Юрий Нагибин - Бабье царство

• Название: Бабье царство
• Автор: Юрий Нагибин
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Рацион строго соблюдаешь? - спрашивает конюха Петровна.

- Обижаешь, Петровна! Я, бывает, сам не пожру, но Эмир у меня завсегда обухожен.

Петровна хотела еше что-то спросить, но тут внимание ее было властно отвлечено. К базу подходил глубокий овраг, густо заросший травой и полевыми цветами: ромашкой, резедой, колокольчиками. По отлогой пади оврага ползал Софьин муж Василий и собирал цветы. Петровна устремилась к оврагу.

- Ты что, Василий? - крикнула Петровна. - На подножные корма перешел?

Василий не ответил, только спрятал за спину букет. Надежда Петровна приблизилась к нему.

- Никак сударушку завел? Так Софье и передам.

- Для нее и рву, - буркнул.

Чувствуется, что Надежду Петровну прямо-таки разрывает от смеха, но она сладила с собой и - сочувственно:

- Нешто она к вам охладела? Давайте я вам букетик составлю, а то у вас между цветами лошадиный клевер торчит.

Обалдев от срама, Василий сунул ей букет. Петровна быстро подобрала его по цветам, сорняк повыдернула.

- Может, вам с гитарой у ней под окнами посидеть? Женское сердце на музыку падкое. Да и детишкам вашим будет занятно.

- Хватит насмешничать...

- А я не насмешничаю. Я к тому, что травка тебе не поможет. Вспомни лучше, каким ты раньше плугарем был, каким чертом был на работе. Тем и взял ты Софьино сердце.

Василий не отличался особой сообразительностью, но тут его осенило:

- Так это ты, значит, бабу с панталыку сбила?

И сжал букет, как топор, вот-вот ахнет Петровну по голове. Но и та зашлась, ей сейчас все нипочем.

- Нишкни, лодырь! На твою бабу молиться надо. Она по шестнадцать часов робила, траву жрала, чтоб детей твоих сохранить. Ангел она, а не баба. А ты ряшку разлопал, а робишь, будто поденный. Ей бы гнать тебя в шею, Аника-воин!.. - размахивая кулаками перед самым носом Василия, орала разбушевавшаяся председательница...

- Ну-ну, ты полегше... - отступая, бормотал Василий...

...По улице идут Якушев и Надежда Петровна. Якушев громко, заразительно смеется.

- Неужто помогло? - спрашивает он сквозь смех.

- А как же!.. Конечно, не то помогло, что почти в смех задумано, совесть в мужиках заговорила.

- Знаете, Надежда Петровна, - закуривая, сказал Якушев, - а ваш метод уже известен в истории. Была такая древнегреческая дама Лисистрата. И она предложила своим согражданкам объявить любовный бойкот мужьям, если они не перестанут воевать.

- Когда это было? - остро спросила Надежда Петровна.

- Да более двух тысяч лет назад.

- Во-на!.. И помогло?

- Еще как!

Надежда Петровна чуть задумалась, потом сказала с торжеством:

- И ничего похожего!.. У них - война, а у нас - мирный труд. Совсем, значит, наоборот... А все ж ки эта твоя, как ее?.. Лизасрата - умная баба! Я бы ее к нам в правление взяла.

Мимо проходит Жан, небрежно здоровается и подымается на крыльцо сельмага.

Сельмаг. Заведующий в грязном фартуке меланхолически озирает полки, тесно заставленные бутылками и дорогими папиросами. Берет пачку "Казбека", раскрывает ее, нюхает.

- Так и есть - заплесневели, - уныло говорит он. Жан кидает на прилавок мелочь.

- Спички!

Завмаг с понурым видом кладет перед ним пачку спичек. Жан пытается прикурить, спички шипят и гаснут.

- Отсырели, не горят.

- Зато мы горим, - тяжело вздохнул завмаг, - горим, как шведы под Полтавой.

Жан окинул взглядом магазин и понимающе присвистнул.

- Подорвали бабы нашу коммерцию. Слушайте, товарищ Жан, а вы не возьмете назад свои часики? Шестнадцать камней.

- Не дешевись! - презрительно сказал Жан. - Еще не вечер. - Он наклонился к завмагу. - Ты что, твердо решил сгноить весь табачок?

- А что с ним делать? Не берут.

- Что делать? Ребята, инвалиды войны, герои, мучаются, где бы раздобыть папирос для штучной продажи, а он тут дерьмо в слезе размешивает! Да в Судже, в Рыльске, в Льгове, в самом Курске твою плесень с. руками оторвут!

- Так ведь туда ехать надо, а на кого я магазин брошу?

- Съездить можно... - тягуче и равнодушно сказал Жан.

- Товарищ Жан, пройдем в кабинет... - попросил завмаг...

...Возвращаются с поля колхозники. Видать, крепко устали: чуть не на версту растянулась полеводческая бригада, идут в тишине - ни разговора, ни песни, ни шуток. Поравнялось с конторой звено Настехи. Из окошка высунулась Надежда Петровна, зыркнула рысьим взглядом.

- Опять Жан не вышел?

- Опять.

- Хватит с ним цацкаться. Сколько у него прогулов?

