Жюстин Пикарди - Дафна

• Название: Дафна
• Автор: Жюстин Пикарди
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9985-0231-6

Британские критики называли опубликованную в 2008 году «Дафну» самым ярким неоготическим романом со времен «Тринадцатой сказки». И если Диана Сеттерфилд лишь ассоциативно отсылала читателя к классике английской литературы XIX–XX веков, к произведениям сестер Бронте и Дафны Дюморье, то Жюстин Пикарди делает их своими главными героями, со всеми их навязчивыми идеями и страстями. Здесь Дафна Дюморье, покупая сомнительного происхождения рукописи у маниакального коллекционера, пишет биографию Бренуэлла Бронте — презренного и опозоренного брата прославленных Шарлотты и Эмили, а молодая выпускница Кембриджа, наша современница, собирая материал для диссертации по Дафне, начинает чувствовать себя героиней знаменитой «Ребекки». Подобно «Ребекке», «Джейн Эйр» или «Грозовому перевалу», «Дафна» — это роман о том дремучем и непознанном, что живет в каждом человеке и не поддается ни пониманию, ни контролю. А уж семейных тайн, мрачных особняков и зловещих призраков прошлого тут просто не перечесть.

---

Но увы, на этом все и закончилось. Пока Нортенгерленд, alter ego Брэнуэлла, путешествовал по миру, сам Брэнуэлл опускался все ниже и ниже у себя дома в Хоуорте, сжигаемый несбывшимися надеждами и разочарованиями. Ангрия же всегда оставалась вне пределов досягаемости — обетованной землей за горизонтом, и ныне она стала забытой страной, запертой под душными библиотечными сводами и в музейных шкафах. Есть ли еще кому-нибудь дело до Брэнуэлла и Ангрии? Дафна знала, что ей не удастся доказать миру его ценность как литератора: написанное им наивно и хаотично. И какое могла иметь значение подделка подписи Шарлотты на некоторых ангрианских хрониках Брэнуэлла, если эти страницы были ничуть не лучше всех остальных — бессвязные детские фантазии. Бедный Брэнуэлл, чьи ранние таланты так и не раскрылись в романе уровня «Джейн Эйр» или «Грозового перевала», несчастный Брэнуэлл, чья единственная заступница — стареющая романистка в продуваемой насквозь корнуолльской хижине, женщина, выпавшая из времени, не в ладу с окружающим миром, пытающаяся спасти мальчика, так и не обретшего самого себя.

Любовная жизнь Брэнуэлла, жизнь его сердца, оказалась столь же бесплодной: Дафна была теперь совершенно уверена, что он выдумал весь свой роман с миссис Робинсон, матерью мальчика, которому он давал частные уроки, пока не лишился этой работы в результате некоего вопиющего проступка. Что тогда в действительности случилось, Дафна могла только догадываться, — ничего достоверного, одни слухи и сплетни о предполагаемой любовной интрижке, никаких подробностей, касающихся обстоятельств увольнения Брэнуэлла. Не пытался ли он совратить своего юного подопечного, не позволил ли себе сексуальные домогательства в отношении тринадцатилетнего Эдмунда Робинсона? Жизнь Эдмунда не сложилась: он так и не женился и утонул еще молодым.

…Совсем как Майкл, но что из этого следует? Как ей связать все воедино?

А между тем в большом доме рядом Томми писал собственную книжку — короткую историю из жизни королевы в ту пору, когда она еще была принцессой Элизабет, а Томми занимал пост гофмейстера королевского двора. Он казался достаточно спокойным: насколько могла судить Дафна, Снежная Королева окончательно исчезла из его и ее жизни, похоже, Дафна сумела вырвать его из ее ледяных объятий, сама этого не сознавая. И все же иногда Дафна ловила себя на мысли: не остался ли у него, да и у нее в глазу осколок стекла, не тешат ли они себя иллюзиями, как и ее кузен Питер, занятый бесконечным редактированием истории своей семьи.

— Как обстоят дела с «семейным моргом»? — спросила она его во время их еженедельного телефонного разговора.

— Скверно, — ответил Питер. — Иногда мне кажется, что нет никакого смысла продолжать все это.

— Очень хорошо понимаю тебя, дорогой. Писать середину книги всегда тяжело. Я и сама прошла половину этого ужасного марафона, биографии Брэнуэлла, а теперь не могу придумать, как ее завершить.

— Да уж доведешь ее как-нибудь до конца. Ты по своей природе победитель, Даф, пусть даже и сама этого не понимаешь. Всегда справляешься с тем, что наметила.

И Питер вздохнул так глубоко, что Дафна буквально ощутила, как его грусть распространяется по телефонной линии и сочится через трубку ей в ухо. Она представила себе, как они с Питером вдвоем в склепе перебирают косточки мертвецов, делают записи в окружении черепов и скелетов.

