Арсений Семенов - Землепроходцы

• Название: Землепроходцы
• Автор: Арсений Семенов
• Издательство: Хабаровское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Роман «Землепроходцы» рассказывает об освоении Камчатки и побережья Охотского моря русскими служилыми людьми в начале XVIII века.

---

Таков Якутск в целом. Множество башен, церковных куполов, видных издали, обширность и добротность построек, многолюдство, пестрота одежд, языков и говоров, крупный размах торговли — все это и создает Якутску славу первого в Сибири города.

Дух наживы, дух погони за соболем определяет здесь кипение страстей человеческих. Даже на воеводской печати, которая хранится в Приказной избе, вырезан орел, когтящий соболя, — герб города Якутска, истинная печать его физиономии.

Последние дни уходящего лета выдались в Якутске на редкость холодные. Ночами мороз уже больно покусывает лицо, а днем лужи не успевают оттаять. Под ногами у Атласова похрустывает ледок, от свежести и чистоты, какая разлита в остылом воздухе, у него кружится голова.

Он знает, что Якутск, как и всегда в это время, трясется в ознобе, и весь люд проклинает воеводу. Для убережения города от пожара летом запрещено топить печи в домах. На кострах, на сложенных кое-как по огородам печах-времянках варят себе пищу горожане, а ночами, дабы не окоченеть от холода, зарываются в меха, в перины, в дерюги и солому — всяк по своему достатку. Огня держать в домах тоже нельзя, поэтому летом Якутск ложится спать с заходом солнца и встает с восходом.

Солнце давно уже взошло, якутские женки успели обрядить скотину и напоить парным молоком озябших за ночь ребятишек. На городских стенах сменились караулы.

Торговая площадь перед Таможенной избой запружена людьми в разноцветных кафтанах — меховых, суконных, атласных. А кое у кого уже и шубы на плечах. Приезжие якуты, тунгусы и юкагиры осаждают купеческие лавки, покупая топоры, усольские ножи, цветные сукна и шелка, позумент, бисер.

Посадские толпятся возле базарных столов, на которых якуты из ближних волостей выставили для обозрения и соблазна бычьи туши, круги мороженого молока, масла, бурдюки с кумысом, копченую, свежемороженую рыбу, а также сушеные грибы, мороженую бруснику, битых зайцев, гусей, уток… Иные из якутов торгуют барахлом, какое для зимы надобно: меховыми кафтанами, сапогами из собачины, шапками и рукавицами.

Торговля идет бойко. Те, кто уже отторговался, спешат в кабак — обмыть барыш. Там, в духоте и чаду, не протолкнуться; кроме торговцев, пьют казаки, вернувшиеся со службы в дальних зимовьях и острогах; пьют промышленные перед выходом в тайгу на охоту; пьют таежные князцы и тойоны, приехавшие просить у воеводы отсрочки ясачных платежей и искать защиты от самоуправства воеводских приказчиков; а более всего пьют те, кто обитает в кабаках почти постоянно, — лихой гулящий люд, запойные пьяницы не разбери-пойми каких сословий.

Атласов, проталкиваясь сквозь базарную толпу, старается избегать взглядов встречных казаков. Он знает, что среди казаков ходит о нем присловье: «Один из наших тоже взлетел высоко, да как упал — больно расшибся».

На этот раз ему повезло: никого из знакомых в толпе не встретил. Впрочем, горько усмехается он, ему везет все чаще и чаще.

Он так долго сидит в тюрьме, что знакомых у него скоро не останется вовсе.

Миновав торговую площадь, Атласов с подьячим через въезжую башню вошли в новый город.

Приказная изба, или, по-новому, воеводская канцелярия, рублена в два жилья, нижние окна забраны железными прутьями, верхние поблескивают слюдой. Крыльцо канцелярии резано деревянных дел мастерами, точеные балясины украшены кружевом и петухами.

В канцелярии четыре стола: денежный, ясачный, хлебный и разрядный, делами которых ведают назначенные воеводой подьячие числом до восьми. Для сношений с инородцами в штат канцелярии зачислены два толмача. Здесь же служат и выборные от мирских людей целовальники, которые целовали крест, обещая пуще собственных глаз беречь государеву денежную казну, честно собирать доходы с царевых кабаков и хранить всякие государевы запасы.

Самая обширная и светлая комната в канцелярии отведена воеводе. Здесь он принимает челобитчиков, вершит суд на свое усмотрение, тягает за бороды нерадивых подьячих и целовальников.

Сюда, в эту комнату, и ввел подьячий Атласова.

Стольник и воевода Дорофей Афанасьевич Траурнихт восседает в широчайшем кресле, которое, однако, кажется для него тесным, столь он тучен и громоздок. У него слоновьи ноги, мясистое равнодушное лицо перевидавшего все на свете человека и невыразительные, цвета холодной свинчатки глаза, опушенные белесыми ресницами.

— Очшень нехорошо быть разбойник! — оттопырив толстую нижнюю губу, обиженно говорит он Атласову, словно тот его только что ограбил.

