Ал Коперник - Каин Л. Избранные стихотворения. 2012

• Название: Каин Л. Избранные стихотворения. 2012
• Автор: Ал Коперник
• Жанр: Поэзия

---

Я прекращаю порою спать.

Вроде и весел ещё, и молод, но

Чувствую часто себя стариком.

Странное чувство, и нет описания;

Воспоминанья — не ясно, о ком,

В каждом движении, в каждом касании —

Холодно, холодно, холодно, холодно…

Вечер приходит — и вот, опять

Я отправляюсь ко сну, утомлён,

Холод оставив прихожей, в вороте.

Снятся всю ночь путевые столбы.

Как бы и мне умереть на вокзале,

В Томске, и в нём похороненным быть.

Чтоб на могильной плите написали:

«Он похоронен в любимом городе».

Всё. И не надо ни дат, ни имён.

Приехал («В жизнь иную ищешь ты брешь — на ком…»)

В жизнь иную ищешь ты брешь — на ком?

Камеры повсюду, но что проку с камер?

Люди нарастают, как снежный ком,

А потом отваливаются.

Кусками.

Идёт! («Волны разрывной и всей прочей волны…»)

Волны разрывной и всей прочей волны

Мы не испытаем, пока влюблены.

Разрыва не будет —

Так думают люди,

Которым разрывы совсем не нужны.

Но только волну нелегко обуздать,

Влечёт она в дальние дни-города.

Все стороны света —

Плохая примета,

Покуда пути все ведут никуда.

Срывая печати, тесьму, колпачки,

Снимая браслет-отпечаток с руки,

Скупая остаток,

Ломая порядок,

Стирая о камень стальные клыки,

Взирая на чёрную ночь из окна,

Вбивая в могильные дни имена,

Любя слишком многих,

Смиряюсь в итоге.

И знаю: идёт саранчою волна.

Между нами не осталось ничего («Я совсем не в силах думать головой…»)

Я совсем не в силах думать головой,

А особенно в плену таких оказий:

Между нами не осталось ничего.

Разорвались неразорванные связи.

Я уже не утоляю голод свой,

В окружении реторты тонкостенной…

Между нами не осталось ничего.

Мы два самых близких тела во вселенной.

Насекомое («Себя — добычу горностая…»)

Себя — добычу горностая —

Переварив змеёй толпы,

Я влез в прохладный зев трамвая,

И сделался глухим, слепым,

Я сел на нары — словно в кресло,

Сглотнувши брани анасвай.

Я знал: за мной змея пролезла

Вовнутрь — и тронулся трамвай.

Во мне кипел мой гнев незваный,

Как революция в стране.

И с гневом я упал в нирвану,

И странный сон приснился мне:

В нём я, себя же добивая,

Переварил змеей толпы.

И влез в прохладный зев трамвая,

И сделался глухим, слепым.

Платочек («Ты все плачешь, и плачешь…»)

Ты все плачешь, и плачешь…

Ты плачешь, и плачешь, и плачешь,

Отражаешься всюду —

Везде ты, при взгляде вокруг.

И когда вдруг стихает

Гроза, я, не веря в удачу,

Словно стражник темницы,

Лицо открываю на стук.

И я вижу опять

Отражения, лёд в отраженьях…

Я бы рад уничтожить

Платочек твой, с синей каймой,

Но ты знаешь сама:

С новым утром придёт продолженье.

Извини, мне пора.

Уходи.

И закрой за собой.

Гематит («Начала у начал и прочего — начало…»)

Начала у начал и прочего — начало

Я положил, порвав Дамоклов волосок;

Ты села на окне, ты пела и скучала,

Смотрела в серый день и дождь пила, как сок.

Ты лошадей звала и плакала о ночи,

И прыгнула потом в открытое окно.

Помялась высота, впиталась в позвоночник…

А я не спас тебя, мне было все равно.

Выл ветер по тебе, певец скорбей и славы,

Мне было всё равно, о чем бы он ни выл;

Ведь я из рук своих ковал, ковал оправу —

Для сердца твоего, стеклянной головы.

Я плёл, ковал, паял, весна в окне кипела.

Не всё, что я хотел — но очень много смог,

И хрупкий гематит в оправу после вделал,

Влил кровь свою, как клей, и вышел оберёг.

И этот амулет, что мне вошёл в привычку,

Я подарил тебе; и ты сказала мне:

«Я бросила тебя, а ты был безразличен.

Моя любовь — пуста. Твоя — пуста вдвойне».

Когда выпускает («Он в каменных джунглях — невидимый жук…»)

Он в каменных джунглях — невидимый жук.

Он воздух взрезает, подобно ножу.

