Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

• Название: Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы
• Автор: Сергей Хрущев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9691-0534-8

Главной темой этой книги являются события, связанные с созданием ракетно-ядерного потенциала нашей страны и противостоянием США и Советского Союза, кульминацией которого стал Карибский кризис 1962 года. Рассекреченные в последнее время как в США, так и в России документы, рассказы Никиты Сергеевича и других очевидцев, а также личные впечатления автора, участвовавшего в работе над созданием ракет, детально воспроизводят историю достижения стратегического паритета, отодвинувшего угрозу возникновения третьей мировой войны.

---

16 октября газеты опубликовали письмо Имре Надя и постановление Политбюро ЦК Венгерской партии трудящихся о восстановлении в партии И. Надя «в связи с тем, что хотя он и совершил политические ошибки, но они не делали обоснованным его исключение из партии». Постановление об исключении Имре Надя из партии от ноября 1955 года отменялось. Тогда Ракоши взял верх, теперь времена поменялись.

Как я уже упоминал, отец лично ничего не имел против Имре Надя. Еще со сталинских времен ему запомнились яростные стычки между Ракоши и Надем по крестьянскому вопросу. Имре Надь числился в ревизионистах, выступал против поголовной насильственной коллективизации, за предоставление ограниченной свободы крестьянину, склонялся к нэпу. Дело доходило до оскорблений, Ракоши обвинял Имре Надя в измене, но Сталин только посмеивался. Видимо, у него имелись свои расчеты: свара внутри венгерского руководства его устраивала, а в перерожденчество Имре Надя он не верил.

У Сталина имелись основания не причислять Имре Надя к людям, вызывающим опасения, не хотел он отдавать его на расправу вместе с другими не потрафившими ему венгерскими лидерами. Такими, как Ласло Райк, и многими, многими другими. Ведь еще в 1930-е годы Имре Надя, тогда работника Коминтерна, завербовали, в картотеке советских спецслужб он числился «Володей». Правда, Сталин и не встал открыто на защиту Имре Надя, когда за правый уклон в 1949 году его исключили из Политбюро. Но тронуть не дал.

По случаю смерти Сталина Имре Надь произнес прочувственную речь о великом вожде, продолжал его верноподданически цитировать, а после своего исключения из партии, уже в 1955 году, обвинил своих обидчиков в проведении антисталинской политики.

В те годы отец провозгласил невмешательство в происходившие в дружеских странах дела. Конечно, это невмешательство носило своеобразный характер. Большим шагом вперед считалась отмена утверждения в Москве любого назначения на мало-мальски серьезный пост. Этим достижением отец чрезвычайно гордился. Старался он не влезать и во внутренние свары. Хотя это далеко не всегда удавалось. Терпящая поражение сторона бежала в Москву за помощью, а победители стремились там же закрепить свои успехи.

Конечно, в случае серьезного идеологического отступничества следовал строгий окрик. Нарушать никто не имел права. Шаг влево, а особенно, вправо означал побег. Тут уже не до сантиментов. И все же воз сдвинулся, скрипя, повернулись проржавевшие колеса. Первый шаг — самый трудный, хотя и не самый заметный.

После исключения из партии у Имре Надя появляется достаточно свободного времени, он его отдает литературе. Надь размышляет о том, как неразумная, догматическая, излишне твердая, негибкая политика лидеров отчуждает, отодвигает людей от партии и тем самым наносит неизмеримый вред всему коммунистическому движению. Здесь, конечно, явно прослеживается и элемент личной обиды за происшедшее с ним, но не только.

Он продолжает искать пути облегчения доли крестьян. В этом Имре Надь мне чем-то напоминал отца. Близки они и в том, что оба пытались нащупать экономическую структуру, примиряющую пролетариат и крестьянство, обеспечивающую гармоничное, взаимовыгодное продвижение вперед, а не обирание деревни городом ради индустриализации и ответное удушение города голодом. К примеру, находившийся в опале Имре Надь в 1955 году призывал гуманизировать наше общество, отец писал, что обносить рай колючей проволокой по меньшей мере неразумно.

Коммунист по убеждениям, порядочный человек и реальный политик, Имре Надь приветствовал решение отца первому поехать к Тито с миром, тем самым признавая право на существование различных форм развития социализма.

Можно привести и другие примеры созвучия политики, проводимой отцом, и идей, выдвигавшихся Имре Надем. Очевидно одно — в середине октября, как и раньше, отец не видел в Имре Наде врага.

С другой стороны, Имре Надь представлялся отцу человеком, ориентирующимся на Тито. Это порождало опасения. Югославский путь к социализму выглядел весьма сомнительным. С Югославией ничего не поделаешь, но распространять их опыт, а с ним и влияние Тито на другие страны отцу не хотелось.

