Жан Молине - "Желаний своевольный рой". Эротическая литература на французском языке. XV-XXI вв.

• Название: "Желаний своевольный рой". Эротическая литература на французском языке. XV-XXI вв.
• Автор: Жан Молине
• Издательство: Иностранная литература журнал
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012

Репутация Франции как страны фривольного обаяния возникла не на пустом месте. Нынешний номер «ИЛ» по существу — беглый обзор «галантной» французской литературы с XV по XX столетие.

---

Проплакав целый час, я к стыду своему решила полюбопытствовать, на чем основан чудовищный метод барона[3], и изумилась, обнаружив в нем немало верных наблюдений.

Цепочка флюидов обладает огромной протяженностью, в конце ее находится материя, именуемая небесным воздухом, этот воздух составляет главную прелесть жизни и основу наслаждений. Присутствие сего воздуха доказано способностью наслаждаться, равно как наличие жизненного воздуха подтверждается его необходимостью для жизни живых существ. Как можно без небесного воздуха объяснить впечатление, производимое на нас дыханием любимого существа, чудеса любви и ощущение наслаждения?.. Если любовь содержится только в мыслях, предмет любви не может о ней догадываться, следовательно, она не произведет на него никакого впечатления. Но когда я адресую предмету сему слова нежности, в нем тотчас рождается чувство наслаждения, ибо небесный воздух, выдыхаемый мною вместе со звуками пропорционален нежности высказанных мною слов, и он в изобилии наполняет слушающего и опьяняет его своей божественной сущностью. Когда же мы целуем предмет нашей любви, сердце наше полнится вожделением, божественный воздух выходит оттуда во всей своей чистоте, сладострастно блуждает по обожаемым устам и наполняет тела обоих любовников. От отсутствия небесного воздуха проистекает упадок духа, длящийся до тех пор, пока не восстановится равновесие между всеми флюидами. Небесный воздух неподвластен химическим процессам и не может быть собран; газ же, выдыхаемый человеком, является не чем иным, как смесью небесного воздуха с дыханием каждого индивида, его можно собрать, сгустить и превратить в жидкость, употребление которой произведет обмен флюидов, а следовательно, породит вожделение в предмете нашей любви…

Я прекратила чтение. Передо мной со всей ясностью предстал кошмарный замысел барона. Я вспомнила флакон с жидким дыханием сего развратника, и мне немедленно почудилось, что он дышит где-то рядом; волна отчаяния захлестнула меня. Когда настал час обеда, пилястры снова уступили место полочкам, уставленным всевозможными блюдами; но гнев заглушил во мне чувство голода. Видимо, барон пожелал успокоить меня, ибо из отдушины донесся шепот: «Эти блюда сулят перемены». Тогда, сама не зная почему, я решила тоже произвести эксперимент и с жадностью съела все. Тем более что физические и моральные страдания последних дней, ввергнувшие меня в неизбывное отчаяние, пробудили во мне зверский голод. После обеда я почувствовала себя лучше: мысли утратили присущую им мрачность. Я предалась воспоминаниям об Эрнесте; картины, проплывавшие тогда перед моим взором, заставляют меня краснеть до сих пор. Позабыв, что Эрнест сейчас далеко, я полностью отдалась на волю воображения, рисовавшего мне божественное лицо его, его обворожительную фигуру. Мой сладострастный взор блуждал по равнинам Польши; мои руки нетерпеливо искали юного героя, кумира всех смертных женщин. Перед глазами представал то сын Улисса, то сам Адонис, но все они ускользали от меня, и я, околдованная, изнывая от томительного желания, устремляла свою волнующуюся грудь навстречу предмету моего вожделения.

Два дня я провела в любовной истоме; без сомнения, это были самые долгие дни в моей жизни! Исступление нарастало столь неуловимо, что я не только стала доверять блюдам, которые мне присылали, но даже забыла о своем дорогом сыне. На третий день явился барон. Я едва узнала его. Он выглядел молодо и источал очарование; белокурый пудреный парик с искусно уложенными буклями скрывал его морщинистые щеки, костюм являл саму элегантность. Легкой быстрой походкой он приблизился ко мне и, грациозно склонившись к ногам моим, с нежностью взял мою руку и прижал ее к сердцу. Затем, сняв с моей ноги повязку и увидев затянувшийся шрам, он радостно вскрикнул и принялся покрывать обнаженную ногу поцелуями вплоть до самого колена… Я пребывала в таком упоительном восторге, что воспоминание о нем до сих пор заставляет меня краснеть. Взор мой мысленно блуждал по телу Эрнеста, кровь закипала; результат был налицо: охваченная вожделением, не слыша самое себя, я шептала слова любви… Но предназначались они не барону… Нет, ему не удалось победить меня; несмотря на все свои яды, это чудовище по-прежнему вызывало у меня отвращение!.. Ты, Эрнест, и только ты приворожил меня, постигнув тайное искусство, знанием коего хвастался негодяй-барон.

