Гюстав Флобер - Мемуары безумца

• Название: Мемуары безумца
• Автор: Гюстав Флобер
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0808-8

В сборник избранной ранней прозы классика французской литературы Флобера включены тексты 1835–1842 годов, от одного из первых — «Путешествие в ад» (новелла была написана Флобером в 13 лет, однако ее неоднократно упоминает в своей книге о Флобере Жан-Поль Сартр) до повести «Ноябрь», которую Флобер назвал «завершением своей юности». Тексты, впервые публикующиеся на русском языке, сопровождаются вступительной статьей и комментариями Г. Модиной, исследователя творчества Флобера.

---

Она разделась медленно, размеренными, точно механическими движениями, и, оставшись в сорочке, подошла ко мне, ступая босыми ногами по полу, взяла за руку и повела к постели. На меня она не смотрела, думала о чем-то другом.

Губы ее были розовыми и влажными, ноздри вздрагивали, глаза блестели, и вся она будто трепетала от скрытой мысли. Так певучий инструмент в отсутствие музыканта источает невидимый аромат дремлющих звуков.

Раскинувшись на постели, она с гордостью куртизанки открыла мне все великолепие своего тела. Я видел высокую грудь, все еще напряженную, как при страстном шепоте, перламутровый живот с впадиной пупка, гладкий, вздрагивающий и нежный, на него хотелось склониться, как на шелковистое теплое изголовье. У нее были великолепные бедра, женственные, округлые, с теми волнистыми изгибами, что всегда напоминали мне гибкие и соблазнительные извивы змеи или демона. Кожа с капельками пота была прохладной и липкой, глаза пугающе сверкали во мраке, правой рукой она задела панель алькова, и звякнул янтарный браслет. В это самое время она говорила, прижимая мою голову к своей груди: «Ангел любви, отрады, наслаждения, откуда ты? Где твоя мать? О чем она мечтала, зачиная тебя? Грезилась ей мощь африканских львов или ароматы чужестранных деревьев, губительные для тех, кто вздумает умастить ими тело? Ты молчишь. Смотри на меня своими огромными глазами, смотри, смотри на меня! Губы, твои губы! А вот и мои!

Вдруг зубы ее застучали, словно от сильного холода, несвязная речь лилась из полуоткрытых дрожащих губ:

— Ах! Знаешь, я бы ревновала тебя, если бы мы полюбили друг друга… Какая бы женщина ни взглянула на тебя…

Слова перешли в крик. Крепко обнимая меня, она шептала, что умирает.

— О, как красив молодой мужчина! Если бы я была мужчиной, в меня бы влюблялись все женщины, так сияли бы мои глаза! Я бы так хорошо одевалась, была так мила! Твоя любовница любит тебя, правда? Хотела бы я знать ее. Где вы встречаетесь? У тебя или у нее? На прогулке, когда ты скачешь верхом? Ты должен быть так хорош на коне! В театре, когда после спектакля ей подают плащ? Или же в ее саду? Вам так хорошо вдвоем шептаться в увитой зеленью беседке!

Я не перебивал ее, мне казалось, что этими словами она творит для меня идеальную возлюбленную, и мне нравился этот призрак, уже проникший в мое сознание и мерцающий там быстрее, чем вспыхивает ночью в поле блуждающий огонек.

— Вы давно знакомы? Расскажи мне об этом. Какие слова ты говоришь, чтобы нравиться ей? Она высокая или маленькая? Умеет она петь?

Я не смог не сказать, что она заблуждается. Я даже рассказал о том, как боялся идти к ней, рассказал о сожалениях, точнее, о странном страхе, что возник потом, и о внезапном порыве, толкнувшем меня вернуться к ней. Когда я рассказал, что любовницы у меня никогда не было, что я всюду искал ее, долго мечтал о ней и, наконец, признался, что она была первой, принявшей мои ласки. Она с изумлением приблизилась и крепко схватила меня за руку, словно я был призраком, которого она хотела удержать:

— Правда? — спросила она. — О, не обманывай меня. Так ты был непорочным, и это я лишила тебя невинности, бедный ангел? И впрямь в твоих поцелуях была какая-то неискушенность, так целуют только дети, когда играют в любовь. Но ты удивил меня! Ты такой милый, я гляжу на тебя и все больше и больше влюбляюсь. Щеки у тебя бархатистые, как персик, кожа такая чистая, волосы густые и длинные. Ах, как бы я любила тебя, если бы ты хотел этого! Кажется, ты смотришь на меня с такой добротой, но твой взгляд обжигает меня. Мне все время хочется быть ближе, крепко обнимать тебя.

То были самые первые в жизни слова любви, обращенные ко мне. Кто бы ни произнес их, наше сердце принимает их с блаженным трепетом. Вспомните это! Я вволю упивался ими. О, как быстро вознесся я к неведомым высотам.

— Да, да, целуй, крепче целуй меня! Твои поцелуи возвращают мне молодость, — говорила она, — мне нравится твой запах, ты пахнешь, как моя жимолость в июне, свежо и сладко. Смотри-ка, твои зубы белее моих, я не такая красивая, как ты… Ах, как хорошо!

И она припала губами к моей шее, впилась в нее жадным поцелуем, как дикий зверь в брюхо жертвы.

— Что это случилось со мной этим вечером? Из-за тебя я вся в огне, хочу пить вино, танцевать, петь. Ты когда-нибудь хотел стать маленькой птичкой? Мы бы летали вместе. Сладко, наверное, любить в воздухе, парить в потоке ветра, среди облаков… Нет, молчи, дай мне смотреть на тебя, долго смотреть, чтобы запомнить навсегда!

