Григорий Брейгин - Расследование продолжается

• Название: Расследование продолжается
• Автор: Григорий Брейгин
• Издательство: Казахстан
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1966

Это книга очерков о тех, кто повседневно ведет самоотверженную борьбу с нарушителями общественного порядка, с преступниками. Авторы книги — работники юстиции и журналисты — рассказывают также об интересных расследованиях уголовных дел, о помощи общественности нашей милиции, советскому суду и прокуратуре, о современной криминалистике.

Очерки написаны на основе подлинных событий, в некоторых («Девушка из «Детского мира», «Слово — экспертизе») сохранены настоящие фамилии героев. Они живут и работают рядом с нами и, возможно, в этот момент выполняют очередное оперативное задание.

---

Вот тогда-то Валентина Еремченко и предложила свои услуги в качестве помощника следователя.

Ее беседа с ребятами была весьма недолгой, но результативной. Уже через полчаса они поняли, что дальше запираться бесполезно, и сознались в краже. Когда с формальностями было покончено, самый младший из них, Сашка-Воробышек, спросил:

— А вы, Валентина Михайловна, следователь, да?

— Да, я следователь, — ответила она серьезно.

А строгий лейтенант милиции Дмитрий Дорофеевич Зверев улыбнулся, но тут же посуровел и приказал дружинникам:

— Возьмите этих паршивцев, посадите… в дежурную машину и немедля доставьте… домой! Матери, небось, с ума уже сходят…

Потом он долго курил, задумчиво шагая по комнате. А Валя сидела за столом и пыталась по выражению лица определить, о чем он размышляет.

«Может быть, он вспоминает, и перед взором его встают картины далекого детства? — думала девушка. — Да, оно, наверное, было тяжелым. Мы тоже не избалованы, но они, наши старшие братья, — дети особенно суровой эпохи.

Детство старших было оглушено солдатскими песнями и вдовьими причитаниями. Поэтому они рано задумывались над всем, что происходило вокруг, и, задумываясь, взрослели. Взрослели, чтобы стать к станку или сесть на трактор. И то, что называлось «улицей», теряло над ними власть. Потому что нет на земле власти сильнее, чем власть труда. И нет мудрее воспитателя, чем труд».

Потом Вале Еремченко неоднократно приходилось убеждаться в том, что улица сейчас — это все мы — граждане, труженики заводов и фабрик, школ и институтов, строек и учреждений. Улица в нашей власти, по крайней мере в течение семнадцати часов ежесуточного нерабочего времени. И если порой это могущество наше слабеет, то главным образом из-за того, что некоторые из нас с равнодушием взирают на постоянное, пагубное ничегонеделание детей.

Девушка вскоре убедилась в том, что во многих семьях бытует еще ошибочное и вредное представление об отдыхе подростков: «Мальчик устал за время учебы — пусть на каникулах погуляет в свое удовольствие…» А каково это удовольствие? Получает ли мальчик радость от такого «свободного» отдыха? Это интересует далеко не всех. И вот четырнадцатилетний Сашка С., «развлекаясь», обстреливает камнями плафоны уличных люстр. А три пятнадцатилетних «мушкетера» — Юрий Б., Николай В. и Владимир К. — делают с помощью ломика брешь в каменной ограде плодоконсервного комбината.

— Там собака, молодая такая, черная… Мы хотели покормить ее хлебом… — объясняют они цель этой «саперной» операции.

У Юрия в кармане брюк обнаруживается истрепанная колода игральных карт. «Мамины», — говорит он. А мама, медсестра городской больницы Мария Кирилловна, едва ли думает о том, чем занимается ее единственный сын. Ее совершенно не волнует вопрос, насколько полезен и содержателен отдых сына. Что ж, долг платежом красен: сын, прекрасно осведомленный о том, за какой оградой живет сторожевая собака, не знает, где и в качестве кого работают его родители. А ведь такое взаимное равнодушие отцов и детей друг к другу неотвратимо приводит их к той страшной отчужденности, в результате которой всегда папы и мамы в отчаянии хватаются за голову и причитают:

— Откуда, откуда в нем этот жестокий эгоизм?! Такой был милый, ласковый ребенок!

* * *

Колька Костылев приехал в Алма-Ату на правах гостя. Соседи сестры, накануне отправленной в больницу, приняли его как своего, вручили ему ключи от квартиры, посочувствовали, ласково спросили, не нуждается ли парнишка в чем-либо.

Парнишка не нуждался. Ни в людском внимании, ни тем более в ласке. Позже выяснилось, что в Перми он бросил больную мать, а в Алма-Ате, пока сестра была дома, жил у приятеля.

Кольку задержали дружинники в одном из комиссионных магазинов, куда он принес продавать ковер. Это была не первая вещь сестры, сплавленная таким способом. Районный прокурор Гайса Гарифулович Доспулов в санкции на арест Костылева отказал.

