Джордж Мередит - Эгоист

• Название: Эгоист
• Автор: Джордж Мередит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1970

Роман «Эгоист» (1879) явился новым словом в истории английской прозы XIX–XX веков и оказал существенное влияние на формирование жанра психологического романа у позднейших авторов — у Стивенсона, Конрада и особенно Голсуорси, который в качестве прототипа Сомса Форсайта использовал сэра Уилоби.

Действие романа — «комедии для чтения» развивается в искусственной, изолированной атмосфере Паттерн-холла, куда «не проникает извне пыль житейских дрязг, где нет ни грязи, ни резких столкновений». Обыденные житейские заботы и материальные лишения не тяготеют над героями романа. Английский писатель Джордж Мередит стремился создать характеры широкого типического значения в подражание образам великого комедиографа Мольера. Так, эгоизм является главным свойством сэра Уилоби, как лицемерие Тартюфа или скупость Гарпагона.

---

К полуночи гостиная опустела. Но когда, выждав время, Уилоби вернулся в нее, он не нашел в ней Летиции. Разочарованный в своих ожиданиях, он начал ходить из угла в угол и в рассеянности подхватил край вышитого покрывала — зачем оно ему понадобилось, он и сам затруднился бы сказать: вряд ли ему пришло бы в голову восхищаться рукоделием тетушек в их отсутствие. Но прикосновение мягкого теплого шелка было так женственно, так нежно! Он взглянул на каминные часы и убедился, что Летиция запаздывала уже на двадцать минут.

Ее неаккуратность рисковала опрокинуть все его планы, изменить весь последующий ход его жизни. Яркие краски, какими он ее наделил, грозили потускнеть. Его безумный порыв мог пройти. И уж во всяком случае, его готовности принести эту жертву не хватило бы еще на сутки.

Часы пробили половину первого. Бросив шелковое покрывало на стоявшую посреди гостиной оттоманку и погасив лампы, он вышел, мысленно предлагая Летиции пенять на себя за ее несостоявшееся счастье.

Глава сороковая

Полночь. Сэр Уилоби и Летиция, а также юный Кросджей под покрывалом

Юный Кросджей упивался выпавшей ему свободой и, покуда не стемнело, даже и не вспоминал о доме. На склоне дня он оказался в нескольких милях от Паттерн-холла и подумывал о том, не завершить ли свои многочисленные приключения ночлегом на постоялом дворе. Денег у него было много, и он с удовольствием представлял себе, каково это было бы — проснуться утром в незнакомом месте! К тому же: разве сам сэр Уилоби, растолкавший его прошлой ночью, не приказал ему забыть дорогу в Паттерн-холл? Впрочем, мисс Мидлтон велела ему возвратиться, а чтобы решить, кого из них слушать, Кросджею не понадобилось долго размышлять: он следовал велению сердца.

Ужин на постоялом дворе, где он нашел аудиторию, готовую слушать рассказы о его приключениях, несколько его задержал, а избрав для скорости какую-то тропинку вместо дороги, он сбился с пути и окончательно заблудился. Было уже совсем поздно, когда Кросджей подошел к Большому дому, и он со сладким замиранием сердца готовился заночевать в поле под звездами. Однако на кухне горела свеча. Кросджей постучал в окно, и судомойка Мери отперла ему дверь. Она поставила перед ним миску с горячим супом. Кросджей из вежливости попробовал проглотить несколько ложек, но голова его тут же опустилась на миску. Мери подняла его на ноги, он уткнулся ей в плечо. Горячий воздух кухни доконал юнца. Мери с трудом довела его черным ходом до передней и велела тихонько пробираться к себе в комнату. Кросджей с удовольствием растянулся бы на одной из ступенек лестницы, но, понимая, что у него и без того щекотливое положение, крадучись по-кошачьи, добрался до своей комнаты. Дверь не поддавалась: она была заперта! Кросджей растерялся. Его охватил ужас, словно сам сэр Уилоби сторожил его здесь. Ноги у него подкашивались. Он опрометью сбежал вниз по лестнице. Где-то наверху скрипнула дверь. Он бросился через коридор и стремглав влетел в гостиную, благо дверь в нее стояла настежь. Там, в темноте, он споткнулся об оттоманку, повалился на нее и укрылся чем-то гладким, теплым и ласковым, как прикосновение женской руки. Ощущение было так восхитительно, что он весь, с головой, завернулся в эту нежную ткань. Он еще пытался сообразить, где он находится, но в ту же минуту глаза его закрылись, он куда-то провалился и вновь попал в самую гущу приключений истекшего дня, готовый к еще более удивительным подвигам.

Но вот кто-то назвал его по имени — и хоть всем своим существом он следовал за своими сновидениями, самыми увлекательными, какие когда-либо являлись смертному, он знал, что его имя было произнесено наяву. Назвавший его голос не сливался со сновидением, он был где-то вне его, возникая то тут, то там. Так в зимнем озере среди льда торчит столбик, предупреждающий конькобежца об опасности. Вот он указывает на конечную точку поворота, вот — вынуждает конькобежца замедлить бег. Кросджей начал делать круги, все ближе и ближе подвигаясь к предостерегающей вехе, как вдруг что-то словно ударило его по сердцу — он подобрался весь, подумал о бегстве и… остался. Сердце его отчаянно билось, уши жадно ловили каждое слово.

— Ах, сэр Уилоби! — произнес голос. В нем звучала неподдельная тревога.

— Мой друг! Моя дорогая! — послышалось в ответ.

— Я пришла поговорить с вами о Кросджее.

— Присядьте сюда, на оттоманку.

— Нет, нет. У меня нет времени. Я надеялась услышать от вас, что Кросджей вернулся. Нет, право, я не могу сидеть. Позвольте мне обратиться к вам с просьбой: простите Кросджея, когда он вернется!

