Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

• Название: А. Г. Орлов-Чесменский
• Автор: Нина Молева
• Издательство: «Издательство Астрель», «Издательство АСТ»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-271-00778-2, 5-17-003104-1

Новый роман известной писательницы историка Нины Молевой посвящен графу Алексею Григорьевичу Орлову. Участие в дворцовом перевороте 28 июня 1762 года, командование русским флотом во время победного сражения с турками под Чесмой, похищение самозваной «принцессы Елизаветы» — вот лишь немногие эпизоды его бурной жизни. Особенность этого романа заключается в том, что в нем приведены подлинные исторические документы, например письма «принцессы Елизаветы» из Петропавловской крепости к Екатерине II, и многие другие.

---

Английские дипломаты:

Дик Джонс, консул в Ливорно.

Гунинг Роберт, английский министр в России.

Гамильтон, английский посол в Неаполе.

Валопол (Уолпол) Роберт, премьер-министр Великобритании в 1721–1742 гг., лидер вигов.

Вместо предисловия

На последнем пути

Снег… Который день — снег… Шуршит в заледенелых ветках. Трется о ставни. Тихой дробью припорошивает крышу катафалка. Шелестит на глазетовом покрове. Блестит в конских гривах. Вороных. Пышных. Едва не до земли.

Снег сухой. Колючий. Колеи на улице засыпает, торопится: ни впереди следа, ни позади. Пустыня ровная, белая. Не угадать, что Москва. Где заборы — грядки тянутся волнистые. Где домишкам быть — холм. Одна примета — дым из труб свечкой стоит. Среди дымков — церковь приходская. Ризоположения.

Тянется церковка к небу. Деревья на погосте раздвигает. По углам колонки беленькие. На шейках тонких — куполки малые, граненые. Говорили, других таких в городе не найти: не золоченые — серые. Жемчужные.

От Нескучного дворца поезд погребальный тронулся — колокол на колокольне ударил. Низко. Протяжно. Раз за разом. Ударит — вороны да галки тучей взовьются. Помолчал, будто слушает: гул в сугробах тонет. Последний путь… Папенькин…

Людишек, полагали, больше сбежится. Куда больше! Как-никак, граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, множества орденов кавалер, должностей всяческих обладатель, для Москвы не последний человек — благодетель.

На праздники папенькины, орловские, валом сюда валили. От Нескучного до Шаболова на выездку конями хвастать вся Москва собиралась. Иные жокеями на английский манер обзаводились. Папенька в тележке да саночках ездил — сам их придумал. Легкие, подбористые, коню не помеха. За ним все повторять стали — орловские экипажи. Шубу бархатную накинет, шапку соболевую заломит, вожжи соберет, и айда. Кто там догнать мог, Алексея-то Орлова!

Огорчался, что дочку-наездницу нельзя показать: «На коне Нинушка любого кавалериста за пояс заткнет!» Да ведь пересудов не оберешься. Молвы для дочки пуще грома небесного боялся. На себя рукой махнул: «Э, там. Всякое бывало!»

Мало людей на улице. Каждый у своих ворот. Там бабы с детишками. Там старуха древняя крестится. Да что считать? Разве это по орловской чести!

Тогда увидел император Павел Петрович: с Москвой не поспоришь, от бегов орловских не отлучишь. Придумал — за Ризоположенской церковью большую площадь — ипподром расчистить. Будто на то не орловская — его императорская воля.

А от кулачных боев все отступились. Еще со времен государя Алексея Михайловича им в Москве запрет был положен — папенька и смотреть не стал. Опять к нему все молодцы сходились, стенка на стенку шли или поодиночке бились. Папенька и не думал разрешения высочайшего испрашивать: как решал — так и делал.

Дядюшка Владимир Григорьевич иной раз заикнется почтительно: «Постеречься бы вам, братец, терпение высочайшее испытывать. Грех да беда на кого не живет». Папенька в смех: «Это кто чье терпение испытывает? Кто бы сегодня на престоле-то был, кабы не мы с тобой, братец, не графы Орловы, а?»

Что народу на гулянья орловские сходилось — дым коромыслом. Сколько сюда хоров цыганских наезжало. Папенька, чтоб народ распотешить, ничего не жалел. Пусть величают громче, пусть здоровье его пьют до упаду.

Обер-полицмейстер Иван Петрович Архаров по-дружески папеньке намекнул: непорядок. Не дай Господь, до Петербурга дойдет. Папенька вскинулся: «Выбирай, Иван Петрович, с кем ты — с Петербургом или с Орловым? Они там, в Петербурге, знаешь, как скоро меняются, а граф Чесменский близехонько, да и карман его не то что казна государственная — у него и дна нет». Смирился Архаров, извинения принес, еле прощения выпросил.

Обиды папенька долго помнил. Нянька Евфимьевна сказывала — всю жизнь. Только дочке твердил: «От тебя, Нинушка, любую обиду за обиду не почту, была бы ты, милушка, здорова да счастлива. Эх, дал бы Господь единственной дочке за все богатства наши орловские радости да счастья купить…»

Вздыхал последние годы частенько, что не дал Господь братьям Орловым счастья в детях. У старшего братца Ивана Григорьевича, папеньки-сударушки, что отца им всем заменил, отродясь детей не бывало. Уж сколько невестка Елизавета Федоровна молебнов отслужила, на скольких богомольях побывала, с простыми богомольцами пыль дорожную глотала — не судьба.

