Роберт Стивенсон - Мастер Баллантрэ

• Название: Мастер Баллантрэ
• Автор: Роберт Стивенсон
• Жанр: Прочие приключения

---

— Мистер Генри, я могу сообщить вам новость, которую вам чрезвычайно приятно будет услышать. Вы можете, по моему мнению, быть совершенно спокойны в том отношении, что вы не убийца. Я говорю это, потому что имею полное основание сомневаться в том, что ваш брат убит. Мастера Баллантрэ нашли, по всей вероятности, не убитым, а только раненым, и его, как мне известно, увезли контрабандисты. Теперь он, наверное, уже совсем поправился.

По лицу мистера Генри мне трудно было судить о том, что происходило в его душе; он помолчал минуту, а затем спросил:

— Джемс?

— Да, ваш брат Джемс, — ответил я. — Я не смею с уверенностью утверждать, что он не убит, так как боюсь возбудить в душе вашей надежду, которая, быть может, и не сбудется, но, по крайней мере, я лично вполне уверен, что брат ваш жив.

— О, — воскликнул мистер Генри, вскакивая со своего места с большей живостью, чем я замечал до сих пор, — о, Маккеллар, — закричал он каким-то сдавленным голосом, — неужели ничто не в силах убить этого человека? (Это точь-в-точь его слова). Человек этот положительно бессмертен. Нет никакой возможности его убить. Я, кажется, никогда не избавлюсь от него. Он присосался ко мне на всю жизнь.

Сказав это, он уселся и не говорил больше ни слова.

Спустя один или два дня после этого, в то время, как мы с мистером Генри были снова вдвоем, он, обратившись ко мне с той же самой улыбкой и предварительно удостоверившись в том, что нас никто не слышит, сказал:

— Маккеллар, вы человек умный, и поэтому вы, наверное, согласитесь со мной в том отношении, что мы должны быть настороже и держать ухо востро, иначе «он» застанет нас врасплох и устроит нам какую-нибудь неприятность.

— Я не думаю, чтобы он решился приехать сюда, — сказал я.

— О, нет, он приедет, непременно приедет, — сказал мистер Генри. — Вы увидите, он от меня не отстанет. Там, где буду находиться я, туда и он явится.

И при этих словах он снова оглянулся, чтобы удостовериться в том, что нас никто не слышит.

— Не думайте об этом, мистер Генри, — сказал я.

— Да, вы совершенно правы, — сказал он, — вы дали мне отличный совет. — Мы будем думать об этом только тогда, когда мы получим какие-нибудь известия. И ведь на самом деле, мы ничего не знаем. Быть может, он и умер.

Тон, которым он произнес эти последние слова, больше, чем то, что он сказал раньше, убедили меня, что мистер Генри гораздо более был бы рад услышать, что мастер Баллантрэ умер, чем то, что он жив. Но это открытие, которое я случайно сделал, я старательно скрывал от всех, так как боялся, что если миссис Генри узнает об этом, она охладеет к мужу и, пожалуй, возненавидит его. Но боязнь эта, как оказалось, была вполне неосновательна. Миссис Генри сама заметила, что муж ее со страхом думает о том, что мастер Баллантрэ жив, и находила это с его стороны вполне естественным. На самом деле, как это ни странно, но для нас троих, для мистера Генри, для миссис Генри и для меня, было бы самой приятной новостью, если бы мы узнали достоверно, что мастер Баллантрэ умер. Лорд составлял, разумеется, в этом отношении исключение.

Кстати о лорде. Вскоре после того, как мое беспокойство относительно мистера Генри немного улеглось, я начал тревожиться за лорда. Я заметил некоторые перемены в его наружности, которые навели меня на мысль, что он нездоров, и даже серьезно, так что я начал беспокоиться, не смертельная ли у него болезнь. Лицо у него было бледное, и оно опухло; он, сидя за своей латинской книгой, очень часто засыпал, и несколько раз книга его падала прямо в золу камина, у которого он сидел; бывали дни, когда он волочил ногу, и дни, в которые он с трудом говорил и постоянно запинался. В обращении он сделался еще любезнее, чем прежде, извинялся за малейшее беспокойство, которое он причинял, заботился о всех без исключения, а со мной был не только любезен, а в высшей степени вежлив.

Вскоре после того, как в его наружности произошла перемена, он послал за нотариусом, и в тот же день после того, как он побыл довольно долго у себя в комнате, вышел в зал, где в то время находился я, и, походив медленными шагами взад и вперед, взял меня за руку и, обратившись ко мне, сказал:

— Мистер Маккеллар, я много раз имел случай убедиться в том, какой вы верный друг и какой вы преданный человек, и поэтому я осмеливаюсь обратиться к вам с просьбой: я имею намерение написать сегодня завещание и надеюсь, что вы не откажетесь быть у меня свидетелем. Я знаю, что вы любите всех нас и исполните мою просьбу.

В продолжение всего последнего времени, предшествовавшего этому дню, лорд почти целые дни только и делал, что спал, и его крайне трудно было разбудить; затем он начал очень многое забывать, между прочим, путал времена событий, и с открытыми глазами, преимущественно именно тогда, когда он не спал, звал свою покойную жену и старого покойного слугу, могилу которого я сам много раз видел.

