Жиль Делез - Переговоры

• Название: Переговоры
• Автор: Жиль Делез
• Издательство: Наука
• Жанр: Философия
• Год: 2004
• ISBN: 5-02-026845-3

Цель и смысл книги представляет собой собрание отдельных писем, интервью и коротких статей, написанных автором почти за двадцать лет. Название ее — «Переговоры» — нужно понимать в духе военной стратегии и тактики, а если кто-то усматривает в ней и дипломатические нюансы, то речь может идти только о дипломатии как продолжении боевых действий иными средствами. Новейшая философия, отказавшись от сотрудничества с властью, обрекла себя на перманентную войну со всеми ее ликами.

http://fb2.traumlibrary.net

---

В конце концов, что же можно найти в твоем письме? Ничего от тебя самого, за исключением того прекрасного отрывка. Совокупность сплетен (говорят, что ты ловко их преподносишь, — как от имени других, так и от самого себя). Возможно, что именно этого ты и хотел, что-то вроде подражания бряканью камешков в закрытой вазе. Это светское письмо, в достаточной мере снобистское. Ты спрашиваешь меня о «неизданном», а затем пишешь пакости. Вследствие этого мое письмо выглядит как оправдание. Меня это не устраивает. Ты — не араб, ты — шакал. Ты делаешь все, чтобы я стал тем, кого ты критикуешь, — маленькой звездочкой, мало кому известной знаменитостью. Я же у тебя ничего не прошу и, чтобы покончить со слухами, признаюсь тебе в любви.

В кн.: Michel Cressole. Deleuze. Ed. Universitaires, 1973.

Беседа об «Анти-Эдипе» (вместе с Феликсом Гваттари)

— Один из вас психоаналитик, другой — философ; ваша книга представляет собой отказ и от психоанализа и от философии, и вы предлагаете нечто иное: шизоанализ. Чем связала вас эта книга? Как замышлялось это предприятие и какие изменения произошли с каждым из вас?

ЖИЛЬ ДЕЛЁЗ: Тут нужно говорить так, как разговаривают маленькие девочки, в условном наклонении: если бы встретились, если бы это произошло… Два с половиной года тому назад я встретил Феликса. У него было впечатление, что я опережал его, а он чего-то ждал. Дело в том, что у меня не было ни ответственности психоаналитика, ни вины, прививаемой психоанализом. Я не находил себе места, это приносило в мою жизнь определенную легкость, и я считал психоанализ странным, как бы даже жалким. Но я работал только с концептами, и притом довольно робко. Феликс рассказывал мне о том, что он называл машинами желания: это была целостная теоретическая и практическая концепция машины бессознательного, бессознательного шизофреника. Тогда у меня было впечатление, что именно он опережал меня. Но о своей машине бессознательного он рассказывал еще в терминах структуры, означающего, фаллоса и т. д. Это было неизбежно, так как он был многим обязан Лакану (как и я). Но я говорил себе, что было бы еще лучше, если бы удалось найти адекватные концепты, вместо того чтобы использовать понятия, созданные даже не Лака-ном, а той ортодоксией, которая возникала вокруг него. А Лакан говорил: мне не помогают. Это была помощь шизофреника. И мы тем более обязаны Лакану тем, что отказались от таких понятий, как структура, символическое или означающее, которые никуда не годятся и к которым сам Лакан постоянно возвращался, чтобы показать их оборотную сторону.

Мы решили, Феликс и я, работать вместе. Вначале мы обменивались письмами. Затем, время от времени, происходили сеансы, где один слушал другого. Было немало развлечений, впрочем, немало было и скуки. И всегда кто-то из нас был слишком многоречив. Случалось так, что один предлагал какое-то понятие, которое ничего не говорило другому, и тот мог воспользоваться им только несколько месяцев спустя, в ином контексте. И потом мы читали много книг, ни одну из них — полностью, только по частям. Иногда обнаруживались вещи совершенно идиотские, которые подтверждали вред Эдипа и великое убожество психоанализа, а иногда — вещи, казавшиеся нам восхитительными, которые мы хотели использовать. И затем мы много писали. Феликс трактовал письмо как шизоидный поток, который приносит с собой самые разные вещи. Меня же интересовало, как отдельная страница может обрываться со всех сторон и в то же время быть замкнутой в себе, словно яйцо. И потом, в любой книге имелись ретенции, резонансы, осадки и много скрытого, замаскированного. Тогда мы действительно писали вдвоем, и у нас не было никаких связанных с этим проблем. Мы создавали одну версию за другой.

