Дэвид Эберсхоф - 19-я жена

• Название: 19-я жена
• Автор: Дэвид Эберсхоф
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-02583-7

Двадцатилетний Джордан Скотт, шесть лет назад изгнанный из дома в Месадейле, штат Юта, и живущий своей жизнью в Калифорнии, вдруг натыкается в Сети на газетное сообщение: его отец убит, застрелен в своем кабинете, когда сидел в интернет-чате, а по подозрению в убийстве арестована мать Джордана — девятнадцатая жена убитого. Ведь тот принадлежал к секте Первых — отколовшейся от мормонов в конце XIX века, когда «святые последних дней» отказались от практики многоженства. Джордан бросает свою калифорнийскую работу, едет в Месадейл и, навестив мать в тюрьме, понимает: она невиновна, ее подставили — вероятно, кто-то из других жен. Теперь он твердо намерен вычислить настоящего убийцу — что не так-то просто в городке, контролирующемся Первыми сверху донизу. Его приключения и злоключения чередуются с главами воспоминаний другой девятнадцатой жены — Энн Элизы Янг, беглой супруги Бригама Янга, второго президента Церкви Иисуса Христа Святых последних дней; Энн Элиза посвятила жизнь разоблачению многоженства, добралась до сената США и самого генерала Гранта…

Впервые на русском.

---

Сегодня утром, чуть позже девяти, помощник судебного исполнителя Соединенных Штатов А. К. Смит, скромный, добросовестный человек, чьи медные пуговицы сияли, словно маленькие солнца, явился в Дом-Улей с ордером на мой арест. Мои верные люди: брат Адам на посту у ворот, брат Калеб у дверей, брат Орсон и брат Герман в моем кабинете — каждый из них попытался воспрепятствовать аресту. Но Смит явился при оружии — с заверенными документами, и я сказал моим людям, что мы должны всегда с уважением относиться к силе закона и к его величию.

«Листок бумаги с письменным изложением воли закона есть оружие более мощное, чем ружье, — разъяснил я им. — И да будет так».

Утро выдалось холодным и ветреным, ветер швырял твердые, мелкие снежинки в оконные стекла. В тот момент, как явился помощник судебного исполнителя, я планировал отправку спасателей к жителям Большого Коттонвуда. Вчерашний снегопад и тот снег, что выпал накануне, вызвали сход лавин в каньоне, от Равнины до Хижины Дикобраза, завалив каньон почти пятидесятифутовым слоем снега, перекрыв речку и дорогу на протяжении целой мили. Мы не знали, сколько несчастных оказалось под снегом — погибших, посиневших от холода и вмерзших в лед или еще живых и ожидающих спасения. Мои люди вместе со мной организовывали спасательные группы для отправки туда, когда помощник исполнителя вошел ко мне в кабинет.

Он сказал, что мы должны явиться в суд, но дал мне время, необходимое для того, чтобы подписать утренние письма и документы. Ему было приказано доставить меня незамедлительно, но он добрый человек и понимает, что каждый, будь он король или плут, должен покончить с делами, прежде чем покинет свой дом. Я облачился в плащ и шляпу, привесил к жилету часы и попрощался с моими людьми. Я велел им продолжать дело со спасателями, а обо мне не беспокоиться. В прихожей, уже покидая Улей, я увидел сестру Мэри Энн. Она почти равна мне годами, закалена постоянной рутинной работой и с подозрением относится ко всем Немормонам, называя их Вавилонянами. Она отказывается здороваться с теми, кто не исповедует нашу веру, будь перед нею хоть сам президент Грант, если вдруг, как она говорит, ему вздумается к нам пожаловать. Когда она увидела помощника исполнителя, вид у нее стал такой, будто она сейчас схватит свой пистолет в одну руку, ведро в другую и погонит его прочь из дома так же бесстрашно, как гоняет крыс из сада. Я сказал моей доброй жене, чтобы она успокоилась и помолилась.

В десять часов мы вошли в зал заседаний Третьего районного суда, и помощник исполнителя усадил меня в кресло на восточной стороне зала. На это зрелище собралось так много народу — моих сторонников и моих врагов, — что в зале осталось только одно свободное место — для меня, если не считать кресло самого судьи Маккина. Среди моих сторонников было много моих сыновей и зятьев, они сидели в ряду, возглавляемом Хайрамом Клоусоном; там были члены «Легиона Нову», некоторые из них теперь даже старше меня, плечи у них согнулись под тяжестью добрых воспоминаний о прежних днях; явились Епископы из разных мест, Старейшины и другие доброжелатели и капитан Купер из шляпного отдела коопа, который прямо перед началом процедуры выкрикнул: «Поднимайтесь все в Зайоне за нашего Пророка Бригама Янга!»