Григорию Григорьевичу — тоже не судьба. Граф Алексей Григорьевич Бобринский — ин и Бог с ним. Царское дитя. Не любил его дядюшка.

Федор Григорьевич — как убрался, в дому пятерых воспитанников оставил мал мала меньше, а женат не был.

У дядюшки Владимира Григорьевича один Гришенька, так у него к России сердце не лежит — все в Европу рвется.

У папеньки — одна его Нинушка.

Господи, да что ж так долго тащимся? Ехать от Нескучного до Ризоположенской церкви всего ничего, а уж вся до костей продрогла от мыслей неотвязных скорей, чем от холода.

Спасибо, настояла одна в возке ехать. С Евфимьевной. Дядюшка Владимир Григорьевич с глаз пускать не хотел: папеньке слово дал сберечь его Нинушку. Все равно жизнь теперь переменится. Да и не хочу с дядюшкой. Самой обдумать все надо. Самой примениться.

На приходскую церковь зря согласилась. Недостойна она папеньки. Что сразу по отпевании в Отраду ехать положили, так это и Донской монастырь в той же стороне. Экой там собор Донской Божьей Матери преогромный. Певчие — заслушаешься.

И то верно, не жаловал папенька московских обителей. Хотела на бабью шерстяную ярмарку в Ивановский монастырь заехать, запретил настрого. Евфимьевна сказывала, всегда объезжал. Вся Москва толковала, будто там дочка императрицы Елизаветы Петровны век свой коротает. Мало что инокиня, так еще и обет молчания приняла — для нее одной церковь есть со своим причтом. Высочайшие особы навещать ее заезжают из Петербурга, а она молчит.

О Новоспасском монастыре и разговоров никогда в доме не бывало. Любопытно дочери гробы Романовых посмотреть, предкам царским поклониться — на все «нет». У няньки спросила, та только руками замахала: не гневи, батюшку, графинюшка, и весь сказ.

А Отраду для захоронений семейных орловских еще двадцать пять лет назад выбрали. Дядюшка Иван Григорьевич решил Григория Григорьевича там положить. Не больно-то милостива к ним Москва оказалась, так лучше пусть на «Орловщине» лежит. «Орловщиной» земли свои на речке Лопасне, что обок Оки, назвали.

У дядюшки Федора Григорьевича — Нерастанное, у дядюшки Владимира Григорьевича — Семеновское да Щеглятьево, у папеньки — Хатунь. Вот свое Семеновское дядюшка Отрадой и назвал. Вся семья у него собиралась. Дядюшка Иван Григорьевич говаривал: зачем всем чудеса городить, лучше каждому хозяйством да делом заниматься, а Орловым всегда было лучше под одной крышей собираться. Тем всю жизнь и сильны были — как пять пальцев в кулаке.

Никак приехали? Возок стал. В окошко ничего не видно. Чего-то кучера да форейторы крик подняли. Бичи хлопают. Возок назад осаживают. Евфимьевна вызвалась пойти посмотреть — графинюшке своей не разрешила.

Вернулась, лица на ней нет: постромки у катафалка запутались — как-никак шестерня. Чуть гроб графский на землю не вывернули. На повороте. Покуда с постромками да осями разбирались, гроб крепили, мальчонку колесами придавили.

Мальчонка жив ли? Евфимьевна головой трясет: доведаешься разве — народу сразу набежало, чисто нетолченая труба.

Тронулись. Мальчонке не забыть денег послать. Или родителям. Примета плохая… И то сказать, какие уж приметы на похоронах.

Графиня Наталья Григорьевна не приехала. Все думалось, поспеет, появится. Нет… Сам граф Буксгевден военными делами занят — время тревожное, военное. А может, и не посоветовал супруге бывший дядюшки Григория Григорьевича личный адъютант.

Папенька как-то раз отрезал: не подвернись под руку, когда Наталья Григорьевна по первому выпуску Смольный институт кончала, не имела бы Россия великого военачальника. Оно верно, как обвенчались, Орловы ему помогать стали. Сколько раз за него государыню просили.

Да ведь и Екатерина — от злых языков куда денешься! — будто бы Смольный для незаконной дочки придумала. Папенька видеть Наталью Григорьевну не захотел, а денег не жалел. Вот теперь не явилась. Один генерал Чесменский рядом, да недобрый он какой-то!

Приехали… Дверцу возка открывают. Прощаться пора настала. В последний раз. Папенька…

Бежецкий верх

Отпевание отошло — сразу в путь. Кучера накрепко колокольцы подвязали — не залились бы в дороге. Священник папенькины сани обошел, благословил. Пути-то всего сто верст, а сколько дней пройдет: вскачь не доедешь.

Обоз на пол-улицы растянулся. Хорошо, по Москве не ехать: один поворот и каширская дорога. Папенькина. Любимая. Летним временем — приволье. Луга. Пашни. Ветер волнами ходит. От реки прохладой тянет. За день до Острова доезжали. Папенькина воля — не выезжал бы оттуда. Коломенское хорошо, только Остров куда лучше. Под шатер по лесенке каменной, крутой-прекрутой подымешься, дух перехватывает — ширь такая, простор. Река Москва в лугах вьется. И коням славно. Папенька говорить любил: к скотине у него тяга от семьи и от мест родных — бежецких.