Анатолий Найман - Каблуков

• Название: Каблуков
• Автор: Анатолий Найман
• Жанр: Русская классическая проза

---

Но нет, не состояли мы в родстве с Сергеем Платоновичем. Отцовы предки были деревенские (материны, как известно, не при чем, а будь и при чем рабочие ткацкой мануфактуры в Великих Луках, - вряд ли кто из них сочинял для "Русской молвы" статьи под псевдонимом "Musicista"). Когда мы с Тоней расписались, Нина Львовна пригласила на обед моих родителей. Плюс кого хотим. Мы решили: родители и она - понятно, а как это будет в смеси с инородными - не разобраться, так что никого на первый раз не прибавляем. Из Тониного прошлого я знал только одну одноклассницу, Веронику Коневу. Она перед окончанием школы не больше не меньше как вступила в партию. Подбородок, прямые волосы до шеи, широкие плечи. Пошла в Академию художеств на прикладное - производственные плакаты: рекламирующие продукцию, по технике безопасности, учебные. И сразу обросла поклонниками: ее внешности, одаренности, но, главное, позиции. Несусветно честной при том, что несусветно советской. Первое, что она меня спросила, - как я отношусь к революции. Я сказал: в диапазоне от понимания до отвращения. Она повернулась к Тоне и произнесла как приказ: немедленно от него уходи. Потом ко мне: или ты немедленно опомнись... И со своим окружением, писавшим не укладывающиеся в соцреализм картины, сочинявшим обэриутские стихи и абсурдистские рассказы, разговаривала так же. Невпопад была бы товарищ Конева за семейным у Нины Львовны столом. Как и остальные - каждый по-своему - из нашей с Тошей шатии-братии.

Мои перед встречей нервничали: мать, не стесняясь, а отец, подбадривая себя солдафонством напоказ. Говорил, что были бы люди, а то интеллигенция, и с усмешкой декламировал: я в три шеренги их построю, а пикнут, мигом успокою. Я стоял на том, что ни мы не лучше их, ни они нас, и не с чего задираться (это отцу), и если будем (формой первого лица множественного числа подчеркивая, что мы трое - вместе) какие есть, какие мы у себя дома (матери), то и нам будет уютнее, и им. "Им" подразумевало одну только тетку, поскольку с Тоней оба были знакомы, и обоим она нравилась, а больше никого мы решили не звать, потому что ничего особо приятного от встречи не ждали. Но, когда пришли, там оказались Тонин отец и Валерий, который специально за ним в Москву ездил. Отец был в синей тройке, аккуратно причесан, коротко подстриг усы и бороду: крепкий, ладный, сильный мужичок. Сразу сели за стол, он открыл графин, сказал моему отцу: "Вы позволите?" - и налил ему не в рюмку, а в фужер, немного не до края. Потом так же себе, показал пустой графин сестре и, изображая растерянность и одновременно извинение за неловкость, вопросил: "Мадмуазель?" Она ответила, фыркнув смешком: "Петя, не прикидывайся". Он отправился на кухню, вернулся, торжественно неся вновь наполненный графин в правой руке и зажимая горлышки еще двух бутылок водки между пальцами левой. "Чтоб не дергаться".

"Сергей, - обратился он вдруг к моему отцу, - попрошу вас тост". "Петр, товар-то ваш, мы - никто, кроме как купцы". "Вы, Сергей, насколько мне известно, полковник, я всего лишь капитан". "Под. Под-полковник". "Это по табели. А обращения такого в армии нет: только полковник". "Вы, Петр, профессор, я - зам по учебе". "Тогда что ж? Ценя время. - Тонин отец встал. - Без церемоний, титулов, чинов и тем самым без отчеств. Мария, повернулся он к моей матери. - Ниночка. Сергей дорогой. Тонюша. Никола-зятек. Ты, Валера. Ну что, ура?" "Перекатами, и не меньше минуты", сказал мой отец и стал нами дирижировать, так чтобы "ура" соседа подхватывалось следующим.

"Специальность у них, Петя, неплохая, согласись", - говорил отец через десять минут. "Не плохая, Сережа, но и не хорошая. Электроплитки, проводка это все, конечно, требуется, но выжить, сам знаешь, можно только медработнику". "То есть где, конкретно?" "Где люди выживают? В зоне, естественно". "При чем тут? Мы вроде не сидим еще". "А надо, надо, непременно, родной". "Зачем же, к примеру, мне?" "Чтобы стать свободным. Чтобы выйти на свободу - сперва внутри спецучреждения, а потом и за ворота. С чистой совестью". "Мы с тобой, Петя, русские люди, а вокруг - это наша страна. С какой же стати нам..." "Не русские, Сережа. Мы с тобой татары. Это раз. Мы, Кармановы, тюрки: "карман" - по-ихнему "кошелек", так? А вы, Каблуковы, хорошо если не арабы, "каблук" на ихнем не что другое, как "подпяток". Это мне ее мать, - он показал на Тоню, - открыла. Они ее на стажировку на Северный Урал послали, там языки финно-угорской группы, на практику. Жаль, не вернулась, а то бы сейчас нам объяснила. А два... Вы разрешите, дамы - Мари, Нинон, Антуанетта - снять пиджак, а также и жилетку?.. А два: будь мы с тобой самые разрусские, и уласкай нас наша страна, как мамкина титька, обязательно мы один из другого сделаем череп, чтобы было из чего выпить. Обязательно мы построим Суздаль, чтобы пожечь Владимир, позолотим Владимир, чтобы разорить Суздаль, и сядем годов на семь, на восемь, сперва я, потом ты, чтобы друг на друга посмотреть и сказать: а он чего не сидит - давай на него напишем".