Судья Маккин утихомирил зал заседаний с помощью своего сердитого молотка.

При каждом ударе его колотушки судья бросал на меня взгляд, полный неприкрытого презрения. Откуда идет его враждебность к нашей вере, мне неизвестно. Правда, недавняя публикация мемуара Энн Элизы осквернила мою репутацию во многих частях нашей страны. Мне говорили, что книга разошлась более чем в ста тысячах экземпляров, отправляя издателя обратно к печатному станку три или четыре раза. Неужели существуют сто тысяч мужчин и женщин, которых интересуют Святые? Если бы только они прочли нашу Книгу, а не ее! А теперь ко многим людям знание о нашей Церкви приходит от ее пера. Я не читал книгу «Девятнадцатая жена», но она здесь, со мной, на случай если мне понадобится ее компания. Однако, надеюсь, до этого не дойдет.

Мои поверенные в делах, брат Хемпстед и брат Киркпатрик, подготовились, вооружившись целым арсеналом книг и выписок. Их противник, судья Хейган, стоял поблизости, непоколебимый в своей уверенности. Когда имеешь с ним дело, он из тех адвокатов, кто дарит тебе ощущение победы, тогда как на самом деле ты проигрываешь все.

Хейган начал с заявления, что я проявил неуважение к предписанию суда, отказавшись уплатить судебные издержки Энн Элизы в указанное время. Судья Маккин спросил у моих поверенных, правда ли это. Киркпатрик попытался ответить первым, отрицая, что это правда. Хемпстед поддержал позицию Киркпатрика, заявив: «Хотя и правда то, что брат Бригам не уплатил судебные издержки, он не проявил неуважения к суду или к предписанию суда». Оба поверенных продолжали в том же духе более часа, ссылаясь на правовую мысль и судебную практику Америки и Англии, все их примеры говорили в мою пользу. Весьма компетентные в истории права, эти двое тем не менее обладают вполне ординарным воображением и, в отличие от человека с воображением художника, не смогли создать ничего такого, что помогло бы меня вызволить. В 12:45 судья Маккин объявил перерыв на час. Когда суд вернулся с совещания, меня нашли виновным в неуважении и приговорили к тюремному заключению.

Радостные возгласы и крики «ура!» заглушили рыдания моих сторонников. Исполнитель надел на меня наручники, извиняясь за то, что вынужден так поступить. Когда он выводил меня из зала суда, кто-то крикнул: «Помните Картидж!» Второй голос откликнулся первому: «Мы всегда помним Картидж!»

Я и сам тоже вспоминал о Картидже, о каменном тюремном доме, где толпою были убиты мой дорогой Джозеф и его брат Хайрум, почти тридцать один год тому назад. Джозеф подчинился воле закона, отдавшись немормонским властям, однако в конце концов закон не смог защитить его от толпы. В тот страшный день меня не было — я был на миссии. Я не говорил с ним в его последние часы. Какие мысли занимали его ум? Те, кто его видел воочию, говорили, что он был задумчив и спокоен. Однако для меня нет более великой тайны, по крайней мере в том, что касается разных материй здесь, на земле, чем то, что занимало ум Джозефа в его последний день. У нас есть его письмо к Эмме, но как часто мне хотелось, чтобы он сделал более глубокую запись о своих последних часах! Я знаю, он не испытывал страха, но есть тут нечто гораздо большее, и мне так жаль, что я не могу этого узнать.

Если эта свеча догорит прежде, чем займется заря, придется писать при свете луны. Может быть, охранник за дверью попросит у миссис Пэддок еще одну? Только тогда он должен сделать это сейчас, пока она не легла спать. Чтобы выполнить это, ему придется покинуть свой пост, а сделать так он сможет, если доверится мне. Охранник — юноша-католик, зовут его Кристофер, он напоминает мне моего сына Уилларда. У них одинаковая мягкая улыбка и волнистые каштановые волосы. Похоже, они одного возраста — спрошу у него, когда поговорю с ним насчет второй свечи. Я часто думаю об Уилларде, о том, как храбро он противостоял клевете, когда прибыл в Уэст-Пойнт несколько лет назад. Многие требовали, чтобы его убрали из кампуса, писали сенаторам и конгрессменам, третировали его как сына развратниц. Когда я прочел об этом в газетах, я телеграфировал Уилларду, чтобы он возвратился домой. Он ответил быстро и кратко: «Отец, останусь». Теперь он готовится к окончанию военной академии, с назначением в национальный инженерный корпус. Он — превосходный мальчик, я всегда мечтал вырастить такого сына.