— Вам позволю, и только вам. Никому другому. Но о Кросджее завтра.

— Он, может быть, лежит в поле, под открытым небом! Мы все очень встревожены.

— Ничего с ним не сделается.

— Кросджей вечно попадает в беду.

— Чем сильнее негодник будет наказан, тем больше у него шансов на прощение.

— Разрешите пожелать вам покойной ночи, сэр Уилоби.

— Да, но не прежде, чем вы, своею волею и с открытой душой, согласитесь пожаловать мне вашу руку.

Летиция несколько опешила.

— Чтобы пожелать вам покойной ночи, сэр Уилоби?

— Я прошу вашей руки.

— Покойной ночи, сэр Уилоби.

— Да, но ваша рука! Вы колеблетесь? Вы все еще можете колебаться? Каким языком прикажете с вами говорить, чтобы убедить вас? Казалось бы, вы должны меня знать. Кто меня знает, если не вы? Вы знаете меня всю мою жизнь. Вы — мой дом, мое святилище. Или вы забыли ваши собственные стихи, посвященные мне в день моего совершеннолетия?

Когда птицы разбудят зарю
И яркое солнце засветит, —

продекламировал он.

— О, не повторяйте их, прошу вас! — воскликнула Летиция.

— Я их повторял про себя тысячу раз — и в Индии, и в Америке, и в Японии. Мне казалось, что я слышу голос нашего родного английского жаворонка.

Мое сердце покинет темницу свою
И лучам его взмоет навстречу.

— Ах, пожалуйста, не заставляйте меня слушать вздорный лепет шестнадцатилетней девочки! Ни одной строчки больше, прошу вас! Если б вы знали, каково писать, презирая собственную писанину, вы не стали бы так терзать меня. Позвольте же мне удалиться, поскольку вам сейчас не угодно говорить о Кросджее.

— Вы меня знаете, Летиция, а следовательно, знаете и о моем пренебрежительном отношении к стихам. Но только не к вашим стихам, обращенным ко мне. Почему вы называете их вздорными? Они выражали ваши чувства и для меня священны. Они для меня не просто поэзия, я к ним отношусь, как к святыне. Особенно мне по душе, пожалуй, третья строфа…

— Ради бога, избавьте меня — ни строчки больше!

— Но ведь вы писали их искренне?

— Я была молодой, восторженной, глупенькой девочкой.

— Вы всегда были я есть образец постоянства в моих глазах.

— Это ошибка, сэр Уилоби. Я очень изменилась.

— Мы оба повзрослели и, надо думать, поумнели. Я, во всяком случае. Да, да, я поумнел! Наконец-то! И я предлагаю вам свою руку.

Она молчала.

— Я предлагаю вам свою руку и сердце, Летиция!

Молчание.

— Быть может, вы считаете, что долг чести связывает меня с другой?

Летиция не проронила ни слова.

— Но я свободен. Слава богу! Я волен выбирать себе подругу — ту, что любил всю жизнь! Своею волей и от всей души я предлагаю вам руку, в надежде что и вы с тем же чувством дадите мне свою. Итак — вы хозяйка Паттерн-холла: моя жена!

Никакого ответа.

— Моя дорогая! Неужели вы все еще меня не понимаете? Рука, которую я вам предлагаю, — свободная рука. Я предлагаю ее той, которую уважаю, как никого на свете. Я убедился, что для меня не может быть любви без уважения. А поскольку я не намерен жениться без любви, я свободен, я ваш. У вас как будто дрогнули губы? Вы хотели бы сказаты «Наконец!» Нет, я вас любил всегда. Знайте это. В вашей груди заключен магнит постоянства, а я… несмотря на все видимые отклонения, я заявляю, что не было минуты, когда бы я не чувствовал притяжения этого магнита. Итак, все препятствия побоку! Мы двое — против всего света! Мы с вами — одно. Позвольте признаться вам в одной слабости — о, это слабость, присущая молодости, и вы так на нее и взглянете, я не сомневаюсь! Да, было время, когда я мечтал поглотить чужую личность, поработить ее целиком. Я был мнителен, в этом и заключалась моя беда, теперь я это понимаю. Вы показали мне разницу между прежней моей мечтой и союзом с женщиной, которая обладает самостоятельным умом. Бесценное сокровище, которое я приобрету в вашем лице, Летиция, полностью излечит меня от этой безрассудной страсти, — называйте ее ненасытностью, если угодно. Я в ней вижу всего лишь неопытность юноши. Я возвращаюсь к вам как бы из дальних странствий. Наконец, хотели вы сказать? Да, чтобы вести с вами достойную жизнь двух равноправных личностей. Итак, пусть будет по-вашему — наконец! Но помните, что, случись это раньше, вы имели бы в моем лице тирана — и, быть может, ревнивого тирана. Молодые люди, да будет вам известно, в вопросах любви разделяют все предрассудки восточных деспотов. Это благодаря им так скомпрометировано самое понятие любви. Но мы с вами, моя дорогая Летиция, не смотрим на любовь, как на выражение себялюбия. Она — суть жизни, ее квинтэссенция. А если и себялюбие, то облагороженное, сделавшееся прекрасным. Я говорю с вами, как человек, который обрел родную душу на чужбине. Мне кажется, что я вечность не раскрывал рта. Сердца своего я, во всяком случае, не открывал ни перед кем. Теперь я понимаю людей, которые от счастья принимаются петь, и если бы я не чувствовал, что есть нечто такое, что должно быть высказано словами, я бы запел. Благодаря вам, Летиция, я готов примириться со всем родом людским. Вы можете ничего не говорить. Я сам скажу за вас. Я ведь знаю вас так же, как знаете вы меня: досконально и…