Не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой, я долго не могла прийти в себя, хотя слышала все, что говорил Ольниц. Когда же я наконец приоткрыла глаза, то увидела, как он, сидя за столом, пишет, размышляя вслух:

Первый шаг. Обмен осуществился; два поцелуя, по контрасту с укусами.

Второй шаг. На четвертый день сделана прививка, вызвавшая любовную лихорадку; успешное воздействие дыхания, превращенного в жидкость. Полное исступление. Я мог восторжествовать, но по собственной воле прервал эксперимент.

При этих словах я задрожала от радости. Значит, он не успел унизить меня, воскликнула я про себя. Тут меня одолели мрачные мысли, и я, бросившись к его ногам, принялась осыпать упреками моего мучителя. Тот же, схватив перо, быстро записал:

Третий шаг. Устранить затянувшееся раскаяние. Ослабить воображение. Заглушить воспоминания, дабы преобладало вожделение.

«Так значит, ты хочешь уничтожить меня, негодяй!» — гневно воскликнула я, набрасываясь на него с кулаками. Но он хладнокровно оттолкнул меня, и я упала в кресло, подлокотники которого по велению невидимых рычагов немедленно повернулись, превратившись в преграду, не позволявшую мне встать.

Хотя барон исчез стремительней, чем обычно, я заметила, как во взоре его промелькнуло недовольство: то ли он ожидал более быстрых результатов своих дьявольских экспериментов, то ли был поглощен новым, неведомым мне адским замыслом.

Шесть долгих часов провела я в коварном кресле. Ближе к полуночи зеркало над камином тихо приподнялось, и во мраке я увидала потайной фонарь и женскую фигуру: это была добрая мадам Жербоски. Безмолвно спустившись на пол, она нажала невидимый мне рычаг кресла, подлокотники выпустили меня, и ночная гостья знаками объяснила, что пришла меня спасти, и мне надобно следовать за ней. Дрожа от страха, я колебалась, не зная, как поступить; наконец, я решилась. Едва я ступила в темный проход, как из отдушины в стене раздался зловещий голос: «Я вижу вас, коварная!» Ноги у меня подкосились, я чуть не упала. «Ничего не бойтесь, он видит сон», — схватив меня за руку, быстро успокоила меня мадам Жербоски. — «Этот человек никогда не спит, но вчера, намереваясь осуществить очередные дьявольские манипуляции, жертвой которых предстояло стать вам, он принял какое-то зелье и заснул — быть может, навсегда. Приехал врач, момент нам благоприятствует, бежим…»

<…>

Когда мы подошли к входным дверям, нас окликнул швейцар: «Кто идет?» Добрая Жербоски назвала имя врача; двери приоткрылись, я выскользнула из дома и очутилась на улице.

* * *

…Эрнест, возлюбленный графини Паулиски, попадает в плен к феминисткам, поклонницам аббата Спаланцани.

Так в госпитале, куда меня поместили, находились в основном выздоравливающие, нам разрешалось самостоятельно гулять по окрестностям. И там со мной произошла невероятная история, кою я и намерен вам рассказать, если вы удостоите меня своим вниманием.

Совершая прогулки по саду, я несколько раз замечал высокую женщину с закрытым вуалью лицом: казалось, она внимательно наблюдала за мной. Я не понимал, чем моя бледная физиономия и отощавший вид могли вызвать столь неослабный интерес. Как-то раз, снедаемый любопытством, я проследил за этой женщиной и увидел, как она направилась в прекрасный с виду парк, посреди которого высился внушительных размеров готический замок. Побуждаемый все тем же любопытством, я, следуя за моей ускользающей незнакомкой, каждый день подходил к парку все ближе и ближе: незнакомка весьма искусно увлекала меня за собой. Когда же я осмелился войти в ворота, она сделала вид, что не заметила этого. Но стоило мне очутиться в парке и немного пройти по дорожке, как ворота за мной захлопнулись, словно от порыва ветра. Я хотел повернуть назад, но тут зашелестела листва, и десятка два женщин, самой старшей из которых еще не исполнилось и двадцати пяти, окружили меня, схватили и связали.

Полагаю, я еще не полностью оправился от контузии, ибо даже предположить не мог, насколько эти немки сильны; заблуждения мои рассеялись, когда они опутали меня веревками с макушки до пяток. Заткнув мне рот платком, они на руках понесли меня в замок. Наверное, из-за того что сразу после поимки мне завязали глаза, мне показалось, что путь занял никак не меньше часа. Когда наконец с глаз моих удосужились снять повязку, я огляделся и с изумлением обнаружил, что сижу в железной клетке, на розовых шелковых подушечках, устилавших пол. Рядом, по обе стороны, стояли точно такие же клетки с разными животными, коих, впрочем, подушечек не удостоили. На моей клетке висела табличка с единственным словом: мужчина. Слева компанию мне составляла очаровательная зеленая мартышка, а справа сидел попугай, который при виде меня распустил веером хвост, видимо, желая похвастаться перед новым товарищем.