Я этого: как мы сидим вокруг стола, он снимает пиджак, расстегивает пуговка за пуговкой жилет, развязывает галстук, вешает все с тщательностью пьяного на спинку стула и выговаривает одно за другим, - не забывал всю жизнь. И когда случилось с "Норд-Остом" и донеслось из провинции: "Ничего, пусть и сытая Москва на своей шкуре почувствует, как стране живется", - и демагогически уже: "нам то есть", - то не встало это в Большой Сценарий. Потому что было уже там с нашего свадебного обеда: хочешь - Ярополк, не хочешь - Святополк, Окаянный, Покаянный, не хочешь Владимир-Суздаль, есть Тверь-Кашин, да, в общем, все Золотое Кольцо и сто пятьдесят миллионов "давай напишем". И такое отсутствие чего-нибудь особенного в одном против другого, такое однообразие, что выбор того, на чем в конце концов остановиться, - скорее ритмический и эстетический, чем содержательный и выразительный. Любой из бесконечного ряда этих эпизодов годится на тему "русские русским", любой - модель, любой представительствует за все, и ради экономии труда надо только понять принцип. Наподобие того, как ради этой же самой экономии можно не заучивать на память все числа, делящиеся на три, а усвоить, что таково любое число, которого сумма цифр делится на три без остатка.

"Ты, Петр, не военный человек, в этом все дело, - сказал отец. - Ты в армии не служил. Фронт не считается: война, согласно марксистко-ленинскому учению, есть экстремальная ситуация. А армия как организация жизни нормальная. Фаланстер - слышал? Марксистско-ленинская критика утопии справедлива, не будем обсуждать, но общая оценка Фурье, заметь, высокая. Фаланги, заметь, и слово-то армейское. Над казармой издеваться все умеют, а лучше придумать оказались слабы нутром. Двенадцать страстей человеческих дают восемьсот десять характеров, читал про это? Армия каждый примет, притрет к другим, даст реализоваться - не в ущерб, само собой, остальным. Посередине боевой базы - культурная часть и технический центр: библиотека, котельная, актовый зал, парники, телефон-телеграф. Семь поповских заповедей - все пересмотрены, в разумных пределах, понятно. Стреляй, гуляй, бери не стесняйся - что там у них еще?" Мать, которая всю жизнь тайком читала оставшуюся от семьи четью-минею за январь, сидела, потупив глаза. Я взял на себя поправить его: "Десять". "Чего десять?" "Заповедей". "А семь?" "Смертных грехов". "А не то же ли и оно же? Не гордись, не груби, чтобы и тебе не сгрубили... Опровергнуты. В разумных, само собой, пределах. Капитан, гордись, что не лейтенант; майор - что уже не капитан. Не хами - но командуй резко. И главная - ты, мол, рожден свободным, ты свободный человек. Так, да не совсем. Ты свободный дисциплинированный человек. И тогда, Петя, никого сажать не придется. Потому что это у штатских, у вашего брата, у, как раньше говорили, штафирок - тут воля, а тут тюрьма. А армия, она и то и то в одном. Она и марш-броски по пересеченной местности, и сегодня служба на Таймыре, завтра в Самарканде, не говоря, как по моей части, учебные полеты сверхзвуковой авиации в бескрайнем небе. Но она и бетонный забор, вход в расположение части строго по пропускам, вышки, КПП, выход за ворота строго по увольнительным, а за самоволку губа".

"Есть, кум, несовершенства", - сказал Петр Львович. "А как же! Признаю. Но ты признай, что и с несовершенствами совершенней армии никакой формы жить не придумано". "Пивные, кум. Точнее, сеть благотворительных бытовок для тех, кто обезвреживает фугасы с огнем, расфасованным в виде влаги. Прости за витиеватость. В просторечии, пивные и рюмочные". "Военнообязанные до этого не опускаются". "Поправлю. Среди нас там и генерал имеет место, и капитаны всех трех рангов". "Гибель русской нации". "Почему? У нас и эвенк есть. У нас, не поверишь, каждый третий - еврей. Я тебе так скажу: командируют тебя в Москву - инспекционная поездка или обмен летным опытом, - приходи на Пушку, это значит площадь Пушкина..." "То же название, что у моей деревни..." "Тем более, земляк. Оглянись вокруг себя, засеки на местности кафе "Поляна", зайди спроси Профессора. Тебе укажут, где я в данный момент веду, так сказать, семинар. И я открою тебе альтернативу армии". "А вы уже женаты?" - тихо спросила Валерия моя мать, наклонив к нему худое длинное туловище, - особенно тихо на фоне их громкости. "Был". Она совсем растерялась: "И дети были?" "Одна. Зовут Алина". "А жену?" "А жену - сука". "Из финок?" Не по наивности брякнула, а хотела спасти положение. Но Валера навстречу не пошел: "Из перочинных ножичков со штопором".