Дорис Смит - Песня, зовущая домой

• Название: Песня, зовущая домой
• Автор: Дорис Смит
• Издательство: Библиополис
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-7435-0012-6

Книги ирландской писательницы Дорис Смит — это романтический мир, в котором царит любовь, побеждающая все интриги и противодействия. «Песня, зовущая домой» — роман о мире шоу-бизнеса. «Семь сорок» повествует о девушке, чье разбитое сердце пробуждается к новой жизни и настоящей любви.

---

Предоставленный сам себе Йен бродил возле кухни, пока я готовила ленч. У него был включен транзисторный приемник, и я как раз собралась попросить его уменьшить звук, когда диск-жокей объявил адресата следующей записи: фамилия и адрес в Глазго.

— Для вас, миссис Глеи, с любовью от вашей двоюродной сестры, мисс Луизы Армстронг из Оттавы. В своем письме мисс Армстронг упоминает, что собирается навестить вас, так что сейчас она, очень может быть, уже с вами вместе. Она просила передать «Мои домашние», и мисс Армстронг также шлет свою любовь исполнителю этой песни Колину Камерону.

— Папа! — завопил Йен. — Папа будет петь. — Он сразу увеличил громкость до максимума, и голос Колина, исполнявший песню, от которой у меня всегда наворачивались слезы на глаза, составил странное сочетание с прозаическим вареным мясом и молочным пудингом.

— Когда мы его будем встречать во вторник? — который раз спросил Йен, и я ему который раз объяснила. Колин возвращался в Глазго. Завтра поздно вечером он должен был быть в Лондоне и остаться там в понедельник на репетицию новогоднего телевизионного шоу.

— Папа не говорил, кто такая эта мисс Армстронг? — спросила я, когда песня закончилась.

— Нет, — не раздумывая, ответил Йен. — Но по-моему, у меня есть тетя Лу или вроде того.

В этот день его пригласили пойти со школьным приятелем и его отцом на детский сеанс в кинотеатре в Глазго, и после ленча от отбыл в отличном расположении духа. Я сидела возле Руфи, когда раздался звонок в дверь. Гостья, которой на вид было около семидесяти, увидев меня, выглядела озадаченной.

— Мне нужен мистер Камерон. Он еще живет здесь? — По легкому канадскому акценту до меня вдруг дошло совершенно невероятное совпадение.

— Вы, случайно, не мисс Армстронг?

Так оно и оказалось. Она приехала в Глазго неделю назад, но завтра уезжала, чтобы провести рождественские праздники с друзьями в Йоркшире.

— Я не хочу ему слишком надоедать, — сказала она про Колина, — но в эту поездку мне хотелось бы с ним встретиться. Конечно же, я должна вам объяснить. Энн была моей племянницей.

Я чуть не ахнула. Так это была тетушка, которая воспитывала Энн, и уж точно она скорее всего могла винить Колина за то, что брак оказался неудачным. И все же она во всеуслышание посылала ему свою любовь.

Когда я объяснила причины отсутствия Колина и Йена, я провела ее в спальню и оставила на попечение Руфи и Хани, пока я занималась чаем. Я не слишком ожидала, что Руфь будет занимать ее беседой, но к моему удовольствию, беседа завязалась — и очень оживленная.

— До чего же она стала хорошенькая, — объявила мисс Армстронг, когда мы пили чай. — И уже полна характера.

— Она похожа на свою мать, — пробормотала я, и моя гостья мгновение помолчала и вздохнула.

— Нет, Дебора. У бедняжки Энн характера было немного. — Она нерешительно продолжала. — Колин не рассказывал вам о ней?

— Почти ничего.

— Да, он не стал бы. Думаю, он слишком хороший человек, чтобы даже теперь кому-то все рассказать об этом. — Она помолчала. — Я во многом виновата, я знаю. Но я была так счастлива, когда Колин попросил руки Энн, и уговорила ее принять предложение. Ее, бедняжку, было просто уговорить.

Я внимательно рассматривала темные глаза, очки в темной оправе и довольно нелепую бледно-розовую шляпку, и думала: эта женщина принесла троим людям несчастье и с самыми лучшими намерениями.

— О, не думайте, что я много раз не жалела об этом, — призналась мисс Армстронг. — Она не была достаточно зрелой для брака, и материнство привело ее в ужас. Потом она заболела. Конечно, они дали ее болезни какое-то длинное название, но по-моему, она умерла потому, что ей просто не хотелось жить.

Почти в точности слова Адама, и как бы я ни любила Колина, трагический призрак Энн также взывал к моему сочувствию.

— Наверное, ей было тяжело, что Колин так часто отсутствовал. Разве он не был в отъезде, когда она умерла?

— А что он мог поделать, Дебора? Им надо было на что-то жить. И поверьте мне, никто понятия не имеет, сколько он потратил на то или другое новейшее лечение. У нее было все самое лучшее, и это мое единственное утешение. Был еще один человек — не буду говорить, как его звали, — который нравился Энн, но с ним у нее бы ничего не вышло.

