Гюстав Флобер - Мемуары безумца

• Название: Мемуары безумца
• Автор: Гюстав Флобер
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0808-8

В сборник избранной ранней прозы классика французской литературы Флобера включены тексты 1835–1842 годов, от одного из первых — «Путешествие в ад» (новелла была написана Флобером в 13 лет, однако ее неоднократно упоминает в своей книге о Флобере Жан-Поль Сартр) до повести «Ноябрь», которую Флобер назвал «завершением своей юности». Тексты, впервые публикующиеся на русском языке, сопровождаются вступительной статьей и комментариями Г. Модиной, исследователя творчества Флобера.

---

Тут она проснулась, фиалки упали. Улыбаясь, еще не открыв глаза, она обняла и поцеловала меня долгим утренним поцелуем пробудившейся голубки.

Я просил ее рассказать о себе, она ответила:

— Тебе я скажу правду. Другие солгали бы или стали бы говорить, что не всегда были такими, сочиняли бы сказки о семье, о возлюбленных, а я не хочу обманывать тебя и не хочу притворяться принцессой. Слушай, и узнаешь, была ли я счастлива! Знаешь, как часто я хотела покончить с собой? Однажды в мою комнату вошли, когда я почти не дышала. Если бы я не боялась ада, то давно бы была там. И умирать тоже страшно, сама минута смерти пугала меня, но я все равно хотела умереть!

Я жила в деревне, наш отец был фермером. До первого причастия я каждое утро пасла коров в лугах. Целыми днями, одна, я сидела на берегу ручья, спала или убегала в лес разорять птичьи гнезда. Я лазала по деревьям, как мальчишка, вечно рвала одежду. Меня часто колотили за ворованные яблоки или за то, что коровы забрели к соседям. Во время жатвы, по вечерам, крестьяне плясали во дворе, встав в круг. Я слушала песни, не понимая слов. Юноши обнимали девушек, те хохотали. Мне становилось грустно, просыпались мечты. Иногда, по дороге домой, я просила разрешения забраться на телегу с сеном. Работник брал меня на руки и усаживал на охапки сена. Веришь ли ты, что несказанным удовольствием было только почувствовать, как поднимают меня над землей сильные и крепкие руки здорового парня с обожженным солнцем лицом и потной грудью? Обычно его рукава были высоко засучены, мне нравилось трогать мускулы, они играли при каждом движении его руки, нравилось прижиматься к нему и чувствовать, как царапает щеку его борода. На лугу, где я бывала каждый день, в низине между двух рядов тополей бежал ручеек, на берегу росли разные цветы. Я собирала их в букеты, плела венки, гирлянды, из ягод рябины делала ожерелья, мне так это нравилось, что карманы фартука всегда были набиты ягодами. Отец ворчал и приговаривал, что из кокетки ничего путного не выйдет. Я и в спаленку свою приносила цветы, порою они пахли опьяняюще сильно, и я засыпала с головокружением, но наслаждаясь этим дурманом. Запах скошенной травы, горячего прелого сена всегда казался мне таким прекрасным, что каждое воскресенье я запиралась на сеновале и там весь день следила, как оплетают паутиной балки пауки, слушала, как жужжат мухи. Я жила праздно, расцветала и светилась здоровьем. Часто на меня нападало какое-то безумие, я то бросалась бежать, пока не падала без сил, то пела во весь голос, то подолгу разговаривала сама с собой. Странные желания просыпались во мне, я наблюдала, как ласкаются на голубятне голуби. Иногда они прилетали под мое окно, радовались солнцу, весело порхали в винограднике. И ночью было слышно, как они бьют крыльями и воркуют так нежно и сладко, что я тоже хотела бы быть голубкой, так же, целуясь, поворачивать шею. «О чем же это они с таким счастливым видом говорят?» — думала я и вспоминала, как гордо скакали рядом с кобылами кони, как раздувались их ноздри, вспоминала радостную дрожь, пробегавшую по шерсти овечек, когда к ним приближался баран, вспоминала, как позванивают, замирая над соцветиями, пчелы во фруктовых садах. Я часто пробиралась в стойло к животным, чтобы вдохнуть их запах, вбирала полной грудью испарения жизни, украдкой, затаив дыхание, разглядывала их тела. Иной раз, когда я шла из леса, особенно в сумерки, деревья принимали странные очертания: то это были руки, протянутые к небу, то ствол казался согнувшимся под порывами ветра существом. Лунной ночью плыли по небу облака, а мне чудились среди них образы жуткие и манящие. Помню, однажды в канун Рождества мне привиделось, что в небе стоит и смотрит на меня, страшно вращая глазами, высокая обнаженная женщина в сто футов ростом. Она двигалась, вытягивалась, становилась тоньше, а потом распалась на части, голова исчезла первой, остальное еще колебалось в воздухе какое-то время. А еще я мечтала. Уже в десять лет я знала лихорадочные, полные сладострастия ночи. Не это ли сладострастие горит в моих глазах, течет в крови, заставляет биться мое сердце так, что все тело трепещет? Оно вечно звучит в моих ушах гимнами наслаждению, золотом сияет в моих снах плоть, и движутся смутные, изменчивые как ртуть, видения.