Но она не должна сдаваться, ей нужно возвратить усопших к жизни, как Ребекку, чье тело было извлечено из моря, омыто и похоронено в семейном склепе и чей призрак вновь стал ей являться. «Является снова, — прошептал голос Ребекки на ухо Дафне. — Сейчас, как и раньше, и все еще ждет… Я сделала тебя богатой, а Брэнуэлл не даст тебе ничего, его историю никогда не станут читать и вспоминать, как мою. Забудь его, забудь Майкла, Эдмунда — всех этих потерянных мальчиков…»

Порой во время полуденной прогулки через лес (короткий отдых в недолгие часы дневного света, когда она покидала свою писательскую хибару) Дафна встречала двух пожилых леди — одна из них была слепой, — обитавших в бывшем егерском домике на полпути между Менабилли и морем. Дафна не знала точно, сестры они или подруги (не были ли они когда-то возлюбленными?), но к Дафне они отнеслись как к женщине своего круга. Служанки из Менабилли рассказали ей, что слепая была медиумом, вызывала из небытия голоса мертвых на еженедельных спиритических сеансах в домике. Достоверность этих сплетен была, конечно, очень сомнительна, но Дафна страстно желала узнать правду и втайне надеялась, что дамы пригласят ее к себе. При этом они вызывали у нее неприязнь — почему, она сама до конца не понимала, — из-за их серых твидовых юбок, рубашек мужского покроя, пристальных взглядов. Даже слепая не отводила взора от Дафны, но что она могла видеть? Может быть, Дафну с Герти Лоуренс — их поцелуи или нечто большее?

Ее мучил вопрос: не проявит ли себя Брэнуэлл во время спиритического сеанса и что скажет, если даст почувствовать свое присутствие? Остался ли он безнадежным греховодником, который станет просить соверен на джин и настойку опия, или его дух очистился? Дафна даже подумывала, не принять ли ей дозу опия, чтобы испытать те же ощущения, что и Брэнуэлл. Она зашла настолько далеко, что купила флакончик настойки у всегда готового оказать услугу местного аптекаря, «исключительно в исследовательских целях», как она ему объяснила. Но когда оставалось только проглотить снадобье, она не смогла этого сделать, внезапно ужаснувшись при мысли о том, что, возможно, увидит или услышит под его воздействием, и вылила настойку в унитаз. Вымыв руки, она возвратилась в свою писательскую хижину. Ее трясло, но одновременно она испытывала вдохновение и написала сцену для биографии, увиденную как бы глазами Брэнуэлла: боль и несчастье заглушены опием, но, прежде чем сознание окончательно меркнет, ему являются умершие мать и сестра, две Марии — мать и дочь, — и их сияющие лица сливаются в одно.

Дафна читала рассказы о дебошах Брэнуэлла, вызванных настойкой опия: об опрокинутых свечах, горящем постельном белье, спрятанных ножах для разделки мяса, — но, когда захотела живописать их сама, не могла вызвать в своем воображении Брэнуэлла, ей представлялся лишь Хиндли Эрншо из «Грозового перевала», впрочем, и эта фигура вырисовывалась неясно: лицо оставалось в тени. Ночью она то дремала, то просыпалась, беспокоясь о книге, и, когда наконец заснула, увидела вместо лица Хиндли лицо Томми: он рыдал, напичканный успокаивающими снадобьями, как тогда в частной клинике, но сестры теперь не ухаживали за ним. Он бежал, возвратился в Менабилли, и сейчас, спрятав большой нож под темно-синей фланелевой ночной рубашкой, со свечой в дрожащей руке пробирался к ее спальне. Во сне муж казался грозным, но одновременно жалким, и Дафна вдруг ощутила помимо страха внезапный прилив сострадания к нему. Когда же проснулась, лежа в темноте одна в своей кровати, подумала о Томми: спит ли он сейчас в своей спальне по ту сторону коридора?

И где же во всем этом место Брэнуэллу? Еще один потерянный мальчик, такой же, как и все остальные, только его лицо не появится в окне, а пальцы не забарабанят в оконное стекло.

Глава 38

Ньюлей-Гроув, март 1960

Симингтон лишился возможности двигаться, и его уложили в постель. Беатрис придется поместить его кровать в фургон и перевозить вместе с остальной мебелью, если она будет настаивать на своем и продаст дом.

— Это жилище просто разваливается на куски, — говорила она с отчаянием. — Нет денег, чтобы починить крышу, дождь всю зиму заливает чердак, вода стекает по стенам в твой кабинет, сырость проникает повсюду. — Алекс! Да ты слушаешь меня?

Симингтон открыл глаза, посмотрел на нее и тут же закрыл их снова. Он знал о протекающей крыше и распространяющейся сырости, о том, что плесень, подобно проклятию, расползается по его ящикам, папкам и картонкам. Пару недель назад, когда Симингтон еще был в состоянии подниматься и спускаться по ступенькам, он осмотрел самые ценные рукописи и обнаружил, что они покрылись зеленой плесенью. Страницы тетради стихов Эмили были влажными и липкими, как его руки, пальцы дрожали, когда он пытался стереть плесень с бумаги, а чернила от его прикосновений исчезали, растворялись, и слова, принадлежащие перу Эмили, становились невидимыми, как и строчки Брэнуэлла. Увы, очень многое из того, что сочинил Брэнуэлл, было невидимым: в нем просто невозможно что-либо понять, даже прожив столько лет рядом с его рукописями, пытаясь чуть ли не на ощупь угадать написанные им слова.

Симингтон чувствовал, как плесень поднимается со страниц рукописей, заползает ему в рот, проникает дальше — в легкие, разрушая их, овладевает его телом, запускает свои щупальца все глубже и глубже, захватывая новую территорию внутри него и в его доме. Беатрис послала за доктором, который сказал, что у Симингтона пневмония и его необходимо положить в больницу, но тот отказался.