Джордж Мередит - Эгоист

• Название: Эгоист
• Автор: Джордж Мередит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1970

Роман «Эгоист» (1879) явился новым словом в истории английской прозы XIX–XX веков и оказал существенное влияние на формирование жанра психологического романа у позднейших авторов — у Стивенсона, Конрада и особенно Голсуорси, который в качестве прототипа Сомса Форсайта использовал сэра Уилоби.

Действие романа — «комедии для чтения» развивается в искусственной, изолированной атмосфере Паттерн-холла, куда «не проникает извне пыль житейских дрязг, где нет ни грязи, ни резких столкновений». Обыденные житейские заботы и материальные лишения не тяготеют над героями романа. Английский писатель Джордж Мередит стремился создать характеры широкого типического значения в подражание образам великого комедиографа Мольера. Так, эгоизм является главным свойством сэра Уилоби, как лицемерие Тартюфа или скупость Гарпагона.

---

Если Летиция не понимала, что на Клару следует смотреть, как на человека, охваченного горячкой, почти невменяемого и недоступного доводам разума, то Вернон и подавно этого не понимал. То, что она открылась ему, он считал — в ее обстоятельствах — извинительным. Существо того, что она ему открыла, не явилось для него совершенной неожиданностью. Он видел, что она страдает и мечется, и мало того что оправдывал ее всей душой, готов был чуть ли не превозносить ее за это: то, что она пришла к нему, было вполне естественным, то, что говорила так откровенно, свидетельствовало о ее отваге, а то, что обращалась с ним, как с другом, было лестным знаком ее доверия. Словом, обстоятельства, в каких очутилась Клара, извиняли многое. Но никакого оправдания не было тому, что таким же дружеским доверием она дарила полковника де Крея. Это — совсем другое дело!

Другое хотя бы потому, что де Крей в своем отношепии к женщинами не отличался тем щепетильным чувством чести, какое было присуще Вернону. Итак, разницу между собою и полковником он определял правильно, со всем беспристрастием ученого; дальше, однако, чувство в нем взяло верх над рассудком, и он принялся в душе упрекать Клару в том, что она этой разницы не ощущает. А отсюда само собой напрашивался вывод, что она всеми обстоятельствами своего положения поделилась с полковником де Креем. Да и могло ли быть иначе? Если она отважилась открыть свою душу однажды, рассуждал ее обиженный друг, стало быть, она могла поступить так и во второй раз. Вот вам и доказательство!

Пусть те дамы, которые покидают предписанный им путь и с роковой непоследовательностью ищут защиты там, где их подстерегает наибольшая опасность, пусть они не рассчитывают на снисхождение — справедливого суда им не дождаться. Мужской рассудок иной раз способен на справедливость, мужское сердце — никогда. Конечно, если вы заморозите мужчину до мозга костей, быть может, вы и добьетесь от него справедливого суждения. Но тем, кто ищет справедливости во имя тепла, а не во имя холода, подобный способ не даст ожидаемых результатов.

Вечером мисс Мидлтон и полковник исполнили вместе дуэт. Последнее время она отказывалась петь. Сейчас, как не преминул заметить Уилоби, голос ее звучал в полную силу. «Вы снова обрели свой голос, Клара, — сказал он, — во всем его великолепии». Она улыбнулась и казалась довольной, что ему угодила. Он упомянул какой-то французский романс, и она тотчас разыскала его среди нот и, не дожидаясь его просьбы, спела. Казалось, сэр Уилоби должен был быть доволен, тем более что, спев романс, Клара обратилась к нему и спросила, понравилось ли ему ее исполнение. Оторвавшись от беседы, которую он вел вполголоса с мисс Дейл, он произнес: «Отличное исполнение». Кто-то вспомнил какую-то тосканскую песенку. Клара вопросительно взглянула на Уилоби и, приняв небрежный кивок, которым он ее удостоил, за одобрение, пропела и тосканскую песенку.

О, коварная! Уилоби готов был рычать от негодования.

Где-то он вычитал, что подобная кротость у женщины — верный признак, что она замышляет измену. Было время, когда и сам он терпеливо выжидал появления этого благоприятного симптома!

— Любопытно бы узнать, отчего наши соседи по ту сторону Ла-Манша так превосходят нас в понимании прекрасного пола? — вопрошал сэр Уилоби свою собеседницу, в то время как Клара мелодично взывала к пресвятой деве Марии. — Что это — интуиция или знание, приобретенное опытом?

Уилоби все еще казалось политичным делать вид, будто он сердит на Клару. Но его пресловутая стратегия по-прежнему не оказывала на нее никакого действия, и это, в свою очередь, наводило на тягостные, ревнивые размышления. Любовник, утративший способность ранить любимую, потерял все: его ладья плывет по воле волн. Кинжал его вонзается в пустоту, и несчастный ранит им лишь самого себя. А неуязвимость брони его возлюбленной говорит о том, что другой владеет ее сердцем.