— Зачем?

— Зачем? — повторила она. — Чтобы помнить, думать о тебе. Я буду вспоминать тебя бессонной ночью, утром, проснувшись, вспоминать целый день, облокотившись на подоконник и глядя на прохожих, но особенно вечерами, когда стемнеет, а свечи еще не горят. Я вспомню твое лицо, тело, прекрасное тело, такое сладострастное, и голос! Послушай, прошу тебя, любимый, позволь мне отрезать прядь твоих волос, я положу их в этот браслет, они всегда будут со мной.

Она вскочила, нашла ножницы и отрезала прядь моих волос на затылке. Ножницы были маленькие с острыми концами, винт скрипнул. Я все еще чувствую на затылке холодок стали и прикосновение руки Мари.

Один из прекраснейших любовных ритуалов — обмен локонами. Сколько нежных рук, с тех пор как существует ночь, передавали с балкона свой дар — темный локон! Мне не нужны сплетенные восьмеркой цепочки для часов, кольца, медальоны, внутри которых прядь уложена трилистником, и все то, что осквернила равнодушная рука парикмахера! Я люблю простой локон, перевязанный с двух концов нитью, чтобы не потерять ни волоса. Его срезают своей рукой с любимой головы в какой-то возвышенный миг, во всей силе первой любви, в час разлуки. Волосы! Роскошный плаш женщины древнейших времен, окутывая плечи, он ниспадал до пят, и так шла она рядом с мужчиной по берегу широкой реки, и легкий ветер первых дней творения перебирал листы на вершинах пальм, львиные гривы и волосы женщин! Я люблю женские волосы. Сколько раз, когда переносили кладбища или рушили старые церкви, я видел их в потревоженных могилах среди желтых костей и кусков гнилого дерева! Часто тусклый солнечный луч падал на них с высоты, и они блестели, как золотая руда. Мне нравилось думать о днях, когда их укладывали над белым лбом и умащали душистым маслом, и чья-то, теперь иссохшая, рука гладила и рассыпала их по подушке, и чей-то рот, теперь истлевший, целовал пробор и со счастливым рыданием покусывал их кончики.

Я позволил ей отрезать прядь моих волос, но, тщеславный глупец, не осмелился в ответ попросить ее локона, и сейчас у меня нет ничего, ни перчатки, ни пояса, ни даже трех розовых бутонов, засохших и хранимых в книге, ничего — лишь память о любви публичной женщины. И я сожалею об этом.

Закончив, она легла рядом со мной, Скользнула под простыни, трепеща от наслаждения. Она дрожала и, свернувшись, как ребенок прижалась ко мне. Наконец она заснула, положив мне голову на грудь. При каждом вдохе я чувствовал ее тяжесть на сердце. Какое сокровенное родство нашел я в этой незнакомке? Мы не знали друг друга до этого дня, случайность свела нас, мы лежали в одной постели, связанные безымянной силой, мы вот-вот должны были расстаться и больше не встретиться никогда, столкновение атомов, что кружат и летают в воздухе, длится дольше, чем связь любящих сердец на земле. Ночью просыпаются желания, и сны стремятся на поиски любимых. Наверное, кто-то тоскует по незнакомой душе, тоскующей о нем в другом полушарии, под другими звездами.

Что снилось ей? Быть может, ей снилась семья или первый возлюбленный, какие-то люди, мужчины, роскошная жизнь, блистающая изобилием, желанная любовь или же я! Не отводя глаз от ее бледного лба, я вглядывался в ее грезы и силился найти смысл в невнятных сонных звуках.

Шел дождь, я слушал его шум и дыхание Мари. В хрустальных подсвечниках, угасая, потрескивали свечи. Взошла заря, вспыхнула на горизонте желтой линией, расцветила небо золотыми и винными полосами и наполнила комнату белесым с фиолетовыми переливами светом, еще соперничающим с темнотой, вспышками гаснущих свечей, их отражением в зеркале.

Мари лежала рядом, часть ее тела была на свету, другая в тени, лицо чуть усталое, голова запрокинулась, правая рука с браслетом свесилась с кровати почти до пола. Букет фиалок украшал ночной столик, я протянул руку, вынул его из стакана, порвал зубами нить и вдохнул запах. Они увяли, от вчерашней жары или оттого, что были давно срезаны, и, казалось мне, пахли изысканно и совершенно необычно. Цветок за цветком я вдыхал их аромат. Они были влажными, я положил их на веки, чтобы умерить жар — во мне кипела кровь, простыни обжигали истомленное тело. Тогда, не зная, чем заняться, и не желая вставать, из-за незнакомого удовольствия видеть ее спящей, я осторожно ронял фиалки на грудь Мари, скоро вся она была осыпана ими, и прекрасные увядшие цветы, под которыми она спала, слились с нею в моем сознании. Она, как эти фиалки, несмотря на утраченную свежесть, а может быть, именно потому, притягивала меня ароматом необыкновенно резким и возбуждающим. Прошлые несчастья придали грустную прелесть очертаниям ее рта, не исчезавшую даже во сне. Сзади на шее были две милые складки — днем она скрывала их под волосами. Я глядел на эту женщину, такую печальную в сладострастии, что даже в объятиях ее была горькая радость, и угадывал тысячи бурных страстей, которые, должно быть, жгли, как молния, судя по оставшимся следам. Мне бы понравилась история ее жизни, ведь меня влекли яркие и патетические стороны жизни, мир благородных страстей и возвышенных страданий.