Мне показалось несправедливым говорить так о столь глубоком и ранящем чувстве, как любовь Адама.

Но тетя Энн продолжала:

— Да, Колин и вправду был на гастролях в Австралии, когда она умерла. Улетел домой сразу же, как узнал, что ей хуже, но не успел вовремя. — Она помолчала, размышляя. — Не знаю, милая, может, никто здесь не пытался очернить Колина. Но если попытаются, знайте, что они грязны сами. Колин — хороший человек, слишком хороший для всего, что ему пришлось пережить.

Мы расстались в наилучших отношениях. Я довела ее до автобуса, сожалея, что не могу оставить Руфь надолго одну, чтобы отвезти ее в Глазго, и мы обменялись телефонами. К Новому году она должна была вернуться к сестре, и я обещала где-то в это время устроить ее встречу с Колином.

Я продержала Руфь в постели до вечера понедельника. К тому времени ее температура уже сутки была нормальной, и я позволила ей встать к чаю. Что бы у нее ни было, она исцелилась почти чудесным образом. Колин однажды сказал, что ее ничто не могло коснуться. Наверное, он был прав.

В канун Рождества (вечером мы встречали Колина) она и Йен уже не в силах были сдерживаться.

— Папе понравится елка? — (Елка мерцала в одном из высоких окон.) — Понравятся папе мои новые занавески?

Йен внес свой вклад:

— Папа может не узнать меня в этом пальто. — У него было новое полупальто с меховым воротником, в котором он выглядел просто шикарно.

Да, думала я, сама торопливо надевая темно-зеленые рейтузы и пальто в яркую сине-лилово-зеленую клетку, никто не мог бы меня обвинить в том, что мои подопечные плохо выглядят. Я вдруг запела песню, которая последние несколько недель не выходила у меня из головы:

Пусть будет мой Колин здоров и доволен,
Мне нечего больше желать.
Дай, Господи, силы, чтоб быть его милой,
Его у причала встречать.

— Это про папу? — спросил Йен, делая круглые глаза. — Я этого раньше не слышал.

Они не узнали эту вступительную мелодию Колина, и никогда раньше их не брали его встречать при возвращении с гастролей.

Новый с иголочки аэропорт, в котором солнце играло на глади внутреннего бассейна, на огромных табло и черно-оранжевых указателях, совершенно вскружил им головы. К их полному удовлетворению, было объявлено о получасовой задержке рейса Колина.

— Ну и пусть. Мне здесь нравится, — объявил уже совершенно освоившийся Йен. — Дебора, сходим к табло посмотреть, что там изменилось? Сходим? — Он пока еще не называл меня мамой, и было бы нелепо из-за этого падать духом. Поразительным оказалось то, что Руфь называла, и так естественно, как будто делала это от рождения.

В песне этот другой Колин приплывал домой, и его жена, накинув платок, бежала к гавани. Я же просто сидела в ресторане самообслуживания с пурпурными шторами и лампами дневного света и жевала вафлю, раздумывая, обольется Йен кофе из переполненной чашки или нет. Но по существу между нами не было разницы. В моем сердце эхом повторялись ее слова:

Увижу ли снова его лицо,
Услышу ль его слова?

И Колина двадцатого века тоже ждали «его домашние», во всяком случае те двое, что были для него дороже всего на свете, и та, которую его принципы накрепко связали с ними.

Если бы только всего-навсего на момент встречи можно было вернуться в восемнадцатый век, чтобы не успел корабль причалить, как Колин спрыгнул бы на берег и я бросилась в его объятия. Ты сума сошла, Дебора Белл — нет, Камерон? Мне удалось взять себя в руки, как раз когда закашляли громкоговорители.

— «Бритиш Эруэйз» объявляет прибытие рейса номер…

Вскочивший на ноги Йен успешно заглушил номер рейса, но «из Лондона» нам удалось расслышать.

Несколькими минутами позже пассажиры из Лондона — предрождественская толпа, нагруженная покупками, — высыпали в зал прибытия. За ними, не замечая нас, шел Колин с непокрытой головой. Воротник его пальто был поднят, шея обмотана шелковым шарфом.

— Папа! — как один возопили два камероновых голоса. Он остановился, и даже на расстоянии я заметила, как посветлело его лицо. Чемоданы были опущены на пол, руки вытянуты вперед. Определить, кто из близнецов первым напрыгнул на него, мог бы только фотофиниш.

Стоя на другом конце длинного зала, можно было еще легко вообразить, что ты бежишь к гавани, ощущая соленый вкус на губах.

Увижу ли снова его лицо,
Услышу ль его слова?

Теперь он увидел меня и улыбнулся. Я бы так и поступила, если бы это была улыбка из того дня в Плимуте, или из вечера, когда он поехал на старом велосипеде Адама, или из дня, когда я навещала его в больнице, — но она была другой. Глаза над этой улыбкой сейчас выглядели серьезными, почти смущенными. О чем он думал? Раньше мне некогда было подумать об этом.