Мишель Уэльбек - Карта и территория (La carte et le territoire)

• Название: Карта и территория (La carte et le territoire)
• Автор: Мишель Уэльбек
• Жанр: Контркультура

Французский прозаик и поэт Мишель Уэльбек – один из самых знаменитых сегодня писателей планеты. Каждая его книга – бестселлер. После нашумевших «Элементарных частиц» он выпустил романы «Платформа», «Возможность острова», многочисленные эссе и сборники стихов. Его новый роман «Карта и территория» – это драма современного мира, из которого постепенно вытесняется человек. Рядом с вымышленным героем – художником Джедом Мартеном – Уэльбек изобразил и самого себя, впервые приоткрыв для читателя свою жизнь. История Джеда – его любви, творчества, отношений с отцом – могла бы быть историей самого автора, удостоенного за «Карту и территорию» Гонкуровской премии 2010 года.

---

Для начала ей хотелось бы знать, есть ли у Джеда любимые «медийные носители» в области бумажных СМИ. Таковых не нашлось; более того, Джед не смог даже вспомнить, покупал ли он хоть раз в жизни газету или журнал. Вот телевизор он обожал смотреть, особенно по утрам, расслабленно перескакивая с мультиков на биржевые новости; если какая-то тема вдруг привлекала его внимание, он лез в интернет; но пресса представлялась ему странным пережитком, обреченным на скорое вымирание, и ему было невдомек, зачем она вообще нужна.

– Хорошо… – невозмутимо откликнулась Мэрилин. – Если я правильно понимаю, вы мне предоставляете свободу действий.

5

Свобода действий у нее, конечно, была, и использовала она ее по полной. Когда, в день вернисажа, они вошли в выставочный зал на авеню Бретей, Ольга просто потеряла дар речи. «Народу-то», – выдавила она наконец под сильным впечатлением. «Да, народ откликнулся», – подтвердила Мэрилин со смутным самодовольством, в котором сквозила, как ни странно, затаенная обида. Пришло человек сто, но она имела в виду, что явились и важные шишки, но у них что, это на лбу написано? Джед знал в лицо только одного человека, Патрика Форестье*, непосредственного начальника Ольги и директора по связям с общественностью компании «Мишлен-Франс», заурядного выпускника Политехнической школы, который убил три часа на попытки одеться поприкольнее, устроив смотр всему своему гардеробу, прежде чем остановиться на очередном сером костюме, правда без галстука.

* На самом деле Патрик Форестье – известный французский репортер и писатель.

Вход в зал был перегорожен большим стендом, а с обеих сторон оставлено по два метра свободного пространства. На стенд Джед прикрепил впритык две фотографии – спутниковый снимок вершины Гран-Баллон в Гебвиллере и увеличенную карту той же территории из мишленовской серии «Департаментов». Контраст был поразительным: на спутниковом снимке виднелось однородное зеленое месиво с невнятными голубыми вкраплениями, тогда как карта являла взору завораживающее сочетание второстепенных шоссе и живописных проселочных дорог, смотровых площадок, лесов, озер и перевалов. Над фотографиями красовались черные заглавные буквы названия выставки: карта интереснее территории.

В самом зале Джед развесил на мобильных стойках десятка три увеличенных снимков карт из мишленовских «Департаментов», но географические зоны были выбраны самые разные, от горных вершин до побережья Бретани, от лесистых местностей Ла-Манша до хлебородных равнин в департаменте Эр-и-Луар. Мэрилин, замерев у входа в зал между Ольгой и Джедом, окинула толпу журналистов, критиков и сильных мира сего взглядом хищника, мимо которого движется на водопой стадо антилоп.

– Пришла Пепита Бургиньон, – произнесла она наконец с сухой усмешкой.

– Бургиньон? – переспросил Джед.

– Арт-критикесса из «Монда».

Он чуть было не переспросил «из бомонда?», но вовремя сообразил, что речь идет о вечерней газете, и счел за лучшее промолчать и, если получится, вообще не открывать рта весь вечер. Вскоре его оттеснили от Мэрилин, но он не стушевался, а продолжал спокойно расхаживать среди своих фотографий – никто так и не признал в нем художника, а он даже не пытался прислушиваться к комментариям. У Джеда создалось впечатление, что на его вернисаже гул голосов был не таким оживленным, как обычно; в атмосфере чувствовалась какая-то собранность, можно сказать даже скорбь, многие внимательно рассматривали его работы, наверное, это хороший знак. Буянил один Патрик Форестье – с бокалом шампанского в руке он вертелся вокруг своей оси, чтобы никто не пропустил ни слова, и громогласно радовался, что «размолвке между „Мишленом“ и миром искусства пришел конец».

Через три дня Мэрилин ворвалась в переговорную, где Джед обосновался в ожидании откликов на выставку. Она вытащила из сумки пачку бумажных платков и последний номер «Монд».

– Вы что, не прочли? – воскликнула она, и в ее

случае это можно было трактовать как перевозбуждение. – Тогда я не зря пришла.

