Михаил Златогоров - Вышли в жизнь романтики

• Название: Вышли в жизнь романтики
• Автор: Михаил Златогоров
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1970

Писатель Михаил Златогоров с юных лет связал свою судьбу с жизнью и боевой деятельностью Ленинского Коммунистического Союза Молодежи. Комсомольцем стал в четырнадцать лет. Работал и пионервожатым, и пропагандистом на стройках и заводах, и сотрудником комсомольских газет и журналов, а в годы Великой Отечественной войны сражался на фронте. Правительство наградило Михаила Златогорова двумя орденами и пятью медалями.

Жизнь, труд, мечты молодого поколения рабочего класса, красота дружбы, любви, творчества были любимыми темами Михаила Златогорова. Этому посвящены его повести: «Крепкие нити», «Море слабых не любит», «Кто стоит рядом», «Перекресток ветров»; книги очерков: «Беспокойные сердца», «Сила сцепления», «Наследники», и другие.

Героине повести «Вышли в жизнь романтики» Юле Костровой восемнадцать лет. Окончив школу в Ленинграде, она едет работать на Север. Девушке приходится трудно на стройке, но вокруг нее хорошие, настоящие люди. Они помогают Юле найти свою профессию и справиться с горечью неудавшейся первой любви.

---

На клубные вечера танцев он являлся теперь с печатью некоей озабоченности на лице

…Электрические лампочки в тесном дощатом зале то слабеют до полунакала, то снова ярко разгораются (линия высоковольтной передачи еще не вступила в строй, и единственным источником энергии был слабосильный кашляющий движок). От танцующих не протолкнуться. Вместо лыжных брюк, заляпанных известкой, комбинезонов и ватников, осыпанных опилками, — гофрированные юбочки, длинные пиджаки, шелковые блузки, куртки на «молниях».

Руфа носит прическу «Кармен» — крупный черный завиток волос падает на лоб. С этим завитком соперничают треугольные чубчики двух-трех «стиляжных» парней. Но на них не обращают внимания.

Ленинградцы умеют работать, умеют и веселиться! Фокстрот так фокстрот, вальс так вальс, полечка так полечка — не пропускается ни один танец!

У входа дежурят добровольцы с красными повязками на рукавах. Это тоже по-ленинградски: где отдыхает, веселится рабочая молодежь, туда хулиганам дороги не дают.

— Насосался! Пойди сначала проспись! — Комсомольцы-патрульные не пропускали в зал подвыпившего.

— Сейчас же выбрось папиросу! — останавливали они какого-нибудь кавалера с чубчиком, дымившего в лицо своей даме.

…Игорь протиснулся сквозь жаркую толпу и забрался в маленькую комнатку за сценой. Здесь стояла радиоаппаратура, отсюда и транслировалась музыка. В его власти было прекратить танцы, если кто-нибудь нарушит порядок.

Какой-то парень не захотел снять кепку — его повели в комнату за сценой.

— Фамилия? Из какой бригады? — стал строго допрашивать Игорь и делал пометки в блокноте. — Почему не снял головного убора?

— Голова у меня пробитая, — оправдывался парень. — Хочешь пощупай.

— Буду я щупать твою грязную голову… Вывести его из помещения!

Когда вечер кончился, Игорь собрал ребят с красными повязками:

— Сегодня действовали хорошо. Я вами доволен. Сейчас пойдем по палаткам и баракам.

Среди участников комсомольского патруля выделялся Евгений Зюзин.

До поездки на Север Зюзин работал токарем в ремонтном цехе химического комбината на ленинградской окраине — на Пороховых. Здесь стал землекопом. «Имя у меня нежное, а работа грубая», — говаривал он своим ломким баском, по-детски улыбаясь голубыми глазами.

Зюзин знал приемы самбо и мог завернуть руки любому хулигану, любому «прибарахленному», как презрительно называл он лодырей и выпивох, случайно раздобывших направление на Северострой. И те его ненавидели и боялись. Недаром брезентовая стена палатки в том месте, где к ней прилегала койка Зюзина, была однажды прорвана ударом ножа. К счастью, Евгения в тот вечер в палатке не было. Без всяких уговоров Зюзин мог поздно ночью обойти дозором все уголки стройки, умел разнять дерущихся, заставить сквернослова извиниться перед девушкой, умел вытащить из канавы и дотащить на плечах до палатки какого-нибудь юнца, слишком усердно «омывавшего» свою первую получку. Но в одном Зюзин не соглашался с Игорем — он был против ночных обходов женских общежитий. «Обижаются девчонки», — хмуро предупреждал он. Но Игорь настаивал на своем.

Патрули обнаружили, что у бетонщицы Сергеевой, жившей в крайнем бараке, кто-то ночевал. Игорь взялся сам пресечь зло. Вызвал Сергееву в клуб и в присутствии десятка комсомольцев учинил дознание. Разговор был такой:

И г о р ь. Сергеева, ты впустила парня через окно и спала с ним до утра. Как это получилось?

С е р г е е в а. Муж он мне.

И г о р ь. Нет, ты расскажи, каким образом посторонний очутился у тебя в комнате.

Сергеева молчит.

Мы ждем.

С е р г е е в а. Вам какое дело?.. Сказала, муж.

И г о р ь. Бытик у тебя поганенький, Сергеева. Позоришь комсомольскую стройку.

С е р г е е в а (разозлившись). Ну и ладно, пусть поганенький. А придут еще ваши патрули, я их палкой.