«Немчин поганый, русского языка не успел выучить, а туда же — читать наставления!» — тоскливо думает Атласов.

— Вишь, воевода, пошалили мы немножко с казачками. Было дело, не отпираюсь, — вежливо соглашается Атласов, чтобы хоть как-то поддержать беседу, которая заранее обещает быть скучной.

— Что есть — пошалили? — поднимает кверху белесые брови воевода. — Шалость есть невинный детский развлечений. А ви хватай делай грабить торговый государев человек. За такой поступок всякий разбойник имеет быть караться веревкой вокруг шея, покуда приходит смерть… Государь много обижен тобой есть. Надо хорошо делать служба. Теперь государь велит делать приказ посылать тебя и твои люди обратно Камчшатка. Тюрьма нихт. Ти есть свободен.

Атласов стоит совершенно оглушенный. Как! Вот этот огромный каменный болван с холодной немецкой начинкой привез ему весть о свободе!.. Пол начинает уходить у него из-под ног.

— Ну, ну! Полно, голубушек! — вставая во весь свой огромный рост, успевает поддержать Атласова воевода. — Тюрьма нихт! Это есть святой правда! Мы больше не будем разбойник, мы будем служить честно, черт нас похвати!

Траурнихт улыбается каменными губами, Траурнихт даже пытается неуклюже шутить. Но едва он убеждается, что Атласов пришел в себя, как тут же объясняет: государь приказал освободить Атласова, дав Траурнихту право вздернуть казачьего голову при первой же серьезной провинности на любом подходящем суку, не отписываясь в Москву. Поэтому, вдалбливает Траурнихт, Атласов должен служить, не щадя ни своего живота, ни живота казаков. Таковы условия его освобождения.

Военное счастье по-прежнему не сопутствует государю в его войне со шведами, казна государева пуста — поэтому Атласову надлежит всеми мерами гнать с Камчатки поток пушнины. Если же казачий голова не оправдает возлагаемых на него надежд — пусть пеняет на себя самого.

Вместе с Атласовым воевода обещает выпустить из тюрьмы и всех других казаков, виновных в разбое на Тунгуске.

Глава третья ЧЕРНОЕ УТРО

Странное утро выдалось 6 июня 1707 года в казачьем остроге на Большой реке.

В это утро Иван Козыревский проснулся как обычно: не рано и не поздно. Откинув низ полога, подвешенного к потолку над широким супружеским ложем для защиты от комаров, он увидел, что за лахтачьим пузырем, затягивающим окно, как раз начинает угадываться рассвет.

Колеблемое сквозняком пламя лампадки освещало бревенчатые стены, ржавый болотный мох, которым были выложены пазы между бревнами, неструганые плахи потолочного настила. Грубо сколоченный стол, два табурета, ларь да лавки у стены составляли всю обстановку избы — вернее, той ее половины, которую занимали Иван с Завиной. Вторая половина избы была отдана служанкам.

Несмотря на скудность обстановки, Козыревский гордился своим домом. Он сам возвел стропила и покрыл крышу речным камышом, сам сложил печь, сколотил стол и лавки.

Теперь Иван обзаводился лодкой. Всю последнюю неделю он долбил бат и почти закончил работу. Лодка должна была получиться на славу — узка и быстроходна, а главное — легка, как перо, даже Завина могла бы ее самостоятельно вытаскивать на берег и сталкивать в воду, не лодка — просто загляденье. Да, в последнее время он немало поработал и уже привык просыпаться с ломотой во всем теле. Сегодня ломота, кажется, пропала… Должно быть, он уже втянулся в работу, окреп. Ему ведь только двадцать пятый год, и тело его налилось упругой силой.

Радуясь тишине, разлитой в его доме и в нем самом, Козыревский решил поспать еще немного. За окном почему-то перестало развидняться и даже, наоборот, как будто потемнело. Незачем вставать сегодня ни свет ни заря. Бат он успеет доделать за утро, и они с Завиной еще до полудня попробуют, какова лодка на воде.

Завина безмятежно спит, свернувшись калачиком. Дыхание у нее ровное и, как всегда, такое тихое, что, бывает, проснувшись среди ночи, он пугается, здесь ли она.

Завина — создание удивительное. Она не похожа ни на одну из здешних женщин. Лицо у нее более узкое и светлое, чем у всех камчадалок, глаза не черные, а карие, и большие, с прямым разрезом, в них нет ничего азиатского. Козыревский мог найти этому лишь одно объяснение. По слухам, лет пятьдесят назад на Камчатке зимовали люди кочевщика Федота Попова, сплывшие вместе с казаками Семена Дежнева из Нижнеколымского зимовья в чукотскую землю. На Камчатку суденышко Попова занесло бурей. Куда делись потом его люди, никому не известно. Должно быть, погибли в стычках с коряками, пробираясь на север к Чукотке за моржовым зубом. Вероятно, кто-нибудь из этих людей остался жив и коротал свой век вместе с камчадалами. Он-то и оставил светлолицее потомство.