Если бы меня спросили, считаю ли я его способным написать завещание и нахожу ли я, что он в здравом уме и твердой памяти, то мне по совести пришлось бы ответить, что нет, а между тем завещание, которое он составил, было написано так правильно, и все его распоряжения свидетельствовали о таком нормальном состоянии умственных способностей, что решительно никто не мог усомниться в том, что человек, написавший это завещание, был в полном уме и твердой памяти в то время, как он постепенно объявлял свою последнюю волю.

Но здоровье его с каждым днем становилось все хуже и хуже. Силы его ослабевали, ноги отказывались служить, он начал глохнуть, и он уже теперь не разговаривал, а скорее бормотал что-то под нос. Но, несмотря на то, что он находился в таком плохом состоянии, он все-таки не переставал изъявлять нам свои ласки: он гладил по руке того, кто оказывал ему услугу, и старался всячески выказывать нам свое расположение. Мне он подарил одну из своих любимых латинских книг и с особенным старанием начертил на ней свою фамилию. Незадолго до его смерти к нему вернулась снова способность ясно произносить слова, но только временами, и когда он произносил их, он производил впечатление ребенка, заучившего наизусть свой урок, время от времени запинающегося и желающего припомнить то, что он забыл. В последнюю ночь перед своей смертью он вдруг сразу прервал царившую в комнате тишину, громко произнеся следующую фразу Виргилия: «Gnatique pratisque, aima, precor, miserere». Фразу эту он выговорил ясно и отчетливо.

Когда мы услышали голос лорда и фразу, которую он произнес, мы бросили наши занятия (мы находились тут же в комнате) и поспешили подойти к нему, но он сидел совершенно спокойно в своем кресле и, судя по выражению его глаз, можно было подумать, что он даже и не сознавал того, что он говорил. Вскоре после этого его уложили в постель, хотя с большим трудом, чем обыкновенно, и в ту же ночь он тихо скончался.

Спустя довольно много времени после его смерти мне пришлось говорить о лорде с доктором медицины, фамилии его я не назову, скажу только, что он был знаменитый доктор, и я упомянул о всех странных явлениях во время его болезни. По мнению доктора, и лорд, и мистер Генри были больны приблизительно одной и той же болезнью: отец, по его мнению, захворал от испытанного им сильного горя, а сын вследствие какого-нибудь сильного нравственного потрясения. По мнению доктора, у них обоих лопнул в мозгу сосуд, и, по всей вероятности, слабость мозговых сосудов было наследственным свойством Дьюри-Дёррисдиров.

Лорд умер, а сын его, мистер Генри, с каждым днем превращался все в более крепкого человека, то есть в физическом отношении, в нравственном же он все-таки не производил на меня впечатления вполне здорового человека. Нельзя даже сказать, чтобы душа его страдала, но что-то такое происходило в его внутренней жизни, что бросалось мне в глаза, и чего я прежде не замечал.

Смерть лорда была для нас неожиданным и тяжелым сюрпризом; миссис Генри и я были очень поражены, а, кроме того, нас заботил еще следующий вопрос: как после смерти отца будет вести и держать себя его сын, мистер Генри? Оба мы были того мнения, что сыновья своей дуэлью убили лорда, и что, стараясь убить друг друга, они, сами того не замечая, убили старика-отца. Но, к счастью, мысль эта не приходила в голову мистеру Генри или, вернее, теперь уже лорду Генри. Он не особенно близко принял к сердцу смерть отца; правда, он сделался несколько серьезнее, но нисколько не был убит горем. Он очень часто и с большим уважением к памяти покойного разговаривал о нем, но, по-видимому, с совершенно спокойной совестью. В день похорон он был чрезвычайно серьезен, но вполне спокоен, все лежащие на нем обязанности выполнил тщательно и при этом держал себя с большим достоинством. Я только заметил, что он очень строго наблюдал за тем, чтобы его титуловали лордом, и что он придавал этому большое значение.

И вот на сцене появляется теперь новое лицо, ныне здравствующий лорд Александр, играющий большую роль в этом рассказе, родившийся 17 июля 1757 года и своим появлением на свет переполнивший чашу счастья своего родителя, лорда Генри. Когда мальчик родился, молодой лорд пришел в такой неописуемый восторг, что счастливее его в ту минуту, кажется, не было ни одного человека на свете. На самом деле я уверен, что не существовало на свете отца, который любил бы своего сына сильнее, чем мой патрон любил своего Александра. Как только сын его не находился при нем, он тотчас скучал и беспокоился, не случилось ли с ним что-нибудь. Когда мальчика выносили гулять, отец тревожился, чтобы его не простудили, и следил за движением туч, боясь, чтобы он не промок от дождя. Ночью он ежеминутно вставал и прислушивался к дыханию его. На посторонних лиц лорд производил даже несколько странное впечатление тем, что постоянно разговаривал о своем сыне. Когда он занимался своими делами по имению, он только и говорил: «Мы отложим этот проект до того времени, когда моему Александру минет 21 год», или: «Вот когда мой Александр женится, то мы устроим так-то», и по всему было видно, что мысли его были заняты исключительно его Александром, и что кроме Александра никто на свете его не интересовал.