— Я и сам неплохо вижу, что состав преступления есть, — ответил он сердито представителю милиции. — Не вижу лишь смысла в применении крайних мер по всякому поводу… Что? Закон? Первый враг закона — это формализм! Да-да! Будьте уверены, пострадавшая не станет счастливее от того, что брат ее окажется за решеткой. Как это — «что делать»? Прописать! Трудоустроить! И воспитывать, черт возьми! Мальчишке нет и семнадцати, а вы его сразу под стражу…

Кольку прописали в квартире сестры. Кольку трудоустроили. По утрам, уходя на работу, он брал с собой завтрак, заботливо приготовленный для него сестрой. Разумеется, она простила ему все. В определенные дни Колька являлся в милицию и спрашивал:

— Ну, что нового?

Это несколько развлекало сотрудников райотдела. В общем, внешностью своей, бесхитростным взглядом живых задорных глаз Колька вызывал симпатию. Над ним даже по-свойски подшучивали. Только Захар Ишмухамедов, шеф практикантки Еремченко, нет-нет да и скажет, бывало: «Темнит чего-то паренек…» Но дело Костылева сдавать в архив не торопился. Однажды, когда кто-то напомнил ему об этом, Захар отрезал:

— Не к спеху. Подождем…

Ждать долго не пришлось. Костылева поймали с поличным в универмаге. Колька попросил там свитер, сделал вид, что примеряет его, а когда продавщицу отвлекли покупатели — «дал тягу».

— Ну, вот, что и требовалось доказать, — с горечью сказал Ишмухамедов. — Я же чувствовал: пареньку надо побывать на казенных харчах… Возьмите, Валя, дело на себя. По совести говоря, мне с этим неблагодарным юношей возиться не хочется…

Из квартиры сестры, где его прописали по просьбе районного прокурора, Колька переселился в КПЗ. На этот раз Доспулов в санкции не отказал, но, подписывая ордер, от упрека в адрес милиции не удержался.

— Пинкертоны… Чистюли, — проворчал он, протягивая бумагу курьеру. — Глупый мальчишка три месяца водит их за нос, а они даже не поинтересуются, как он воспользовался помощью и доверием…

На допросах Колька вел себя нагловато. Его ответы были густо сдобрены издевательски-вежливыми интонациями. Всякий раз, когда Еремченко делала попытку вызвать своего подследственного на откровенность, он неизменно уклонялся от сути разговора и начинал усиленно распространяться насчет морального облика торговых работников. Еремченко недоумевала. Она по простоте, вернее, по чистоте души своей не догадывалась, что Кольку, который мысленно считал себя уже законченным вором, взбесило то обстоятельство, что вести  е г о  «дело» поручили какой-то девчонке, нештатной сотруднице и  п р о д а в щ и ц е. Он-то думал, что роль свою сыграл оригинально и даже остроумно. Он-то был уверен, что, обманув милицию, заслужил большего внимания. А тут такое пренебрежение!

Однажды Ишмухамедов спросил девушку:

— Не кажется ли вам, что мы несколько затянули с делом Костылева?

— Нет, — ответила она, — не кажется. По-моему, он не рассказал и десятой доли того, что знает.

И поведала шефу свои сомнения.

— Ну что ж, — согласился Захар, внимательно выслушав ее. — Видимо, вы правы: с ним стоит еще поработать. Но вот вам мой совет…

На этот раз, очутившись в комнате следователя, Колька вдруг почувствовал какую-то ноющую боль под «ложечкой». Валя Еремченко, нарядная, веселая и оттого еще более привлекательная, заканчивала разговор по телефону.

— Да-да, через полчаса я освобожусь, — щебетала она совсем по-девчоночьи, — и мы продолжим нашу беседу с глазу на глаз… Пока!

Не переставая улыбаться, Еремченко прошлась по комнате, постояла у залитого солнцем окна, затем обернулась и, словно только сейчас заметив Кольку, посерьезнела.

— Садитесь, Костылев, — сказала она. — Думается мне, мы с вами встретились в последний раз. Так как протокол дознания вами уже подписан, в краже свитера вы признались, нам, собственно, разговаривать уже не о чем. Мне только хотелось уточнить одну маленькую деталь. А именно: из каких соображений вы, Костылев, оказавшись в камере предварительного заключения, поспешили обменять новые шерстяные брюки на ту рвань, в которой сейчас щеголяете?

Сердце у Кольки дрогнуло, но он, поборов страх, изобразил на своем лице подобие улыбки.

— Охота вам, гражданка следователь, говорить о пустяках, — сказал он и пожал плечами. — Давайте лучше поговорим о хорошеньких, продавщицах…

Но для Кольки наступил день неприятных неожиданностей. Вместо того, чтобы, как это бывало в подобных случаях, замкнуться и перейти на сугубо официальный тон, Еремченко рассмеялась. Она смеялась долго, так долго, что Колька почувствовал даже какое-то опасное для него неудобство и нетерпеливо заерзал на стуле.

— Ох, никто не умеет рассмешить так, как вы, Костылев, — сказала наконец Валя, делая вид, что вытирает слезы. — Вы пользовались бы у девушек успехом, если бы… — она сделала паузу и словно отрубила, — если бы не были жалким мальчишкой! Но, пусть будет по-вашему, поговорим о продавщицах…