Ну вот, я поговорил с офицером-охранником. Его фамилия О'Коннор, ему двадцать три года — возраст Уилларда, почти до месяца. Он принесет мне свечу из шкафа миссис Пэддок. Ожидая его, я некоторое время постоял у окна. Широкая долина лежит в глубокой тьме, но лунные лучи отбрасывают от снега серебристо-голубоватые отблески. И пока я смотрел туда, у меня создалось ощущение, будто что-то там шевелится. Я не могу определить это сколько-нибудь точно. Это именно так и воспринято моим глазом: какое-то шевеление во тьме. Не знаю, игра ли это света, или стая волков, затаившаяся в снегу, или люди собираются вместе. Или, вероятнее всего, нет там никакого шевеления, все тихо и мне пора спать.

Когда офицер О'Коннор возвратился со свечой, я спросил его, не беспокоился ли он, что я мог попытаться бежать? «Нет, сэр, — ответил он, — вы же дали мне слово». Он вручил мне длинную коническую свечу, едва обгоревшую сверху.

Теперь, когда я снабжен достаточным количеством свечной энергии, у меня будет друг-свет, который проведет меня через эту ночь. Стоит мне подумать о том, что еще надо сделать, я начинаю нервничать и хожу кругами по этой маленькой комнате. Меня не волнует отсутствие свободы. Во время моего домашнего ареста зимою 1872 года я был способен сидеть за письменным столом день и ночь, разбираясь с задачами и решая дела в таком темпе, какого я прежде за собою не знал. Всегда есть много такого, что необходимо сделать, вопросов, которые нужно рассмотреть, работ, требующих завершения. В следующем месяце мне хотелось бы вернуться в Сент-Джордж — проверить, как идет строительство Храма. Крыша должна скоро уже подняться — мне хочется надеяться, что я буду этому свидетелем. Когда она встанет на место и здание выдержит купол, мы сможем проводить там множество важнейших обрядов, начиная с крещения умерших. Затем я должен позаботиться об общине «Юнайтед Ордер»,[132] которой еще предстоит укорениться. А попозже, уже летом, мне хотелось бы снова ввести в обиход Новый Алфавит. Насколько легче он будет для наших эмигрантов, когда они прибудут в Дезерет, не зная английского, как это и бывает в большинстве случаев. Последняя попытка была неудачной, я знаю; это потому, что я сам не привел к нему Святых. На этот раз они поймут, как этот Алфавит важен для меня. И всегда дел еще больше — например, письма, которые я обязан написать своим сыновьям, в том числе и Уилларду: я должен описать ему моего охранника. Надвигается конференция Советов Священства. Аудиторская проверка отчетов Кооперативных торговых учреждений Зайона. Встреча с Советами директоров банка Дезерета, и Городской Трамвайной Ко, и Телеграфной Ко Дезерета. Все эти встречи нужно провести очень скоро, да еще просмотреть планы будущих линий Южной железной дороги Юты, организовать ежегодное собрание с Газовой компанией и т. д. и т. п. — все это проблемы и дела, занимающие мои мысли в последнее время. Неверно полагают те, кто не знает меня или не желает меня знать, что наш неудачный брак с Энн Элизой целиком поглощает мои дни. Энн Элиза вовсе не занимает такую уж главенствующую позицию в моих мыслях. Она, вероятнее всего, идет 87-м пунктом в списке дел и проблем, требующих моего внимания. Нет сомнений, что это разжигает ее ярость. Мне надо было иметь это в виду. Однако мой гнев по отношению к ней никогда не мог бы сравниться с ее гневом по отношению ко мне. Я восхищаюсь ею и всегда буду восхищаться. Мне помнится тот вечер, когда она родилась, Невозможно словами описать радость, какую она принесла своей матери, этой истинной Святой. Малышкой Энн Элиза была смугла лицом, с глазками-щелочками. А как эти глазки раскрывались по мере того, как она взрослела, расцветая такой красотой, что она до сих пор, даже в эту ночь, трогает мое старое сердце!