Из-за этого случая Женя Зюзин (он один возражал против вызова Сергеевой в клуб) чуть совсем не порвал с патрулем. Кроме того, возмутился и парторг Прохор Семенович Лойко.

От Лойко Игорь узнал, что Сергеева говорила правду: ночевал у нее муж, шофер базовой автоколонны. Месяц назад они расписались в Металлическом. Шофер поздно приехал с грузом, пришел к жене поужинать и остался ночевать: обратный рейс отложили до утра. Вообще-то им обещана отдельная комната, но пока что они вынуждены жить в разных общежитиях.

— А вы сразу шум подняли. Нехорошо. Люди ведь… — укоризненно заметил Лойко Игорю.

Они разговаривали на улице. Парторг только что вышел из крохотной поселковой бани, дымившейся в лощине за мостиком. Сухощавое морщинистое лицо его было непривычно розовым, на лбу блестела испарина, под мышкой торчал веник из березовых прутьев. «Нашел место, где давать указания», — осуждающе отметил про себя Игорь.

— Кто их знает, Прохор Семенович, на лбу не написано, женатые они или не женатые, — оправдывался Игорь. — Есть приказ Одинцова: после одиннадцати не разрешать в общежитиях никому… согласно инструкции…

— Ин-струк-ция! — досадливо перебил его Лойко. — Ты вот что, молодой человек, без инструкций, повежливее с народом. Этот шофер, Сергеев, цены ему нет, ни одной аварии. Он так расстроился, что расчет просит. Издеваются, говорит, ваши комсомольцы над моей женой.

Пришлось Игорю смолчать. Все-таки говорил не какой-нибудь Женька Зюзин, а парторг.

Лойко завернул в продовольственный магазин.

«Возьмет сейчас кило колбасы и батон за рубль сорок и пойдет на квартиру распивать чай со своей супружницей», — с внезапным раздражением подумал Игорь.

Не будет ли Лойко возражать теперь против его кандидатуры? Вопрос в райкоме должен решиться на днях. Жалко, если парторг помешает… А что, если пойти к Одинцову и пожаловаться на Лойко? В самом деле, партбюро мало помогает комсомольской организации, вот хотя бы тем же патрулям. Начальник стройки и парторг, говорят, нередко спорят друг с другом. Однако не удивится, не рассердится ли начальник строительства? Не передаст ли об этом разговоре Лойко? Тогда уж наверняка не быть Игорю заместителем Громова.

До чего не хотелось возвращаться в бригаду! Снова лезь в траншеи, долби киркой неподатливый грунт. В конце концов он способен на большее. Нет, труд он любит. Но труд должен быть по душе. Так, кажется, говорит Сатин у Горького. Труд поэта, агитатора, вожака… Вот сейчас все распевают «Песню о строителях Крайнего Севера», а он, Игорь Савич, сочинит еще много песен, стихов, частушек, рифмованных боевых лозунгов, как Маяковский, сколотит концертную молодежную группу. Будут выезжать в Металлический, в Мурманск… Слава загремит о комсомольских делах Северостроя, только пусть Лойко не мешает. Так идти к Одинцову или не идти?

Пока он раздумывал и колебался, Одинцов сам вызвал его.

— Хочу посоветоваться с комсомолом! — Алексей Михайлович приветливо поздоровался.

Начальник в этот день был особенно тщательно выбрит. «Шипр», — определил Игорь приятный одеколонный запах. Под накрахмаленным воротничком белой рубашки по-модному тонко завязан шелковый галстук. «Культура, не то что этот Лойко… с веничком под мышкой», — подумал Игорь и весь превратился во внимание.

Оказывается, Одинцова вызывают в Мурманск и в Москву. Без него закончат сборно-щитовой дом. Дом вместительный, удобный, с умывальной и сушилкой. В конце месяца сдадут еще два таких дома, потом еще. Кого поместить в первом доме? Самое правильное — начинать переводить людей из палаток. Но вот вопрос: нет помещения для детских яслей.

— …А дети уже рождаются, — негромко сказал Одинцов. — Жизнь — всюду жизнь! Вчера был на стройбазе, заглянул в механическую мастерскую, гляжу — возле верстака запеленатый младенец. «Чей?» — «А это нашей Максимовны, уборщицы, оставить ей не на кого». Понимаете, товарищ Савич, как нам нужны ясли?

— Понимаю, — поспешно ответил Игорь, кривя душой, потому что присутствие на молодежной стройке семейных рабочих считал обузой.

— Но если морозы ударят… так сказать, досрочно? Тут случается.

— Ну и что ж! Пускай хоть сорок пять градусов ниже нуля!

— Тут таких морозов не бывает, — заметил Одинцов. — И при двадцати все равно палатка не жилье. Один дом, впрочем, проблемы не решает. — Он призадумался. — На детясли весь дом не понадобится. Несколько комнат можно отдать для школы рабочей молодежи. Еще ваш предшественник Громов добивался. Желающих заниматься много. Тесновато, конечно, не по правилам, но другого выхода нет…

— Другого выхода нет! — с пафосом подтвердил Игорь.

— Обид не будет? — Одинцов закурил и сквозь выпущенную струйку дыма, прищурившись, внимательно посмотрел на Игоря.

— Уверен, Алексей Михайлович!

— Уверенность — дело хорошее, но все-таки обсудите это у себя с комсомольцами. Сегодня звонили относительно вас из райкома. Прохор Семенович и я кандидатуру вашу поддержали. Думаю, что и комитет комсомола согласится с нашим предложением.