К концу вечера, когда пение сменилось общим разговором и дамы уже подумывали о том, чтобы удалиться на покой, мисс Эленор упомянула предстоящее бракосочетание, а мисс Изабел подхватила эту тему и обратилась с каким-то вопросом к Кларе. Де Крей ловко отпарировал удар. Клара не проронила ни звука. Грудь ее высоко вздымалась, выдавая волнение. Она взглянула на де Крея — это был пустой, ничего не выражающий взгляд, какой бывает у человека, только что очнувшегося ото сна. Но пусть взгляд этот был холодным, рассеянным и безучастным, пусть в нем нельзя было прочитать признательного восхищения, все же адресован этот взгляд был именно Горацию. А с Уилоби и этого было довольно. «Фарфор!» — произнес он и, не вставая с места, слегка переменил положение ног. Мисс Изабел и мисс Эленор, как по сигналу, стали прощаться на ночь. Клара поднялась со стула, и Вернон отвесил ей поклон, за весь вечер она ни разу не взглянула в его сторону, и он надеялся, что она хотя бы на прощание удостоит его каким-нибудь знаком привета. Но, пожелав ему «покойной ночи», Клара сразу обратилась к мисс Изабел; та же, решив, что возглас Уилоби относится к фарфоровой вазе, возобновила свои сетования по поводу разбитого свадебного подарка. Вернон побрел к себе. Словно человеку, пораженному внезапной слепотой, ему показалось, будто все кругом погрузилось во мрак: «Bile turnet jecur…»[15]{39} Удар, который ему нанесла Клара своим небрежным отношением, был из тех, что затуманивают не только зрение, но и мозг.

Клара видела, что причинила ему боль, и пожалела об этом, когда они расстались. Ведь он ее истинный друг! Однако он задал ей непосильный урок. К тому же разве она не сделала все, что он от нее требовал? Все, кроме одного: она не могла здесь оставаться дольше; взять Уилоби измором было ей не под силу. Изворотливость этого человека истощила ее и без того небольшой запас терпения. Разве она не пыталась объясниться с отцом? Но гостеприимный их хозяин каким-то непонятным образом обвел его вокруг пальца. Неужели все дело в вине? Такая мысль была слишком невыносима. А между тем мечты об избавлении всякий раз невольно подводили ее к этой мысли. Если Люси Дарлтон окажется дома, если Люси пригласит ее к себе, если можно будет бежать к ней… Но тогда у отца будут все основания сердиться. А все из-за этого ненавистного вина!..

Должно быть, в выдержанном вине заключена какая-то таинственная сила, побеждающая и доводы разума, и отцовскую любовь. Ведь он — ее отец, она — его дочь, они нежно любят друг друга, и, однако, есть нечто, что их разделяет, отчуждает друг от друга; нечто такое, что делает его глухим к ее мольбам. Неужто это соблазнительное нечто — всего лишь бутылка-другая старого вина? Дочерние чувства восставали против такого объяснения. Она была ошеломлена, подавлена, и минутами доводы отца казались ей неоспоримыми; но мятежный рассудок не мог их принять, и ей вновь и вновь приходили на ум все те многочисленные и убедительные причины, по которым им следовало немедленно покинуть Паттерн-холл.

Она дивилась загадке, какую являет собой мужчина — молодой ли, старый, все равно, — дивилась власти, какую над ними имеют пустяки (в своей наивности она почитала первоклассное вино пустяком!). И они еще смеют женщину обвинять в переменчивости! Но ведь только очень серьезная, очень значительная причина, рассуждала Клара, может побудить женщину перемениться. Море вина не заставит ее причинить страдание тому, кто ей дорог!

И тем не менее женщине положено уважать мужчину. Да и как же дочери не уважать отца? «Милый, милый папа!» — повторяла Клара, сидя одна в своей комнатке. Опа заставляла себя думать о его нежности и доброте, стараясь примирить дочернее почтение с мятежными чувствами, вызванными отчаянием. Она заранее, на себе, испытывала всю тяжесть удара, который готовилась нанести отцу. «Мне нет оправдания!» — восклицала она, между тем как в голове у нее проносилось их великое множество — не говоря уже о единственном, главном оправдании. Мысль о боли, которую она причинит отцу, пересиливала желание оправдаться в собственных глазах. Нельзя ли как-нибудь пощадить его, не причинять ему такого страдания? Но нет, это невозможно!

В белой целомудренной комнатке, в этом убежище, столь гармонировавшем с ее девическими чувствами, все, казалось, нашептывало: «Мир, покой…» Но тут же раздавался другой голос, звучавший грозным ревом и заставлявший ее трепетать, как струна, задетая грубой рукой. Если она останется здесь, эта комнатка перестанет служить ей убежищем. О, горький плен! Нет, лучше дерзкие объятия смерти! Могильный червь неотвратим, но к тому времени, как он завладеет нашей плотью, мы уже охвачены спасительным бесчувствием.

Наконец молодость взяла свое, веки ее смежились, и, несмотря на смятение, Клара уснула. С тем же смятением в душе она проснулась, оттого что услышала, как кто-то ее зовет. «Нет, я еще не совсем утратила способность любить», — подумала она, упиваясь звуками мальчишеского голоса, и снова позавидовала утренним купаниям Кросджея, которые в ее представлении способны были смыть все — и сердечные горести, и позор цепей. Она решила, что Кросджей будет последним, кто ее здесь увидит. Да, она доставит ему эту радость и позволит оказать ей последнюю услугу — проводить ее на другое утро до станции железной дороги. Она даст ему записку, в которой попросит учителя извинить ученика за долгое отсутствие. Эту записку Кросджей должен будет вручить Вернону не раньше вечера.