Скандалы» жизни Сада — это не «модели» аналогичных ситуаций, какие мы находим у него в романах. Реальные и придуманные сцены не находятся в отношении филиации; все они — всего лишь параллельные дупликации, более или менее сильные (сильнее в творчестве, чем в жизни), некоей отсутствующей, наполненной фигурами, но неартикулированной сцены, местом фигурации и артикуляции которой может быть лишь письмо: творчество и жизнь Сада пересекают эту сферу письма на равных.