Весь мир полигоном

Назвав по закону,

Он ходит, и я с ним повсюду хожу.

Он любит спускаться на самое дно.

И часто, когда ничего не дано,

Потоком гонимы,

Он — и подсудимый,

Как тени, сливаются в чем-то одном.

И дремлющий в каждом слепой прокурор

Лениво читает ему приговор.

И с этой туфтою,

Враньём, клеветою,

Он спорит — и может не выиграть спор.

Тогда — мой черёд, не по мне западня.

Момент чёрный взгляд на кого-то поднять.

И все замолкают,

И все замолкают,

Когда кобура выпускает меня.

ЖД («Жив по крайней мере; герман равен Гере…»)

Жив по крайней мере; герман равен Гере.

Сонные тетери нам с тобой равны —

Мы равны тетерям… И плацкартный терем

Мы шагами мерим — сонные слоны.

Выкалены печи. Выклевана печень.

Тамбурная нечисть крутит колесо.

Бредом верхней полки, взглядом снизу колким,

Мы в ЖД-двуколке уезжаем в сон.

Утки («Нереальны, невозможны…»)

Нереальны, невозможны

Утки на реке Москве,

Что сливаются с водою

Как и небо над Москвою —

Только две.

Стены, купола и башни,

Труб разрозненных дымы —

Всё набросано мазками,

Очень грубыми руками.

Так и мы.

Предсказание («Бомбы падали — спереди, сзади…»)

Бомбы падали — спереди, сзади,

Окружали, мешали дышать.

Дом трещал и молил о пощаде,

Дом совсем не хотел умирать.

Управляя небесным штурвалом,

Шёл пират по кровавой кривой.

И окно, где ты раньше бывала,

Поражало своей пустотой.

Воздух ожил и сбросил оковы…

Разрывались глаза, провода…

Город выстроят, выстроят снова,

Залатают прорывы. Тогда

Станет город иным, незнакомым;

Но всегда будет передо мной

На стене недобитого дома

Бесконечно пустое окно.

Ж.Ф. («Жара большая. И холод тоже…»)

Жара большая. И холод — тоже.

Я в них, а так же среди степей;

Я очень сложен, я очень сложен,

Я очень сложная вещь в тебе.

Ты тратишь время на самоломку,

И в самоволку душой бежишь,

Чтоб всё сцепить словно звенья, скомкать

И вырвать вмиг из законных ниш,

Отправить веру в утилизатор,

Сказать: «не буду!», сказать: «уйди!».

Поспать, подумать, слепить гранату,

Щипцы найти для тепла в груди.

Сметая всё, даже то, что надо,

Ты мне приказываешь: «Стоять!»

Ты смотришь чёрным как дуло взглядом

Куда-то внутрь меня, а я

Из черной ткани и белой кожи,

Весь в лентах связок и кумачей,

Я очень сложен, я очень сложен,

Я очень сложен из кирпичей.

Непостижимо («Женщина говорила…»)

Женщина говорила

Множеством аллегорий,

Про великое счастье и про ничтожное горе,

И звучали из тонкого звона её, кололи

Маркес, Лорка, Туве Янссон и Джованьоли.

Отмечая несбыточность и несложимость фактов,

На балкон выходила, непостижимо как-то,

И садясь на краю, на самом краю балкона,

Удивлённо смотрела — как будто была законной

Или, может, упрямо верной его женою —

Человека из прошлого, ставшего мне стеною

Из гнилой черепицы: «Ты для него — опора.

Для него — и меня, но с другой стороны монитора».

И дождями молчанья, и серебром зеркал,

Застывая в лесу с крыльями из асбеста,

Я так молча стоял, и стоя молчал, молчал,

Будто эта чужая жена стала мне невестой,

Становясь дымком, беззаботней цыганских снов,

Неподвижней Снусмумрика в чаще с губной гармошкой,

Я дышал, вдыхая воздух в её ладошку.

Я дышал, вдыхая воздух в её окно.

Пропуск («Промерзший верньер поддается не так легко…»)

Промерзший верньер поддается не так легко —

У старого «ЗИЛа» полегче вертеть баранку.

Сквозь шум и откуда-то там, далеко-далеко,

Вечерний эфир передаёт морзянку.

Реклама вся, музыка, новости — не поменять

Канала, всё то же, но только в других частотах:

Три точки… щелчок…

три тире… (щелчок…

три точки… щелчок…) —

и опять.

Помочь умоляет кто-то.

Я жду передачи точных координат,

Костяшки грызу, весь на нервах; но я не нужен.

Хоть просят о помощи — помощи не хотят.

А может, не верят в помощь в такую стужу.

Все вымерзло в мире, спряталось по углам,

В ячеечках офисов, змеях дорожных пробок.