- Вся неделя.

- Штрафуй - и баста!

Ничего не подозревавший Жан спокойно покуривал на крылечке своего дома, отдыхая от трудов неправедных.

- А Марина чего не идет? - поинтересовался Жан.

- Идет... маленько отстала, - отозвалась Настеха. - Завтра с утра отнесешь в контору двести рублей штрафу.

- Не жирно будет? - думая, что с ним играют, беззлобно огрызнулся Жан. - Может вытошнить!

- Ничего не попишешь - систематические прогулы.

- В каких купюрах платить - в крупных или мелких? - резвится Жан.

Подошла огорченная и разозленная Марина.

- Думаешь, она шутит? - завела на высокой ноте. - Здесь так положено!

- Нет такого закона, - сказал Жан, все еще пребывая в странной беспечности.

- А у них есть! - бессознательно отделяя себя от колхоза, крикнула Марина.

- Вы что?.. - побледнел Жан. - Ты что?.. - Он с ненавистью поглядел на звеньевую. - Сдурела, зараза? Да я за двести рублей горло перегрызу. Катись отсюда, не то всыплю горячих - небось срамотно будет!

- Но-но, полегче! - сказал Лубенцов и загородил собою Настю.

- Ты кто такой? - Жан встал, одернул рубаху. - Ты-то чего лезешь?

- Не встревай, Костя, сами разберемся, - сказала Настеха. - А штраф платить придется.

- Поговори еше, фрицев матрас!

- Сволочь! - Кулак Лубенцова обрушился на челюсть Жана. Тот упал, сильно приложившись затылком о ступеньки крыльца.

- Чего дерешься, дурашлеп?! - яростно закричала Марина. - Правда глаза ест? Хошь не хошь, а невесточка тебе досталась с брачком! С фрицевой зазубриной!

- Настя!.. - беспомощно сказал Лубенцов. - Настя, чего она?!..

Странная полуулыбка забилась на лице Насти.

- Вишь, молчит! - с торжеством сказала Марина. - Не может соврать перед народом! - Опустившись на корточки, она пыталась поднять Жана

- Настя!.. Ну чего ты молчишь?.. Настя! - потерянно бьется голос Лубенпова.

Он оглядывает людей, ищет у них защиту Насте, но люди отводят глаза, не зная, как объяснить внутреннюю неправду позорного обвинения. Лубенцов понимает это по-своему, лицо его становится жалким, потерянным.

- Настя, как же так?

- А вот так! - звонко сказала Настя, повернулась и пошла.

Заплакал бывший танкист и, как был, не разбирая дороги, через буерак, потащился вон из деревни.

Жан очухался, сбегал в сени и вернулся с колуном.

- Где он, сволочь? Я его обрублю!

- Ты уже его и так обрубил... да и ее тоже... - с печалью и презрением сказал Василий.

- Ищи ветра в поле! - добавил кто-то.

И люди видят, как Лубенцов, выйдя на большак, остановил полуторку и перевалился в кузов.

- Сука ты, Жан! - сказал Василий.

Жан замахнулся колуном. Василий без труда обезоружил его и зашвырнул колун в палисадник. Оттуда с квохтаньем выскочила наседка. Все дружно проследили за рябой курицей, которая, взмахивая крыльями и теряя перышки, перебежала улицу и юркнула под створку ворот. Люди чувствовали какую-то свою вину в случившемся, но не знали, как поступить, и потому цеплялись за мелочь внешних впечатлений.

Беда, как предгрозовой ветер, захлопала створками окон, дверьми, калитками, заметала по улице бабьими подолами, и не узнать, кто первый крикнул тут же подхваченное всеми:

- Настеха повесилась!..

...Казалось, Надежда Петровна спокойна до бесчувствия, если б не тяжкая, страшноватая краснота в лице; кровь вздула виски толстыми венами, налила выкатившиеся из орбит глаза. А голос звучал деловито и ровно, когда, быстро шагая деревенской улицей, она выспрашивала у Анны Сергеевны:

- Кто ж первый обнаружил-то?

- Дуняша. Она сразу почуяла недоброе - и за Настехой... Прибежала, а та уже распорядилась. Дуняша, молодец, схватила косу и обрезала гужи...

- Настеха не поуродовалась?

- Маленько шею ободрала.

- Плачет?

- Нет, молчит.

- Это плохо, надо, чтоб плакала.

...- Что же ты наделала? - сказала Надежда Петровна непривычно маленькому Настехиному лицу, потонувшему в подушке. - Ты же не себя казнила, ты всех нас казнила, а лютей всего Дуняшу и меня. Жестоко это, Настя-Лицо молчит, хотя глаза открыты, не понять, доходят ли слова председательницы.

- Нельзя так, Настя... Из-за подлости мелкой шушеры губить такое чудо чудное, как жизнь!.. Лицо молчит.

-- Ведь ты любишь Костю. Разве его тебе не жалко? Думаешь, стал бы он жить, когда б ты в своем зверстве успела?

Лицо плачет.

Надежда Петровна сразу вышла из горницы. Конюх и тренер держат Эмира, запряженного в легкий шарабан.

- Загубишь коня, Петровна! - с тоской говорит тренер.