В церкви я увидела распятого на кресте обнаженного человека, но не смирилась. Мысленно я добавила плоти на его ребра, приукрасила тело, подняла веки, и вот он, мною сотворенный прекрасный мужчина с пылким взглядом. Я вынула гвозди, помогла ему сойти ко мне в окутанный ладаном алтарь, он шел в облаках фимиама, и меня била сладострастная дрожь.

Когда мужчина заговаривал со мной, я изучала его взгляд и выражение глаз. Мне особенно нравились те, чьи веки постоянно двигались, то прятали, то открывали зрачки, взлетали и опускались, как крылья ночной бабочки. Я старалась под одеждой разглядеть тайну их пола, а после расспрашивала сверстников, подглядывала, как целуются мать и отец, прислушивалась к скрипу их кровати.

В двенадцать лет я приняла первое причастие, из города мне привезли красивое белое платье, на каждой из девочек был голубой пояс. Я захотела, чтобы мне завили волосы, как взрослой. Перед выходом я погляделась в зеркало, я была хорошенькой, как ангелочек и почти влюбилась в себя. Я и правда хотела бы стать ангелом. В тот день был праздник Тела Господня, монахини убрали церковь душистыми цветами. Я сама три дня работала вместе со всеми, украшала жасмином столик для обетов. Алтарь увили гиацинтами, на лестнице, ведущей в хоры, расстелили ковры. Все мы были в белых перчатках, со свечами в руках. Я была счастлива, чувствовала, что родилась для этого. Во время мессы я переступала с ноги на ногу по ковру, в доме отца ковров не было, я хотела лечь на него в этом белом платье, остаться в церкви одной, среди горящих свечей. Сердце билось новой надеждой, я с тревогой ждала облатку. Говорят, первое причастие меняет человека, и я верила, что после священного таинства уймутся все мои желания. Но нет! Вернувшись на место, я оказалась в том же пекле. На меня восхищенно смотрели, когда я шла к священнику, я заметила это, заважничала, почувствовала себя красавицей, неосознанно возгордилась скрытыми во мне и неведомыми мне самой наслаждениями.

После мессы нас вереницей повели на кладбище. Родственники и зеваки стояли на траве по обе стороны и смотрели на нас. Я шла первой, как самая высокая. За обедом я ничего не ела, на душе было тяжело. Мать плакала во время службы, глаза ее покраснели. Соседи пришли поздравить и сердечно обнять меня, их ласки были мне неприятны. На вечерней службе народу было еще больше, чем утром. Мальчиков поставили напротив, они нас жадно разглядывали, особенно меня, я опускала ресницы и все равно чувствовала их взгляды. Их тоже причесали и нарядили. Мы пропели первый куплет гимна, настала их очередь. Их голоса волновали меня — они умолкали, и радость исчезала, звучали вновь, и она возникала с новой силой. Я произнесла обеты, помню, в них были слова о белом платье и невинности.

Мари замолчала, боясь забыться в дорогих воспоминаниях, и вдруг безнадежно рассмеялась:

— Ах, белое платье, как давно оно износилось! А с ним и невинность. Где теперь мои подруги? Одни умерли, другие вышли замуж, родили детей. Я никогда не встречала их, ни о ком ничего не знаю. Каждый день я собираюсь написать матери, но не смею. Да что уж там! Какая глупость, все эти чувства!

Взяв себя в руки, она продолжала:

— Назавтра день тоже был праздничный, один мой друг пришел ко мне поиграть. Мать сказала: «Теперь ты взрослая девушка и не должна бегать с мальчиками». Она разлучила нас. Этого было достаточно, чтобы я в него влюбилась. Я всюду ходила за ним, заигрывала, хотела убежать с ним из наших краев, он должен был жениться на мне, когда я вырасту. Я звала его мужем, возлюбленным, он на это не осмеливался. Однажды мы собирали землянику в лесу и совсем одни возвращались домой, тропинка шла мимо амбара, тут я бросилась на него и, прижимаясь всем телом и целуя, воскликнула: «Люби меня! Давай станем мужем и женой! Поженимся!» Он вырвался и убежал.

С тех пор я отвернулась от всех и больше не покидала фермы, жила наедине со своими желаниями, как иные живут среди наслаждений. Услышав, что кто-то, получив отказ от родителей, похитил девушку, я представляла себя его любовницей, мчалась на крупе коня через поле, крепко обнимая его. Рассказывали о свадьбе, и я, как новобрачная, ложась в белую постель, трепетала от страха и наслаждения. Телились коровы, и я завидовала их жалобному мычанию, их боли, представляя ее причину.

В это самое время умер мой отец, мать перебралась в город и взяла меня с собой. Брат поступил в армию и дослужился до капитана. Мне было шестнадцать лет, когда мы покинули дом, я навсегда простилась с лесом, лугом и моим ручьем, простилась с церковным двором, где столько счастливых часов провела, играя на солнце, простилась с моей милой спаленкой — никогда больше я не видела их. Гризетки нашего квартала стали моими подругами, они показали мне своих любовников, я бывала на их пирушках, наблюдала за их ласками, и вволю наслаждалась этим зрелищем. Каждый день у меня был повод отлучиться, мать это заметила, сначала она упрекала меня, а затем оставила в покое.