Статья Патрика Кешишьяна*, на целую полосу, с прекрасной цветной репродукцией фотографии «Дордонь, Лот», была восторженной. С первых же строк автор уподоблял проекцию карты или спутникового снимка точке зрения Бога. «С завидным самообладанием, достойным великих революционеров, – писал он, – художник, совсем еще молодой человек, отказывается, начиная с самой первой, открывающей выставку работы – своеобразной путевки в его мир, – от натуралистического и неоязыческого подхода, которым грешат наши современники в тщетной попытке создать образ Незримого. Не без дерзновенной удали становится он на точку зрения Бога – партнера человека в деле (пере) стройки мира». Автор статьи витиевато описывал работы Джеда, обнаруживая недюжинные познания в области фототехники, и, наконец, переходил к заключению: «Джед Мартен сделал свой выбор между мистическим единением с миром и рациональной теологией. Возможно, впервые в западном искусстве после великих мастеров Возрождения он предпочел ночным искушениям какой-нибудь Хильдегарды Бингенской сложные, но ясные построения „немого быка“, как прозвали Аквината его соученики по Кельнскому университету. Выбор спорный, но заданная им высота планки несомненна. Новый год в искусстве начался весьма многообещающе».

* Патрик Кешишьян – писатель, литературный критик газеты «Монд».

– Ну что ж, это не так глупо…- заметил Джед. Мэрилин взглянула на него с негодованием.

– Потрясающий текст! – строго заявила она. – Странно, конечно, что его написал Кешишьян, он же занимается исключительно книгами. А ведь Пепита Бургиньон тоже была… – Она растерянно замолкла на несколько мгновений и решительно заявила: – Впрочем, по мне, так лучше уж полоса Кешишьяна, чем заметка Бургиньон.

– И что теперь будет?

– Конец света. Статьи посыпятся одна за другой.

В тот же вечер они отпраздновали это событие «У Энтони и Жоржа». «Все о вас говорят…» – шепнул ему Жорж, помогая Ольге снять шубу. Рестораторы обожают модную тусовку и пристально следят за светской и культурной хроникой, понимая, что присутствие селебритиз в их заведении может послужить приманкой для сегмента «козлов с баблом», который им поставляет больше всего клиентов; випы же обожают таскаться по ресторанам, таким образом совершенно естественно возникает некий симбиоз между рестораторами и гламуром. Джед, еще не оперившийся селебренок, как нечего делать напустил на себя приличествующее его новому статусу выражение скромной безучастности, удостоившись одобрительного подмигивания Жоржа, известного эксперта по гламуру для начинающих. В ресторане никого не было, кроме корейской супружеской пары, но и они довольно быстро ушли. Ольга заказала гаспаччо с арагулой* и омара на пару с пюре из ямса, а Джед – сковородку слегка обжаренных гребешков и суфле из молодых тюрбо с тмином и муссом из пасс-крассана**. Когда подали десерт, к ним присоединился Энтони, как всегда подпоясанный фартуком. Запыхавшись и потрясая бутылкой арманьяка «Кастаред» 1905 года, он объявил: «Подарок от заведения» – и наполнил рюмки. Если верить справочнику Rothenstein et Bowles, напиток этого года очаровывал благородством, широтой и прихотливостью своей вкусовой палитры. Поздние оттенки чернослива и выдержанного вина особенно характерны для его солидной спиртовой гаммы, отличающейся на редкость долгим послевкусием и финальной ноткой старой кожи.

* Арагула – североамериканское название рукколы.

** Пасс-крассан – сорт груши.

Энтони слегка располнел с момента их последней встречи, да и куда ему деться, секреция тестостерона с годами снижается, а удельный вес жировых отложений, напротив, растет, он же как раз приближался к критическому возрасту.

Ольга неторопливо и с наслаждением вдыхала букет арманьяка, потом окунула в него губы – она чувствовала себя во Франции как рыба в воде, и глядя на нее, трудно было поверить, что ее детство прошло в многоэтажке на окраине Москвы.

– Почему, интересно, почти все модные шефы, – спросила она после первого глотка, – я хочу сказать те, которые у всех на устах, – геи?

– Ха-аа! – Энтони сладострастно потянулся на стуле, восторженным взглядом обведя зал своего ресторана. – Да-да, лапа моя, вот где собака зарыта, геи всегда о-бо-жали гастрономию, с самого начала, но никто и не заикался об этом, вообще ни-кто. Решающую роль сыграли, я думаю, три звезды Франка Пишона. Представь, транссексуал оторвал три мишленовские звезды, это ли не первый звонок! – Он сделал глоток и, казалось, погрузился в воспоминания. – А потом, само собой, – вскричал он с необыкновенным воодушевлением, – само собой, атомным взрывом, из которого разгорелось пламя, стал аутинг Жан-Пьера Перно*!

* Жан-Пьер Перно – французский телеведущий.

– Да, кто б спорил, аутинг Жан-Пьера Перно – это, правда, было что-то с чем-то …- неохотно признал Жорж. – Но, знаешь ли, Тони…- продолжал он с шипящими интонациями записного задиры, – в сущности, не общество отказывалось смириться с поварами-геями, а геи никак не могли смириться с тем, что они повара. Вот, например, про нас с тобой в «Тетю»* не написали ни слова, первым заговорил о ресторане «Ле Паризьен». В традиционных гейских кругах считалось, что стоять у плиты недостаточно гламурно. Для них это была просто стряпня, да, именно стряпня!