Начавшаяся 23 октября студенческая демонстрация в Будапеште, проходившая под лозунгами, требующими отставки нынешнего венгерского руководства и прихода к власти Имре Надя, оказалась для отца неожиданной. Гром грянул, конечно, не с ясного неба, тучи давно заволокли горизонт, но в Москве не ждали бури. Ситуация оценивалась как напряженная, на заседании Президиума ЦК решили ввести в Будапешт советские войска, расквартированные в Венгрии в соответствии с Потсдамскими соглашениями 1945 года.

Дома отец появился вечером в обычное время. Выглядел он озабоченным, но не мрачным. Как всегда, мы отправились гулять. Отец шел рядом и молчал. На втором круге я нарушил молчание. Меня мучило: как в нашем справедливейшем обществе подобное могло произойти? Почему заранее не приняли меры? Я не вкладывал в слово «справедливость» конкретного содержания. Оно спасало своей всеохватностью. И… что дальше?

Отец с досадой отозвался: «Все это из-за нерешительной политики Гере, пытавшегося угодить всем. Нужен сильный человек, способный взять управление событиями в свои руки. По сообщению из посольства, на пост главы правительства только что назначен, — отец говорил, на венгерский манер, ставя на первое место фамилию, — Надь Имре». По мнению отца, ему, возможно, удастся справиться со стихией. Тем более, его назначения требовали демонстранты. А вот что по прошествии более чем десятилетия записал отец об этом моменте: «К руководству пришел Надь Имре. У нас теплилась надежда, что если придет к руководству Надь Имре, то он сохранит коммунистическое руководство в венгерском народе…»

И хотя 24 октября, одновременно с назначением Имре Надя, Эрне Гере переизбрали на пост Первого секретаря Венгерской партии трудящихся, на него смотрели как на политический труп.

На мой вопрос, не собирается ли отец лететь в Венгрию, он ответил отрицательно.

— Туда отправились Микоян и Суслов, — сказал он, не углубляясь в пояснения, и добавил: — И посол там сильный.

Трудно задним числом гадать, имелась ли еще возможность овладеть ситуацией, не допустить кровопролития, или события уже вышли из-под контроля центральной власти и развивались по своим законам. Здесь сколько людей, столько и мнений. Мне кажется, что в день приезда в Будапешт делегации во главе с М. А. Сусловым и А. И. Микояном такой шанс сохранялся, но Анастас Иванович с Михаилом Андреевичем его упустили. В условиях кризиса они оказались не на своем месте.

Микоян — блистательный переговорщик, способный «уговорить» любого «твердокаменного» партнера, выторговать все возможное и невозможное и затем еще кое-что в придачу. Но он — человек компромисса, всегда держащий в запасе не одну запасную позицию, избегавший резких движений, боявшийся ультиматумов. Он бесконечно тасовал свои «карты», даже тогда, когда время разговоров прошло, и от него требовалось решение. В силу своих качеств Микоян блестяще показал себя в переговорах с американцами, где позиции сторон устоялись, партнеры давно притерлись друг к другу и успех зависит от умения вести торг, от выдержки, если хотите, усидчивости. Из-за тех же качеств он провалил дело в Венгрии, не смог обозначить венгерским руководителям, не важно Гере или Надю, границу, за которой, по словам Гомулки, «следовало непоправимое».

Кандидатура Суслова тоже оказалась неудачной. Михаил Андреевич всю жизнь пекся о сохранении в первозданной чистоте идеологических догм, подобно средневековым схоластам реалии жизни выверял по цитатам из классиков марксизма-ленинизма. Если же не находил у них ответа, он терялся, начинал всплескивать руками, причитать по-бабьи. О возможности противостояния народа своей же «народной» власти классики не писали, и в Венгрии Суслов растерялся.

Все лето эта пара, Микоян с Сусловым, курсировала из Москвы в Будапешт, потом в Белград и снова в Будапешт. Они переговаривались сначала с Ракоши, потом, когда Микоян, по настоянию отца, вынудил его подать в отставку и уехать в Советский Союз, с преемником Ракоши — Эрвином Гере, человеком нерешительным и слабым. Тем временем события набирали обороты, в Венгрии нарастали не только антисталинские, но и антисоветские, антирусские настроения. Тон задавал упоминавшийся выше «Кружок Петефи» — неформальное собрание оппозиционеров-интеллектуалов, назвавшихся именем венгерского поэта-повстанца, погибшего 31 июля 1849 года во время национально-освободительной революции. В тот год венгры восстали, добиваясь освобождения из-под гнета австрийских императоров Габсбургов. На помощь Вене пришел Петербург, Николай I послал в Будапешт свои войска, Габсбурги — Романовы «навели в Будапеште порядок», пролив при этом реки крови. В Советском Союзе Шандора Петефи считали поэтом-революционером, нашим идеологическим союзником. У венгров же гибель Петефи вызывала совсем иные, антирусские ассоциации.