ФЕЛИКС ГВАТТАРИ: У меня было немало оснований для совместной работы, я насчитываю, их по меньшей мере четыре. Я шел от коммунистического Движения, затем — от левой оппозиции; до мая 68-го там много агитировали и мало писали, например «девять тезисов левой Оппозиции». Затем я работал в клинике Ля Борде в Кур-Шеверни, с того момента, как ее основал Жан Ори[8] в 1953 г. для продолжения исследований Токвилля[9]; здесь пытались теоретически и практически определить основания институциональной психотерапии (со своей стороны я проверял на практике такие понятия, как «трансверсальность», или «фантазм группы»). Потом меня сформировал Лакан, с самого начала своих семинаров. И наконец, шизоидный дискурс; я всегда был влюблен в шизофреников, увлекался ими. Чтобы их понять, нужно жить с ними. По крайней мере, проблемы шизофреников — это настоящие проблемы, в отличие от проблем неврозов. Моя первая психотерапия была работой с шизофреником при помощи магнитофона.

Итак, вот эти четыре основания, четыре дискурса. Это были не только основания и дискурсы, но и модусы существования, в какой-то степени неизбежно оторванные друг от друга. Май 68-го был потрясением для Жиля и для меня, как и для многих других: мы не знали друг друга, но эта книга сегодня является все же продолжением событий Мая. Я же нуждался не в унифицировании, а в склеивании этих четырех модусов своего существования. У меня были определенные ориентиры; например, необходимость интерпретировать невроз, отталкиваясь от шизофрении. Но у меня не было логики, необходимой для этого склеивания. Я написал в «Исследованиях»[10] один текст, отмеченный Лаканом, хотя там уже не было означающего. Вместе с тем я был еще связан чем-то вроде диалектики. От работы с Жилем я ожидал следующего: тела без органов, множеств, возможности применения логики множеств при склеивании тел без органов. В нашей книге логические операции являются также и операциями физическими. И мы вместе исследовали дискурсы политического X психиатрического безумия, не сводя одно измерение к другому.

— Вы постоянно противопоставляете бессознательное шизоанализа, созданное из машин желания* и бессознательное психоанализа, которое вы подвергаете всевозможным видам критики. Бы все измеряете шизофренией. Но можете ли вы действительно утверждать, что Фрейд игнорировал сферу машин или, по меньшей мере, аппаратов? И что он не понял в сфере психоза?

Ф. Г.: Это сложный вопрос. В определенном отношении Фрейд понимал, что настоящий клинический материал, базис его клинических исследований, пришел к нему из психоза, от Блэйлера[11] и Юнга. И это будет повторяться: все новое, что придет в психоанализ от Мелани Клейн до Лакана, придет из психоза. С другой стороны, дело Тауска[12]: Фрейд, возможно, опасался конфронтации аналитических концептов с психозом. В комментарии Шрёбера[13] можно найти всевозможные двусмысленности. И шизофреники, сложилось впечатление, что Фрейд их вообще не любит; он говорит о них ужасные, совершенно невероятные вещи… Теперь, если вы говорите, что Фрейд не игнорировал машины желания, то это правда. Это даже открытие психоанализа, желание, машинерия желания. Эти машины не перестают в психоанализе гудеть, скрипеть, производить. И психоаналитики не перестают загружать эти машины работой, перезагружать их, на основе шизофрении. Но, возможно, они делают, или приводят в действие, такие вещи, которые не вполне ясно осознают. Возможно, их практика подразумевает эскиз таких операций, не проявляющихся достаточно отчетливо в теории. Несомненно, психоаналитик вызывал тревогу в системе ментальной медицины, он играл роль какой-то инфернальной машины. Неважно, что сначала существовали компромиссы; все это продолжало вызывать тревогу, навязывать новые артикуляции, разоблачать желание. Вы сами обращаетесь к психическим аппаратам, к тем, что анализирует Фрейд: у него есть целая отрасль машинерии, производства желания, производственных единиц. Кроме того, у него есть и другая отрасль — персонификации этих аппаратов (Сверх-Я, Я, Оно), где возводится театральная сцена, на которой простые ценности репрезентации сменяются подлинными производительными силами бессознательного. Здесь машины желания все больше и больше становятся машинами театра: Сверх-Я, импульс смерти как deus ex machina. Эти машины начинают все в большей и большей степени функционировать за стеной, за кулисами. Это все же машины иллюзии, эффектов. Любое производство желания подавляется. Поэтому мы утверждаем, что Фрейд одновременно раскрывает желание как либидо, как производительное желание и вновь постоянно скрывает его под семейным представлением (Эдип). С психоанализом происходит та же самая история, что и с политической экономией, как ее представляет Маркс: Адам Смит и Рикардо раскрывают сущность богатства в производительном труде, и они же скрывают эту сущность в представлении о собственности. Такое сглаживание, умиротворение желания на семейной сцене приводит к тому, что психоанализ недооценивает психоз и сообщает самому неврозу такую интерпретацию, которая искажает силы бессознательного.